Григорий Ряжский - Дивертисмент братьев Лунио
@bt-min = Он перебил, не дослушав фразу до конца. Вспомнил вдруг, что не узнал главного:
@bt-min = – Так пацаны, говорю, нормальные обои? Ну, большие будут? С меня вырастут, с отца? Или как она останутся? Есть там у вас ответ уже или как?
@bt-min = После недлинной паузы женский голос удивлённо произнёс:
@bt-min = – Простите, но это уже давно было ясно, что там гипофизарный нанизм. Ну-у, карликовость. Разве вы не в курсе?
@bt-min = Он не понял. И переспросил уже по-своему:
@bt-min = – Это что, карлики, что ли, обои? Так понимать?
@bt-min = – Именно так, папа. Замечательные маленькие мальчишки. Главное – здоровенькие. Однояйцевые, кстати.
@bt-min = Дальше он слушать не стал. Положил трубку. Даже не попытался выяснить, про какие яйца речь и какой там у них нанизм. Он другое слово про это знал, и оно было плохое.
@bt-min = Иван сел и попытался собрать вместе разъезжающиеся от него в разные стороны мысли. А собрать хотя бы основную их часть было теперь просто необходимо. Он понимал, что произошла смерть. Дюкина смерть, самая настоящая мёртвая смерть. И никто его не обманывал, и ничего такого, а позвонили просто и сказали, как есть. И что Дюки его маленькой нету больше на этой земле. Вообще нету, совсем. И что нечего теперь положить будет в его рукодельные упаковки, потому что никто ему ничего для этого не может сделать никогда, кроме мёртвой Дюки. Ещё он понимал, что теперь никто не прижмётся к нему прохладным гладкокожим бархатистым комком, чтобы подогреть себя от него, забравшись к нему под мышку. Также он уразумел, что Дюка, его Дюка, никогда больше не вспрыгнет к нему на колени, не развалит на них своё маленькое тельце и, наколов на вилку, не сунет в его пещерой разинутую пасть обжаренную на подсолнечном масле с коркой полукартофелину целиком, как ему нравилось. И никогда уже не засмеётся тоненько, когда он на спор успеет прожевать и заглотить эту половинищу в два с половиной прожёва. И что он не сыграет больше, тоже никогда, музыку на пупырышках её лилипутских недоразвитых сисек, которую она всегда выпевала сама, по своему выбору, когда он в этой их взаимной и чудаческой игре давил поочерёдно пальцем на каждый пупырышек, словно на кнопку или клавишу музыкального инструмента, а она подавала тонкий голосок, каждый раз меняя ноту и регистр.
@bt-min = Но зато Иван Гандрабура понимал, или, сказать точней, уже совсем не понимал теперь, какой он будет в своей оставшейся после Дюки жизни: добрый или злой.
@bt-min = И кроме того, сообразил, что его обманули. И Дюка сама, и Григорий Наумыч. С пацанами этими. Знали, что коротыши будут, и не сказали. Думали, смирится. Не смирится, не получится! Хоть с одним яйцом, хоть с обоими! Или даже совсем пускай без яиц! Такое не прощают. Я и не прощу. А ты прости, Дюка, я уйду, как знаешь. И как знает Григорий Наумыч. Он говорил, Петька будет у вас, богатырь, Петром назовём, про ногу, помню, рассказывал, про маленькую на большом, про тридцать восьмую, как на мне. Вот вам и Пётр – царь первый лилипутский!
@bt-min = Он встал и пошёл по квартире. Нужно было оглядеть её по новой, чтобы ничего не забыть. Главное было собрать инструмент и остаток упаковочного материала. В смысле, наоборот, остаток материала для упаковки – большая разница. Всё это теперь принадлежало ему, по совести и по профессии. Больше ничего особенного не увидал. Штаны были те же, кроме двух ещё пар, никому больше не подходящих. Ну и ерунда остальная, какая влезла в ту же ёмкость, с которой пришёл: один чемодан, один рюкзак. Тогда ещё тесть говорил, а ему не забылось: «Но уйдёшь без выходного пособия. Как вошёл, так и вышел. Без ничего. Бесплатный вход – бесплатный выход».
Всё совпадало, без нарушений договора. Совесть была на месте и чистой. Только Дюка – мёртвой. Про это в их договоре не было ни слова. И что два, а не один. Про пацанов если добавить.
@bt-min = Всё! Осталось знать, куда путь держать, к кому. В общагу – рано, без устройства на фабрику путь туда отрезан. А устройство это обрежет теперь Григорий Наумыч, из семейной мести – ясное дело, имеет влияние у начальства. Значит, к Фране пока, если что. Каяться и пересиживать.
@bt-min = Так и решил – Бог в помощь! А из чужого оставил себе картиночную Библию для маленьких и подарочный Дюкин перстень, «поленницу». Честно заработал одно и как память о живом унёс другое.
