Эми Тан - Сто тайных чувств
— Почему бы не купить новую люстру?
— А зачем? Эта не так уж и плоха. Ладно тебе, пошли. Я есть хочу.
По пути в ресторан я размышляла над его словами, точнее над тем, как это было сказано. Будто наша дальнейшая совместная жизнь его нисколько не волновала. Безвкусица стала для нас нормой жизни. Ресторан был наполовину пуст. Где-то играла приглушенная, наводящая скуку музыка — монотонная дребедень, которую никто никогда не слушает. Глядя в меню, которое уже знала наизусть, я обратила внимание на немолодую супружескую пару, сидящую напротив нас. У женщины была кислая физиономия. Мужчина явно скучал. Я наблюдала за ними некоторое время. Они жевали, мазали хлеб маслом, пили воду, ни разу не заглянув друг другу в глаза, не обменявшись ни единым словом. Было непохоже, что они в ссоре. Просто они давно не испытывали ни радости, ни дискомфорта, раз и навсегда отказавшись от них. Саймон изучал винную карту. Не помню, чтобы мы заказывали что-нибудь, кроме домашнего белого.
— Хочешь, возьмем бутылку красного в этот раз? — спросила я.
Он ответил, не поднимая глаз:
— Красное содержит танин. Не хочу проснуться в два часа ночи.
— Ну давай закажем что-то другое. Может, «фюмэ бланш»?
Он отдал мне винную карту.
— Я возьму домашнее шабли. А ты бери, что хочешь.
Я злобно уставилась в карту. Меня охватила паника. Вся наша жизнь стала вдруг такой предсказуемой, утратив всякий смысл. Это было сродни тому, как, составив картинку из кусочков, обнаруживаешь, что получилась низкопробная репродукция, китч. Затраченные усилия привели к полному разочарованию. У нас, несомненно, было много общего — интеллектуальный уровень, работа, секс. Но ничего особенного, такого, как бывает у супругов, которые действительно друг друга любят. Мы были партнерами, а не близкими людьми. Два совершенно разных человека, делящих по воле случая жизнь и меню в ресторане. Наша совместная жизнь не стоила ровным счетом ничего. Наша любовь не была дарована нам судьбой. Это был результат несчастного случая и дурацкой игры в призраки. Вот почему Саймон никогда не испытывал ко мне настоящую страсть. Вот почему дешевая люстра так органично вписалась в нашу жизнь.
Когда мы вернулись домой, Саймон плюхнулся на кровать:
— Ты все время молчала. Что-то случилось?
— Нет, — солгала я. Потом добавила: — Не знаю.
Я села на кровать со своей стороны и принялась листать каталог в ожидании следующего вопроса. А Саймон тем временем взял пульт управления и начал быстро переключать каналы телевизора: репортаж о похищенной девочке, испанская telenovela, накачанный детина, рекламирующий тренажер. Пока перед моими глазами мелькали обрывки телевизионных жизней, я пыталась собраться с мыслями, чтобы выразить их в понятной для Саймона форме. Все, что долгое время замалчивалось, перепуталось в моей голове. Невысказанные обиды кипели в горле. Мы все еще не могли обсуждать бесплодие Саймона. Дело даже не в ребенке, я и не думала заводить ребенка на данном этапе. И эти ужасные звуки в нашем доме, то, как мы делали вид, что не слышим их. И Эльза, запретная для нас тема, ее незримое присутствие повсюду — в воспоминаниях о том, что Кван солгала во время того спиритического сеанса, в чертовой музыке, которую слушал Саймон… Если я сей же миг не изменю свою жизнь, я просто-напросто задохнусь. Саймон продолжал прыгать по каналам.
— Ты знаешь, как это меня раздражает? — сердито проговорила я.
Саймон выключил телевизор и, повернувшись ко мне лицом, оперся на руку. Его лицо выражало легкое недоумение.
— Что случилось?
У меня внутри все сжалось.
— Иногда задаю себе вопрос: и это все? Что, так все и будет через десять, двадцать лет?
— Что ты хочешь сказать этим «все»?
— Жить здесь, в этом дурацком доме, мириться с шумом, с уродливой люстрой. Все вокруг словно заплесневело. Мы ходим в один и тот же ресторан. Изо дня в день говорим одно и то же. Каждый день одна и та же фигня.
Саймон растерялся.
— Мне хочется любить то, что нас связывает. Мне хочется, чтобы мы были ближе.
— Мы двадцать четыре часа в день проводим вместе.
— Я не о работе говорю! — Я чувствовала себя маленьким ребенком, раздосадованным, уставшим, несчастным, оттого, что его не понимают. — Я говорю о нас, о том, что важно, я чувствую, что кровь застывает у нас в жилах и что мы покрываемся плесенью.
— А я не чувствую.
— Тебе придется смириться с тем, что через год в нашей жизни ничего не изменится в лучшую сторону. Только в худшую. Посмотри на нас. Что у нас общего, кроме работы, телевизора и постели?
