София Ларич - Анталия от 300 у.е., или Все включено
— Странно, что в России их водочными не назвали, — фыркает Бебек. — А в английском тогда почему tips? Что это такое?
Я качаю головой:
— Не знаю. Я только слышала, что это расшифровывается как To Insure Prompt Service,[29] но, по-моему, это придумали уже в наши дни.
— Это тебя в инязе такому научили? — интересуется Ильхам.
— Может быть, не помню уже… Я ж тебе говорю, что тупею.
Мы замолкаем и пьем дальше молча. Бебек подливает в стаканы водки и колы. Из лобби-бара доносятся смех, гул голосов и звон стаканов, и этот шум делает нашу потайную терраску еще более уютной. Я отпиваю и отпиваю едкой жидкости, но опьянения не чувствую — лишь горячеет верхняя губа и над ней появляются капельки пота.
Ильхам наконец прерывает молчание вопросом:
— А ты когда летишь?
— Во вторник, — отзываюсь я, и в моей голове возникает схема дней недели с отсутствующим воскресеньем из дневника советского школьника. — В среду обратно. Вот и тусуйся тут с мужиком. Успеть бы лифчиков купить…
Бебек встает и переставляет опустевшие стаканы со стола в окошко. Опустевшую бутылку он отправляет туда же.
— Но что-то с тобой делать надо, Тамара, — говорит он поучающим тоном. — Ты же злая, как собака. Пошли на дискотеку. — Он замирает. — Хотя нет. Мне же нельзя — там бабы мои могут быть… Вот видишь, Тома, а ты говоришь, что бабы — это счастье. На самом деле счастье длится, пока она без трусов. А потом одна головная боль.
Ильхам приобнимает его за плечи:
— Чего квохчешь опять, Бебек? Пойдем посмотрим. На месте разберемся, кто там в трусах, а кто без.
Отельная дискотека — небольшой круглый зал с баром и утопленными в темных нишах диванами — определенного музыкального формата не имеет и оттого привлекает всех: по-московски модно одетых девушек, розовощеких пьющих и не пьянеющих сибиряков, долговязых и нескладных подростков, улизнувших от спящих родителей, одиноких дам в романтичных белых одеждах и деревянных украшениях, шумные разношерстные компании, состоящие из туристов, перезнакомившихся лишь пару часов назад.
Едва мы входим в бухающий музыкой зал, как Бебека увлекает в сторону его рыжеволосая недельная пассия. Ильхам отходит к бару и, взяв стакан содовой, заводит с охранником очередной футбольный разговор, а я упираюсь плечом в стену возле бара и равнодушно оглядываю возбужденных ночным праздником постояльцев отеля. Я смотрю на шевелящиеся рты, полуулыбки, полуоскалы, закушенные губы и белые зубы, особенно белые в свете бьющего по глазам стробоскопа. Лица кажутся мне плоскими и не совсем живыми, как едва прописанная массовка на картине.
Выкурив сигарету, я обхожу толпу у бара и выхожу в прохладный холл. Уханье музыки стихает моментально, его сменяет монотонный пластиковый стук — в дальнем углу сосредоточенно и ожесточенно играют в настольный теннис долговязые подростки.
Выходя из отеля, я замечаю на лестнице мужской силуэт, задравший голову в продырявленное звездами небо, и узнаю в нем Быстрова. В руке он держит бутылку. Я поспешно отворачиваюсь и отступаю в темноту, к невысокому бортику, за которым начинается узкая дорога, упирающаяся в пляж соседнего отеля. На нее я и спрыгиваю, решив, что идти спать еще рано.
На пляже никого. Редкий случай, ведь он не огорожен и никем не охраняется. Может, дело в полной луне? Сейчас она не только выстилает всегдашнюю серебристую дорожку на море, но и заливает своим светом неровные ряды шезлонгов. Видно даже насыпанный на них песок. Я сдуваю песчинки с одного, стоящего почти у самой воды, и забираюсь на него с ногами. Уложив щеку на подобранные к груди колени, я смотрю на пирс «Голден Бич», тоже высветленный луной. По нему прогуливаются пары, и я неожиданно для себя понимаю, что завидую им и хочу оказаться на их месте. Оторваться от постоянной работы, чтобы провести неделю у моря, а потом вернуться к рутине с загаром, фотографиями и рассказами для друзей. Я морщусь, пытаясь выдавить слезы жалости к себе, но они не идут.
В монотонный шелест моря вклинивается пьяный женский смех.
— Куда это ты меня привел? — громко спрашивает его обладательница и икает. Я осторожно выглядываю из-за спинки шезлонга и вижу Ильхама — он запускает руки под тугую белую майку прижимающейся к нему спиной девушки. Девушка заводит назад руки, пытаясь обхватить голову Ильхама, но, качнувшись, вдруг падает на песок и увлекает его за собой. Громко хлопает, разложившись, шезлонг, который Ильхам зацепил в падении ногой.
