Сергей Жадан - Ворошиловград
Радость наполняла наши сердца, радость и чувство справедливости, ведь всё произошло так, как и должно, кто же сомневался в окончательной победе, это путешествие должно было завершиться триумфом, так что он никого и не удивил. Я пожимал руки своим друзьям, радуясь всему этому приключению, которое закончилось так хорошо, дивясь, что прошло столько лет, а всё снова возвращалось на свои места, всё было как и раньше, двигалось по своим законам. Это успокаивало и заводило одновременно, ведь вот она — радость познания и радость возвращения, то, чего мне не хватало последние годы, фактически — со времени последнего матча. И, думая об этом, я каким-то боковым зрением увидел, что газовщики уже отошли от поражения, поднялись на ноги и теперь медленно, но необратимо двигались в нашу сторону. Похоже, отпускать нас просто так они не собирались. Кто-то из наших перехватил мой взгляд и тоже заметил их приближение. Поздравления стихли. Наши двинулись навстречу. Команды сходились. В общем, подумал я, этим и должно было кончиться. Даже бухгалтер шел теперь на нас, но без очков, очевидно, чтобы их не разбили, так что казалось, будто он идет на ощупь. Газовщики остановились, тяжело дыша. Наши тоже стали. Прожектора били прямо в глаза и делали наши фигуры прозрачными, почти невидимыми, словно это привидения собрались тут, чтобы выяснить отношения с другими привидениями. В свете фар время от времени вспыхивали фиксы и нательные крестики. Вперед вышел бригадир.
— Шура, — обратился он к Травмированному. — По ходу, последний гол не засчитывается.
— Какого хуя? — с расстановкой спросил его Травмированный.
— Вне игры было, — объяснил бухгалтер.
— Ты, олень, — сказал ему на это Андрюха Майкл Джексон, — я тебя сейчас овцам скормлю.
— Не залупайся, брат, — хмуро произнес бригадир. — Было вне игры.
— Вне игры? — переспросил Травмированный.
— Вне игры, — недовольно, но упрямо повторили газовщики.
— Ну что ж, — сказал на это Травмированный и достал откуда-то из ниоткуда кастет.
И остальные тоже начали доставать кастеты, нунчаки и бейсбольные биты. И газовщики тоже повыхватывали из-за спин жерди, армейские ремни со впаянным в пряжки свинцом и куски битого кирпича. Начиналось что-то вроде дополнительного времени.
Вдруг вперед вышли два брата Балалаешникова — Равзан и Шамиль.
— Что за хуйня?! — не столько спросил, сколько ответил Равзан. — Какой вне игры? Вне игры у нас был в первом тайме.
— Не было у нас вне игры в первом тайме, — неожиданно поправил его Шамиль.
— Как не было? — удивился Равзан. — Был. Чистый вне игры.
— Ни хуя, — стоял на своем Шамиль.
— Брат, — занервничал Равзан, — что ты пиздишь? Тебя там не было. А я видел — чистый вне игры.
— Нет, — твердо повторил Шамиль.
— Брат, помолчи, ага?
— Не было там вне игры, — настаивал Шамиль.
— Ну вот что ты пиздишь? — повернулся к нему Равзан. — Нет, ну что ты пиздишь?
Команды не решались вставить ни слова.
— А что? — принял вызов Шамиль.
— Ну а что? — закипел Равзан.
— А хоть бы что? — тоже закипел Шамиль.
— Да ни хуя! — сказал на это Равзан и вдруг резко задвинул Шамилю в челюсть.
Шамиль покатился по траве, но быстро подорвался на ноги, выхватил у кого-то из рук бейсбольную биту и запустил ею в брата. Тот прогнулся, и бита пронеслась у него над ухом. Равзан вскрикнул и бросился на противника. Задвинул ему еще раз и начал метелить, но Шамиль быстро вывернулся, залез на него сверху и теперь уже сам метелил Равзана. Вдруг из толпы вылетел Барух, ногами разбросал братьев, схватил их за грудки, столкнул лбами, повалил на траву и начал лупить обоих. Шамиль с Равзаном, не ожидая подобного, какое-то время отбивались, но скоро оклемались и, схватив Баруха за ноги, повалили на газон. Сели сверху и принялись бить его вдвоем. Но недолго, поскольку Барух, как уж, вывернулся из под их тяжелых тел, подмял их обоих под себя и начал давить, как мешки с картошкой. Минут через пять все трое обессиленно раскатились по траве и, тяжело переводя дыхание, сплевывали на газон кровавую слюну. Газовщики смотрели на всё это ошеломленно. Стояли молча, боялись двинуться. Наконец бригадир осторожно окликнул Травмированного.
— Эй, Шура, — голос его звучал сухо и испуганно, — хуй с вами. Валите отсюда.
— А как же вне игры? — переспросил его на всякий случай Травмированный.
— Не было вне игры, — развеял его сомнения бригадир. — Не было.
В темноте мы выехали на трассу. Луна выкатилась нам навстречу и осветила желтым светом салон автобуса. Лунный свет лег на лица моих друзей, которые в основном спали. Глазницы их в этой полутьме запали и потемнели, скулы заострились, и головы покорно свешивались с плеч. Возле автозаправки водитель притормозил. Я махнул рукой, но все спали, так что и прощаться было не с кем. Один только Травмированный подошел и пожал руку. Но и он ничего не сказал. Я спрыгнул на землю. Двери закрылись. Автобус медленно тронулся с места и исчез за деревьями.
6
Эрнст позвонил сам. Я даже не успел про него вспомнить, как он уже звонил, чтобы спросить, когда я буду. Я попытался передоговориться, объяснил, что занят, что у меня сегодня важная встреча, что жду особого клиента, что не очень хорошо себя чувствую, и предложил встретиться в другой раз. Эрнст терпеливо всё это выслушал и сказал в конце:
— Герман, иногда человек не знает, от чего отказывается. Поэтому лучше ему иногда вообще не отказываться. Ты меня понимаешь?
— Понимаю, — сказал я.
— Когда тебя ждать?
— Давай в два, — сдался я.
— В полвторого, — ответил на это Эрнст и положил трубку.
Я пошел к Травмированному. Выслушав меня, тот заученно разозлился, сказав, что я вместо того, чтобы хоть раз ему помочь, занимаюсь непонятно чем и таскаюсь с разными хуями, что он меня никуда не повезет и чтобы я взялся наконец за ум.
— Герман, — кричал он, — зачем тебе танк, сам подумай?!
— Косить на нем буду, — раздраженно отвечал я. — Ты что — бензин зажал?
— Ничего я не зажал, — обиделся Травмированный, сбросил грязные рукавицы и пошел на улицу заводить свою легковушку.
Ехали молча. Спустились в долину, перескочили мост, въехали в город. Травмированный время от времени кивал головой проходящим мимо женщинам, которые его узнавали. Проехали автовокзал, элеватор, добрались до железнодорожного переезда. Тут Шура остановился и сказал:
— Ну всё, — сказал, — дальше я не поеду. Не хочу, чтобы меня там видели.
