Оставь надежду... или душу - Ним Наум

— Ну так ладно, — явно начал закруглять ночной разговор Квадрат, — Долото тут хорошо обрисовал, как это под беспределом бывает… толковать про это нечего — каждый свой случай, наверное, вприпрятке имеет, ну, а если не имеет — значит, зеленый еще… Я с Максимом согласен — бесполезняк под пресс лезть, и поэтому нечего рисковать тем, чем Павлуха уже нам пособил. Перештыри, Слепень, поутру с буграми и завхозом, а я — с мужиками попутевее, и чтобы они дальше всем: каждый с проверяющими пусть сам шурупит, но если кто начнет на Павлуху валить, поможет им закопать его — в стойло загоню… Себя выкручивай — Павлуху не заваливай…

— Другое я говорил, Квадрат, — вздохнул Долото, — ничего вот по новой менять в своих круговертях не стал бы, только бы встречу с альбиносиком этим переиграть…

— Ну, у тебя и напрочь жбан, перегрелся и крыша — набекрень, — отмахнулся Квадрат. — Вот и дед уже про твою крышу новый афоризм в букварь рисует.

— Да… Савва, — вспомнил Слепухин, — ты же так и не прочитал из букваря-то, зажал мудрости… — Слепухин хотел помочь Квадрату, к досаде которого Долото возвращал все на прежний круг, но, похоже, не «догнал» — услуга оказалась медвежья, по крайней мере, неудовольствие семейника Слепухин, хоть и не с лету, но уловил.

— Давай, дед, раз обещал, — процедил Квадрат.

— Обещал, значит обещал, — Савва отставил тетрадь на вытянутую руку, поворачивая под слабую лампочку. — Каждого ждет своя пресс-хата: минешь — дерьмо, не минешь — петух; кто не петух — тот дерьмо…

— Вот скажи мне, — начал горячиться Малхаз, — пишешь-пишешь — зачем пишешь? кто эту всю шуру-буру читать будет?

— А и не надо читать. Не все, что пишут, читать надо. На кладбище вон тоже пишут — так не для чтения же… Не надо этого всего читать, — повторил Савва.

— Скажи ясно, Савва: согласен с Квадратом? Я твоих этих… — Малхаз пошевелил пальцами, — не понимаю.

— Куда яснее? — тихо придавливал каждый звук Савва. — Не согласен, но и мешать не вправе и не стану. Тем более, Квадрат ведь и определил — каждый по своему разумению…

— Да вы же с Максимом в яму всех толкаете, правда, каждый в свою — хоть бы про одно, а то — каждый себе… — Квадрат вроде чуть оправдывался. — На гвозди тянете…

— Гвозди и так будут, — вступил Долото, — без того, чтобы кому-то крайним пойти — не бывает, без этого вся их работа с нами развалится… главный их кнут, которым нас в грязь вбивают, — это «без последнего»… тогда только все сбиваются в стадо, когда «без последнего»…

— Максим, следи за базаром, — предупреждающе вмешался Славик — именно предупреждающе, а не угрозливо, и, видимо, вовремя.

— Ладно… увлекся, — устало бросил Долото. — В общем, одним Павлухой, хоть и мертвым, псы не насытятся — убедить им надо, что Павлуха сам виноват, а значит, еще припугнуть, а значит, — крайняков найдут, — Максим встал. — Вот этим-то, кого на гвозди кинут, мы сейчас отказали в помощи и надежде… А гвоздей у них на всех хватит…

— Все! хана! приплыл! — завопил, шепотом, но завопил, Малхаз. — Сели все! ничего не понимаю! один кричит: ты на гвозди бросаешь! другой кричит: они на гвозди бросают! третий кричит: эти бросают, а эти не помогают! У меня одна голова, и ваши все в нее никак не влезают! Кончай базар! садись все! Сидим все — молчим!

— Долго молчать будем! — улыбнулся Савва.

— Присядь, Максим. Базарили по-человечески, и добазариться надо по-человечески. — Малхаз пробовал говорить степенно, как, по его мнению, следовало говорить в подобном случае. — Квадрат не мешает делать Савве, что Савве хочется? Какие предъявы к Квадрату? В чем и кому Квадрат отказывает помочь? Максиму нужна помощь? Я Максиму всегда помогу — Максим знает это. Какая тебе помощь нужна?

— Спасибо, Малхаз, — Долото кривился, пряча улыбку. — Ты мне, если к Красавцу попаду, мойку туда загони.