— Да брось ты. Ты просто подавлена.
— Конечно, я подавлена! Потому что вижу, куда мы катимся. Не хочу, чтобы мы стали такими, как те двое сегодня в ресторане — уставились в свои тарелки и все, им нечего сказать друг другу, кроме: «Ну, как сегодня паста?» Правда в том, что мы никогда по-настоящему не разговариваем.
— Сегодня мы разговаривали.
Ну да, конечно! О том, что наш новый клиент — неонацист. Что нам нужно пополнить наш пенсионный счет. Что в нашем кооперативе хотят повысить взносы. Это ненастоящий разговор! Это ненастоящая жизнь! Это совсем не то, что волнует меня.
Саймон игриво погладил мое колено:
— Только не говори мне, что у тебя кризис среднего возраста. Это было в семидесятые. К тому же сейчас у нас есть транквилизаторы.
Я смахнула его руку.
— Оставь этот снисходительный тон.
Он положил руку обратно.
— Да ладно тебе, я пошутил.
— Почему ты всегда шутишь, когда речь заходит о серьезных вещах?
— Слушай, ты не одна такая. Я тоже думаю о своей жизни, — как долго буду заниматься тем, что для меня действительно важно.
— Да-а? Чем же это? — хмыкнула я. — Что для тебя важно?
Он помедлил. Я решила, что он сейчас скажет, бизнес, дом, достаточное количество денег, чтобы рано уйти на пенсию.
— Ну давай же. Говори.
— Писать, — проговорил он.
— Ты и так пишешь.
— Я не это имел в виду. Ты думаешь, это все, о чем я мечтал — составлять брошюры о холестерине и об отсасывании жира из трясущихся ляжек? Не смеши меня.
— Что же тогда?
— Писать рассказы. — Он посмотрел на меня, ожидая моей реакции.
— Какого плана? — спросила я с таким видом, будто он только что это придумал.
— Рассказы о настоящей жизни, о людях, живущих здесь или в других странах, на Мадагаскаре, в Микронезии, на маленьком острове в Индонезии, где не бывал ни один турист.
— Журналистика?
— Эссе, художественная литература, все, что позволит мне выразить то, как я вижу мир, как я в него вписываюсь, вопросы, которые я себе задаю… Трудно объяснить.
Саймон попытался стащить каталог с моих колен. Я вернула его назад. Мы снова заняли оборонительные позиции.
— Ладно, черт с тобой, сиди в своей депрессухе! — заорал он. — Да, мы не идеальны! Мы делаем ошибки. Мы недостаточно разговариваем. И что, поэтому надо считать себя неудачниками? Мы что, бездомные, больные, у нас плохая работа?
— По-твоему, я должна утешаться мыслью, что кому-то хуже, чем мне? Я что, по-твоему, Полианна?[21]
— Черт! Какого рожна тебе надо? — взорвался он. — Что может сделать тебя счастливой?
Я словно опустилась на дно колодца, в который бросают монетки, загадывая желания. Мне так хотелось сказать ему, что могло бы сделать меня счастливой, но я не знала, что это. Знала, что могло сделать меня несчастной.
Саймон откинулся на подушку и сложил руки на груди.
— Жизнь — это большой чертов компромисс, — сказал он. Его голос звучал сухо и отчужденно. — Не всегда бывает так, как ты хочешь, хоть ты и семи пядей во лбу, и вкалываешь с утра до ночи, и вообще такая вся из себя чудесная. Это все сказки. Ты только стараешься делать то, что от тебя зависит, и все… — Он горестно усмехнулся.
И тогда я выкрикнула то, о чем полагалось молчать:
— Так вот, я устала стараться заменить тебе Эльзу!
Саймон сел на постели.
— Какого хрена ты приплела сюда Эльзу?
— Никакого… — Я вела себя как глупый ребенок, но уже не могла остановиться. Спустя несколько минут напряженной тишины я проговорила: — Зачем ты то и дело ставишь этот чертов компакт-диск и говоришь при этом, что она была твоей подругой?
Саймон уставился в потолок. Он коротко вздохнул — знак того, что он сдается.
— Ладно, что происходит?
— Я просто хочу, чтобы мы… Чтобы мы жили лучше… — промямлила я, уставившись в сторону. — Вместе… Я хочу быть нужной тебе… Я хочу, чтобы ты был нужен мне… Я хочу, чтобы мы мечтали вместе…
— Мечтали о чем? — спросил он, удивившись.
— Все дело в том, что я не знаю! Я об этом хотела поговорить! Мы так давно не мечтали вместе, что уже забыли, как это бывает.
Мы зашли в тупик. Я притворилась, что читаю журнал. Саймон отправился в туалет. Вернувшись, он сел рядом на постель и обнял меня за плечи. Я зарыдала. Я ненавидела себя за это, но не могла остановиться. «Я не знаю, не знаю», — всхлипывала я. Он промокнул мои слезы салфеткой, вытер мне нос и повалил меня на постель.