Не дожидаясь продолжения, я встаю и, проходя мимо них, бросаю едко:
— Kolay gelsin, dostum min![30]
Перед столиком кафе, за которым я располагаюсь, вернувшись с пляжа, спустя десять минут появляется Ильхам, запыхавшийся и злой.
— Послушай, Тамара, какое тебе дело? — с раздражением спрашивает он, становясь напротив меня и обхватывая пальцами плетеную спинку стула.
Я лениво выпускаю дым в сторону и туда же говорю:
— А ты хотел бы, чтобы я любовалась на эту пьяную страсть? Шезлонги ведь даже не выдержали.
— А что, нельзя было просто уйти?! — Ильхам обходит стул и садится, пошатнув хлипкий пластиковый стол. — Спугнула мне бабу.
Я морщусь:
— Одной меньше, одной больше… Супа заказать?
— Давай.
Я ухожу вымыть руки, заказываю по пути суп из баранины (пачу) себе и суп из рубца (ишкембе) Ильхаму, и, когда возвращаюсь к столу, на нем уже стоят две чашки кофе и корзинка с белым свежим хлебом, порезанным крупными ломтями. Ильхам курит, опустив голову. Он стряхивает пепел на пол и, подняв на меня покрасневшие глаза, говорит:
— Я всегда про тебя думаю. Ты знаешь?
— Догадываюсь.
Он выпрямляет спину и кладет руку с сигаретой на стол. К нам подходит хозяин кафе и, отодвинув пепельницу и чашки, ставит перед нами тарелки. Поблагодарив его, я тут же беру ложку и вылавливаю из густого супа кусок говядины, распадающийся на нежные волокна.
— Я хочу быть с тобой. Хочу поехать после сезона в Европу, — отвечает Ильхам, дождавшись, когда хозяин отойдет от стола. — Что думаешь?
— О тебе? — спрашиваю я, оттягивая момент, когда мне придется все же сказать Ильхаму, что мне с ним не по пути. — Или вообще?
— О Европе, — хмыкает он.
— Ну, это все сложно. Во-первых, деньги…
— Деньги у меня есть, — прерывает меня Ильхам.
Я наклоняюсь к тарелке за очередным куском мяса:
— Слушай, а как же суп вот, Ильхам? В Европе такого нет.
— Турки везде живут, — тут же отзывается он.
— Ну, если ехать в Европу к туркам…
— Да не об этом же я говорю, Тамара! — злится он. — Я с тобой хочу. Ты понимаешь?
— Понимаю… — Я, наконец поднимаю на него глаза. — Ильхам, у нас с тобой и так очень серьезные отношения: мы делим левые деньги. Какая степень доверия, а? Любовникам такое и не снилось.
Мне очень жаль, что Ильхам завел этот разговор, который может испортить наши отличные деловые отношения. Он походя заигрывал со мной в начале сезона, не от чувств, а по привычке, и тогда я сказала ему, что, даже когда оправлюсь от разорвавшейся недавно связи, в новую соваться не стану — во всяком случае, не на этом рабочем месте и только не с гидом. Ильхам благополучно переключился на туристок, но вот опять зачем-то вернулся к этой идее. Надоела пьяная доступность?
Я приподнимаю лежащий на столе телефон, смотрю время:
— В ложман идешь? Почти три уже.
— Нет, не иду.
— И правильно, твоя икающая козочка, может, еще не совсем остыла и ждет тебя на пляже, голая и встревоженная. Или на дискотеке еще остались неразобрыши…
Я отодвигаю тарелку и кладу на стол несколько купюр.
— Не забывай пользоваться презервативом.
06.07, ВОСКРЕСЕНЬЕ
Вадим очнулся от пьяного беспамятства на пляже. Открыл глаза и увидел, что лежит на покрытом утренней влагой шезлонге у самого моря. Шезлонг перекосился, зарывшись одним своим боком в мелкую гальку, и открывшему глаза Вадиму лежать сразу стало жестко и неудобно. Он стащил ноги с белого пластика и сел, похлопывая рассеянно по карманам и нащупывая в них очертания телефона и бумажника. Нащупалась и мятая пачка сигарет неизвестной ему марки, из которой он тут же выудил одну, кривую и сморщенную. Затянулся глубоко и с удовольствием, словно и не было в его жизни десяти лет без табака, и пьяно растопырил перед глазами левую ладонь, как будто хотел прочитать по ней события ушедшей ночи. Ему достаточно быстро удалось размотать эту незатейливую цепочку и вспомнить, почему он провел ночь — вернее, ее предутреннюю часть — на пляже. Ему было противно ложиться в испоганенную турком постель в номере.
Со стороны отеля до Вадима донеслись звон тарелок и отрывистые выкрики на турецком. Повертев головой, он увидел, что на пляже уже появились с полотенцами и сумками первые отдыхающие, и тяжело поднялся с шезлонга. Он провел рукой по мятым, несвежим шортам, отбросил сигарету и медленно побрел к ресторану.