@bt-min = Он запахнул на себе охранницкий тулуп, оставшийся с ним навсегда после упаковочной проходной, повесил ключи в прихожей, кольцом на вешалочный крючок, подхватил собранный на скорую руку небогатый скарб и щёлкнул, уходя, язычком английского замка. Но прежде чем щёлкнуть, оставил на столе записку для бывшего гражданского тестя, чтобы тот не подумал чего дурного...
@bt-min = Дальше про деда. С его слов продолжаю, как и раньше.
Глава 10
«А цель моя была простой, самой понятной. Воевать с немцем. Уйти на фронт и убивать фашистов. Дождаться восемнадцати и записаться в армию, не раньше призыва. А там как оно само получится, но лучше в сухопутные войска: воюя там, не умея другого, можно больше гитлеровцев положить.
Сел как-то вскоре, посчитал, прикинул остаток еды и время, что нужно было прождать до призывного возраста. Еды оставалось, если на одного, то на год с лишним, думаю. А времени – месяцев примерно одиннадцать, около того. Только вот не хотелось ждать. Подумал и решился. Бог не выдаст, свинья не съест.
Наутро пошёл к военному комиссару района, знал, где они все там размещаются, недалеко идти от нашей Фонтанки. Уже всё работало, почти как до войны. Суета, все ходят туда-сюда, бумаги носят, женщины даже там, и в гражданском, и по форме.
Спросили, чего тебе, мол, паренёк? Военный комиссар нужен, по важном делу, сказал я. Один военный усмехнулся и говорит, ну раз по важному, вон туда ступай, в ту дверь. Только если пробкой вылетишь, не обижайся, он у нас человек суровый, со строгостью, на болтологию всякую времени не имеет.
Я вошёл, а он сидит, над картой склонился или над другой бумагой какой-то, не разглядел я точно. Помню только, что он сильно кашлял, сухим таким хрипом, как папа пред самой смертью. Так астматики кашляют. И рукав пустой один, за ремень заправлен, без руки он был.
– Вам что, юноша? – он оторвался от бумаги и мельком окинул меня взглядом.
– Мне на фронт, – сказал я. – В любое наступательное подразделение.
– Ух ты! – улыбнулся комиссар. – Сразу в наступательное. А наступать-то умеешь? Лет тебе сколько, сынок?
– Лет нормально, – не растерялся я, – почти восемнадцать. И опыт работы на танковом заводе, на Кировском, на нашем. Два года стажа по укладке боекомплета для «Т-34», можете проверить. Имею благодарность от руководства и буду представлен к госнаграде. Так сказали. Когда-нибудь.
Он снова опустил глаза в бумагу и, продолжая изучать там чего-то, похвалил:
– Молодчага. Только ты у нас блокадник, сынок, а блокадникам на фронт идти не обязательно, есть специальное распоряжение правительства, в котором говорится, что и как. Учись иди давай, школы вон вовсю уже учат.
– Вы не поняли, товарищ комиссар, – я продолжил старую тему, думая о том, в какой момент лучше перейти к новой, – я добровольно прошусь, партия и правительство тут ни при чём, пускай себе правят на здоровье. Отказать мне вы не можете, по закону о всеобщей воинской повинности. Просто мне не хватает всего ничего, несколько месяцев. Неужели это так важно, когда война идёт? Смотрите, какой я сильный. Хотите, вас на руках подниму, запросто?
Я подошёл к нему и обхватил с двух сторон руками вместе со стулом. Мне просто необходимо было установить с этим комиссаром тесный контакт, и с чего-то надо было это сближение начать. Глупое и странное – лучше всего внимание на себя обращает; я тогда ещё этого не знал, но интуитивно почуял. Он отложил бумагу и, засмеявшись, легко развёл мои руки обратно, по очереди, единственной своей рукой, целой.
– Всё, адвокат, – сказал он, – давай вали, нет у меня времени в игрушки с тобой играть. У нас тут полк новый формируется, в дивизию народного ополчения, не до тебя весёлого.
– Вот и запишите меня туда, очень будет кстати. Я как раз и есть народ.
Он бросил карандаш на стол и уже собрался крикнуть дежурного, чтобы выпроводить настырного визитёра, но я успел быстро вышептать, тихо так, чтобы получилось, будто по секрету:
– Два кило сахара, банка мёда, десять кило муки и полмешка папирос «Север». И ещё водка. Много.
Он удивлённо поднял на меня глаза и вроде как застыл на месте. Не понимал, про что это я ему шепнул, но слова мои явно притормозили его намерение. И только он начал открывать рот, я добил своё предложение такими ещё словами:
– И две палки сырокопчёной колбасы. Вы сухую колбасу едите вообще, товарищ комиссар? Она подсохла, конечно, серьёзно, но вполне съедобная, если хорошо жевать. Я пробовал, у меня получилось, а лучше ещё прогреть перед употреблением, она от этого мягче делается.
Он сел и кивнул мне на стул:
– Ты что имеешь в виду, парень?
