Владимир Токмаков - Детдом для престарелых убийц
Сейчас бы взмахнул крылами, крепко зажав в лапках авоську, и спикировал соколом на пивной ларек – в горле сушняк, голова большая и мягкая.
Хорошо бы все-таки холодненького пивка!
«Какое же у нас, блин, все-таки негармоничное время! – зло думал я, продолжая отлеживаться на диване. – Гормоны у народа бродят, а вот гармония – нет».
«…Глеб Борисович!
Как вы не можете понять, что если это так, то вся моя жизнь, все мои надежды на будущее пошли насмарку! Своим „Всадником, скачущим впереди” вы не оставляете никакого шанса ни мне, ни другим начинающим…»
Пятнадцать страниц такой истерии.
Ко всему прочему к письму была приложена внушительная пачка аккуратно напечатанных на машинке стихотворений.
Стихи были ужасно подражательными, надуманными и выспренними, лишенными какой-либо творческой индивидуальности. От них за версту несло девятнадцатым веком, В. Бенедиктовым, С. Надсоном, плохо переваренным Апухтиным и поздним Фетом. Я показал письмо и стихи Семену.
– Пока ничего конкретного об этом юноше сказать нельзя. Стихи никуда не годны. Но ведь ему всего-то девятнадцать лет.
– И для своих девятнадцати он пишет лучше, чем я писал в его годы.
– Да ты и сейчас пишешь так себе, – попытался сострить Семен. – Но не в этом суть. В его письме есть энергия и страсть, это живой человек, а не законченный литературный персонаж, филологический макет. Поиграй с ним в кошки-мышки, в вашим-нашим, в я не я и жопа не моя. Авось лет через пять из него и получится что-нибудь стоящее.
ОТ ХИППИ ДО ЯППИ
Вчера меня отправили писать репортаж о каком-то говенном конкурсе художественной самодеятельности. В умении петь и танцевать соревновались коммунальные хозяйства города Волопуйска.
В буфете было просроченное кислое пиво. Я бы умер от тоски и безысходности, если бы совершенно неожиданно не встретил там Клима Вадимова, старинного дружка, который, оказывается, подвизался вести светскую хронику на местной независимой телекомпании НТА. Воистину историческая встреча!
Последний раз я его видел года два назад. Интереснейший персонаж, этот Клим Вадимов! Когда-то он косил под хиппи, ходил в потертой косухе, драных джинсах, с козлиной бородой и с длинными немытыми волосами, заплетенными сзади в косичку. Среди волопуйской молодежи он получил скандальную известность в середине 80-х как один из главных участников и организаторов полуподпольной фотохудожественной выставки «Ближе к телу!».
Честно признаться, выставка была так себе. Но обилие сфотографированных и нарисованных обнаженных женских тел вызвало недовольство со стороны комсомольско-партийных бонз последних лет правления КПСС.
Комсомольские вожаки с милицией гонялись за Климом по Волопуйску, чтобы привлечь его к уголовной ответственности за аморализм и безнравственность. Слава богу, времена уже были не те: из Москвы пришло указание «не трогать этих убогих, они сами вымрут или сьебут на Запад».
Ан нет! Вымерли как раз коммунистические динозавры, а Клим Вадимов – вот он, в моих объятиях, живее всех живых!
А поворотись-ка, Клим! Экий ты стал теперь – настоящий яппи. Вот так, учись, дядя: от хиппи до яппи – один визит в парикмахерскую!
Вадимов только что переехал на новую квартиру, снятую для него руководством НТА, и предложил немедленно отпраздновать нашу встречу, объединив ее с новосельем.
Собралось десятка полтора местных интеллектуалов, в основном мужского пола. Тут были эстеты в драных, несвежих носках, от которых за версту несло козлом и перепрелым потом, стареющие провинциальные художники-авангардисты, те самые безнадежные неудачники, изучавшие когда-то мировую культуру по плохим иллюстрациям в пропагандистских брошюрках советского периода. Поэты в прозаики, не опубликовавшие за свою жизнь ни одной строчки, заигравшиеся в юности в непризнанных гениев: для них имидж стал дороже самого творчества.
Народу было много, а денег, как всегда, мало. Решили сэкономить на закуске: взяли в проверенном коммерческом ларьке несколько литров питьевого спирта и на запивку – темное пиво. Нам предстоял ночной заплыв в спирту на время до берегов Австралии и, кроме того, сельская спартакиада – кто дальше глотнет «колеса».