— О чем разговор? Зачем даже просить? Малхаз знает, что надо делать. Павлухе — все загнал и тебе — все загоню: и курево, и мойку, и сушняка пожевать… Даже обидно, что ты беспокоишься…

— Ну, значит, не о чем беспокоиться, — улыбаясь, окончательно поднялся Максим.

— Мужики, — Квадрат играл голосом в раздумчивость. — Может, раз спорняк вышел, сделаем по-путнему: на бумажках и по большинству?

— Оставь, Квадрат, — махнул рукой Савва.

— Пустое, — согласился Долото.

— Тогда — решен-но, — Квадрат надавил голосом, ставя точку.

— Спасибо, Квадрат, — чифирек отменный.

— Отменный-то отменный — жалко, мало.

— Можно еще.

— Ночи мало.

— Ты, Абрек, в медчасть?

— Здесь спать буду. С подъема побегу.

…Слепухин угнездился под одеялом раньше, чем шнырь успел унести оприходованный чаплак и выставить табурет на положняковое ему место — в сквозном проходе.

Шнырю сегодняшний день тоже удачно образовался — вон сколько чая выгреб себе из всех выпитых чаплаков, пожалуй, на пару дней хватит вторяков гонять. Слепухин осознавал, что радость его по поводу миновавшей поры, когда изводился он отсутствием курева или отсутствием вот этих щедро отдаваемых сейчас не кому-то там, а занюханному шнырю вторяков, радость эта чуточку стыдная, неправильная какая-то, но ничего с собой сделать не мог и радовался…

Он блаженно потянулся, охая и выкручиваясь в потяге, проверил плотность одеяла, затыкающего отовсюду его нору, убедился в том, что телогрейка не съехала с одеяла, и закрыл глаза. Мысленно перекрестился, мысленно прошептал «Пусть все будет хорошо» — это все, что осталось в нем на сегодняшний день от ежевечерних заклинаний судьбы, ежевечерних договоров с судьбой. А ведь недавно еще договоры эти были длительными и серьезными и не успокаивался Слепухин, пока не проборматывал все слова, им же и навороченные в попытке предусмотреть все, учесть все возможные напасти и заранее отгородиться от них, загодя предупредить (судьбу? Бога?), что этого вот сюрприза не надо завтра и этого тоже не надо.

Слепухину стало неудобно, что он так вот запанибрата с судьбой, но он сразу представил себе судьбу свою роскошной и чуточку шалой девахой, которая, конечно же, неравнодушна к нему, к Слепухину, и вообще — нормальная подружка, преданная и незлобивая.

С удивлением Слепухин обнаружил, что мягкое облако сна, всегда подхватывающее моментально его измочаленную за день душу, сейчас даже краешком не подплывало еще к нему. Он попробовал выдавить из себя все лишнее, подгоняя поближе хоть перистое какое-нибудь облачко, чтобы упасть в него, растворяясь… поддувал даже, но все было напрасно: вспухающие пузырями стремительные воспоминания, мысли, желания — все это раскрученное карусельно сегодняшней его удачей продолжало вертеться, на прочь отгоняя необходимый сон. Лучше закурить и, неторопливо дымя, успокоиться. Удобно все здесь у Квадрата устроено: предусмотренная дыра в полу с сучком-крышечкой — идеальная пепельница под самой рукой…

— Че не спишь? — Квадрат только укладывался. — Перечифирил с непривычки?

— Какое там!.. Зуб, зараза, ноет…

Все же изумительная у Слепухина реакция, просто звериное какое-то чутье — не сказать ничего, могущего усомнить кого-то в его пружинной правильности. Вот ведь со сном этим: ну, и перечифирил, подумаешь… это еще не косяк, но лучше и от этого «еще не» подальше… Кто же тебе, например, в чем серьезном доверит, если ты собой даже управить не можешь. Сегодня перечифирил, завтра переел… это же все не просто так, а от жадности, от заглотной страсти все захапать немедля… Значит, сам в себя не веришь, значит, и серьезный косяк упороть можешь. А тут вот — зуб ноет, и все в порядке… Надо бы, конечно, что другое сказать — теперь вот накаркаешь, еще и вправду измучаешься зубами…

Нет, не зря Слепухин с первых самых шагов «руки за спину» старательно всовывал себя в жестковатые латы этакого веселого волка, не позволяя расслабиться в более мягкий и не столь напряженный образ. Теперь-то видно, что каждый его шаг здесь — точненько приходился на стрелочную прямую к нынешней удаче. Даже вспомнить смешно, как его размазывали недавно еще отчаянье и сомнения…