Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих
— Рассказывайте дальше, — поторопил я. — Итак, вы прибыли в Рим.
— Да, господин Голланд.
— И жили в доме на Виа Аппиа.
— Да, господин Голланд.
— Дальше.
— Из Берлина приехал атташе по культуре и ввел меня в салоны римского светского общества. Я познакомилась со многими людьми.
— Дальше.
— Я сама устраивала приемы. У меня было положение, деньги, прекрасный дом. Все оплачивалось ведомством иностранных дел.
— Дальше.
— Один человек влюбился в меня.
— Это меня не интересует.
— Сейчас вам станет интересно, — возразила она с дрожью. — Этого человека звали Тонио Тренти. Он был сыном того человека, которого сегодня застрелили на Акациеналле.
12
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул я.
Вошел улыбающийся молодой официант с напитками. Он выразил надежду, что шампанское охладилось достаточно. «Но если нет, — посоветовал он, — подержите его еще в холодильнике». Затем он исчез. Я налил содовой в свое виски, Петра пригубила свой бокал шампанского.
— Достаточно холодное? — спросил я.
— Да, спасибо.
— Хотите соломинку?
— Спасибо, нет.
— Кем был этот Тонио Тренти?
— Куратором посольств в Министерстве иностранных дел.
— Куратором посольств? Значит, он был не так уж молод?
— Он был очень одарен, господин Голланд. Ему прочили сенсационную карьеру. Ему было двадцать восемь лет, он был высокий и стройный, смуглый, с серыми глазами. Когда он улыбался…
Петра оборвала свой рассказ, уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Она лежала в неестественно изогнутой позе и плакала навзрыд. Подол ее платья задрался, и было видно сорочку. Я сидел, пил свое виски и ждал, когда она выплачется. Ждал я довольно долго.
Наконец она села, вытерла рукой слезы и сказала:
— Простите, пожалуйста.
— Вы очень любили этого молодого человека?
— Очень, господин Голланд.
Я сказал:
— Мне жаль, что я тогда был с вами так груб.
Эти слова она пропустила мимо ушей.
— Мы полюбили друг друга с первого взгляда, — потерянно сказала она. — Нас познакомил атташе по культуре, и мы… и я… в тот же вечер я стала его любовницей. Это произошло в моем доме. Он оставался у меня до утра.
Я подумал, что все это как-то нереально: этот вечер, эта комната, эта женщина, которую еще несколько часов назад я вообще не знал, а теперь она рассказывает мне целую главу из своей жизни. И я подумал, что буду слушать главу за главой, каждую интимную подробность, лишь бы они привели меня к Сибилле…
Между тем женщина на кровати продолжала:
— Из общения с Тонио Тренти мне стало ясно, что приглашение посла было не такой уж безобидной прихотью, как это показалось вначале.
— Он заставлял вас работать на итальянское Министерство иностранных дел?
— Как вы догадались?
— Ну, это было несложно, к тому же это их обычный метод.
— Обычный метод, да? — Она с тоской посмотрела на меня, потом пожала плечами. — Ладно. Тонио полагал, что я часто встречаюсь с людьми из немецкого посольства. Он хотел получить сведения и планы. Он доверился мне. Он рассказал, что группа итальянских дипломатов, к которой принадлежал и он, уже вела переговоры с американцами о заключении сепаратного мира.
— О, это была прекрасная информация для господина Яна, — сказал я. — И вы…
— Не я, господин Голланд.
— А кто предал вашего возлюбленного?
— Другая женщина.
Я отхлебнул глоток. Мне пришлось ухватиться за стакан обеими руками, потому что мои пальцы дрожали. И все-таки я пролил несколько капель. «Вот оно, — подумал я. — Вот мы и подошли. Уже близко!»
— Женщина, которая выдала Тонио Тренти, — это Виктория Брунсвик, — сказала Петра Венд.
Это Сибилла. Сибилла. Моя Сибилла.
13
Министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп был человеком с небогатым воображением. Более всего ему был недоступен мир женских чувств. Только так можно объяснить то, что сам министр называл «своим детищем». У Риббентропа был идефикс использовать женщин в политике. Они, считал он, вхожи в любое общество, они получают власть над мужчинами, нет такой тайны, которую бы мужчина не доверил им. Эти аргументы Риббентропа трудно опровергнуть. Смехотворным является то, на что министр иностранных дел рассчитывал далее: эти молодые красивые женщины, как истинные верноподданные Германии, будут сообщать все, что они узнали от павших в их объятия мужчин, в Ведомство иностранных дел. Мысль о том, что женщина, которая любит, принадлежит только предмету своей страсти и никому более, была свыше понимания бывшего коммивояжера известной фирмы по производству шампанского. По документам известно, что около трех сотен юных дам соблазнительной внешности и из хороших семейств, как только позволяли обстоятельства, были отправлены с 1939 по 1945 год по поручению Ведомства иностранных дел за границу.