Из мебели в квартире у Клима только грязный, в желтых разводах, матрас и две колченогих табуретки. Есть, правда, новый холодильник. Но в нем пока хранятся старые подшивки журнала «Иностранная литература» (с 1986 года). На одной из стен – несколько самодельных полок из необструганных досок. И все это завалено красками, холстами, бумагой, альбомами по искусству, книгами, компакт-дисками, аудио– и видеокассетами. Все видимое пространство увешано картинами, заставлено небольшими скульптурами. Кстати, будем справедливы, довольно известных российских художников-авангардистов, в большинстве своем покойных. (К. Вадимов умел торговаться и обычно скупал эти работы за бесценок у вдов или у равнодушных к творчеству своего родственника наследников.)
Нам было что вспомнить, что рассказать друг другу. Слушали старые записи Б. Г., «Чайфа», «Наутилуса», «АукцЫона», «Агаты Кристи», «Крематория», «Кино» и даже Егора Летова. Курили травку, спорили до хрипоты о стремительно поднятых (со дна масскульта) мутной волной русского постмодерна В. Пелевине (тряпочный Кастанеда для бедных), литературном ди-джее В. Сорокине (затопившем остатки советской литературы мочой, калом, кровью и спермой), Б. Акунине («поваренные» исторические детективы, в которых нет ни истории, ни детектива), о мачо, который не плачет, Илье Стагoffe (потерявшемся в своих бесчисленных ремиксах и римейках, как иголка в стоге сена).
Помню я, раздвигая темно-коричневую стеклянную заводь пустых пивных бутылок, пробрался к Климу Вадимову, который рушил на пол стопки компакт-дисков, пытаясь найти что-то для всех нас очень важное, обнял его за плечи и сказал:
– Клим, ты думаешь, это ты делаешь карьеру? Нет, это карьера делает тебя…
На что Клим спокойно мне ответил:
– Успокойся, чувак. Пока у меня есть ощущение нереальности этого мира – я жив. А вот когда я окончательно уверюсь, что этот мир настоящий – тогда и приходи ко мне на похороны.
И после хорошей затяжки травкой добавил:
– Чем сложнее твой внутренний мир – тем проще ты должен быть внешне. Не привлекай к себе внимания, будь как все, иди на компромисс, если хочешь сохранить и реализовать то, что дано тебе Богом. Единственное, что от тебя требуется, – это сохранить свой дар. С тебя потом спросят только за это…
В этот вечер встречи «для тех, кому за тридцать» в мой ослабленный журналистикой организм было влито столько алкоголя, что я боялся самовоспламениться.
– Абсурд какой-то, – думал я в туалете, расстегивая ширинку непослушными пальцами. – Пьешь крепкие напитки – а становишься слабым. Пьешь слабые напитки – остаешься крепким…
Наконец ширинка поддалась, но в тот момент, когда я достал свой шланг и приступил к мочеиспусканию, он вновь соскользнул ко мне в штаны.
«Резинка на трусах слишком тугая», – тупо подумал я, ощутив неприятную сырость в штанах.
Воистину, что у трезвого на уме, то у пьяного в штанах. В конце концов я надрался у Клима, как настоящий декадент, до полного упадничества на пол. Меня положили спать на какую-то антикварную циновку на балконе, прикрыв, как истинного журналиста, старой подшивкой газет.
Проснулся я раньше всех. Поташнивало. Нашел на кухне полбутылки недопитого пива. Осторожно, чтобы не наступить на спящих вповалку на полу падших интеллектуалов, вышел на улицу.
Выпил пиво и, пошатываясь, потом еще долго искал себя в городской толпе. У кого ни спрошу – никто не видел.
На перекрестке засмотрелся на женские коленки и чуть было не попал под трамвай. Добрался до дому. Одна мысль о лифте вызвала приступ дурноты. Глубже дышал носом и думал о постороннем.
Позвонил на работу, попросил начальницу отдела отмазать меня перед редактором. Пообещал ей завтра, с ранья – кровь из носу! – принести уже готовый репортаж о конкурсе художественной самодеятельности среди коммунальщиков города Волопуйска. (Каюсь, соврал, не написал оттуда ни строчки.)
Проснувшись, никак не мог сообразить, вечер ли это сегодняшнего дня, или уже утро завтрашнего.
Сколько раз я себе говорил: нельзя мешать водку с пивом. Сколько раз! И все равно. А потом голова раскалывается на множество неравных кусков, и что же внутри?
Ничего! Мерзость запустения. Пустота и сквозняки по извилинам.
Сегодня, после тяжелой трудовой газетной вахты, чтобы хоть как-то реабилитироваться перед своей безнадежно больной совестью, несмотря на то что меня весь день плющило, бычило и кумарило, я заставил себя пойти в публичную библиотеку. Повышать, самосовершенствоваться и не позволять душе лениться.
На улице только что прошел короткий, но сильный дождик. Неожиданно выглянуло солнце, но не удержалось на небе и рухнуло прямо под колеса мчащихся по мокрому асфальту машин. Они раскатали солнце по всей дороге, и на асфальт невозможно было смотреть из-за яркого света.