В Риме той весной находились две дамы подобного сорта, в чьих салонах собиралось высшее общество. Один из этих салонов принадлежал Сибилле. Петра Венд уже целую неделю была любовницей Тонио Тренти, когда получила от Сибиллы приглашение.
Сибилла Лоредо — или Виктория Брунсвик, как она тогда именовалась, — жила на Пьяцца ди Спанья, а именно по левой стороне знаменитой лестницы. В саду имелись пинии, амурчики и какой-то высеченный из камня римский бог с отбитой головой. Был вольер с многочисленными птичками. Гостей Сибилла принимала на верхней террасе. На ней было шелковое зеленое платье с золотыми разводами, черные волосы она собрала в высокую прическу. Ее большой рот приоткрылся в улыбке, когда она устремилась навстречу Петре.
— Рада, что мы наконец-то познакомились, моя дорогая, — сказала Сибилла и протянула Петре руку, сухую горячую руку с длинными, покрытыми красным лаком ногтями. — Нам много есть что порассказать друг другу, — продолжила она. — Ведь у нас общие друзья.
Слуга сервировал чай на обширной террасе перед домом. Дамы сидели под тентом в плетеных креслах. С Пьяцца ди Спанья доносились крики и смех играющих детей. Сибилла сама налила ей чай и с улыбкой спросила:
— Сахар?
— Да, спасибо.
— Кусочек?
— Два, пожалуйста.
Сибилла положила Петре в чашку два кусочка сахара, закинула ногу на ногу и мило спросила:
— Стало быть, вы и есть та шлюшка, с которой меня обманывает мой мужчина?!
Петра аккуратно поставила свою чашку на хрупкий столик и сказала:
— Должно быть, это шутка, которую я не понимаю?
— Вовсе нет, — ответила Сибилла. — Я говорю вполне серьезно. Он обманывает меня с вами. И я не собираюсь это терпеть. Соблазнить Тони не так уж трудно, я сама когда-то сделала это. Он мягок и сентиментален. Поэтому я и решила с вами поговорить.
— Постойте, — слабо пролепетала побледневшая Петра. — Вы говорите о Тонио Тренти?
— Оставьте этот спектакль, — отрезала Сибилла ледяным голосом, и ее кошачьи глаза сузились. — Не посмеете же вы утверждать, что понятия не имели о том, что Тони мой любовник, когда укладывали его с собой в постель!
— Но я правда не знала…
— Не знали того, о чем известно всему Риму? — насмешливо спросила Сибилла.
— Клянусь вам, я ничего не знала.
Сибилла скривила свой большой рот:
— Ладно, теперь вы это знаете. Тонио Тренти — мой любовник. С вас довольно? Теперь вы оставите его в покое?
— В покое! — воскликнула Петра. — Но я люблю его! И он меня любит, он все время говорит об этом!
— Поэтому он спит со мной, — усмехнулась Сибилла.
Они говорили о своем общем возлюбленном как о ребенке, о невоздержанном озорном ребенке.
— Я… Я должна с ним поговорить! — вскочила Петра.
— Говорить должен он, а не вы! — Сибилла заступила ей дорогу. — Сядьте!
— Пустите меня!
Сибилла схватила ее за плечо и слегка толкнула. Рука у нее была тяжелой. Петра рухнула в плетеное кресло и с трудом выдавила из себя:
— Что вы себе позволяете?
— Заткнитесь. Я еще не закончила, — с расстановкой произнесла Сибилла. — Скажите спасибо, что у меня нет собак.
— Что?
— Если бы у меня были собаки, была бы и плетка. Я живо исполосовала бы вам мордашку. Вашу пустую смазливую мордашку, сучка.
— Вы подлая, дерьмовая… — Петра прикусила язычок.
— Мне абсолютно безразлично, что вы там мелете, то ли Тони вас любит, то ли вы его любите. У Тони нет мозгов. За него всегда думают другие. Уж я-то сумею ему объяснить, что я — та, которую он любит…
— Да вы просто сумасшедшая, — с облегчением от внезапного прозрения сказала Петра. — Вы потеряли рассудок, иначе не говорили бы так!
Не обращая внимания на ее замечание, Сибилла продолжала:
— …и поэтому я запрещаю вам с ним говорить. Вы просто-напросто вышвырнете его.
