Филип Дик - Мэри и великан
Он пошарил руками за репродукцией и обнаружил вмонтированную в стену решетку.
— Видите? Звук идет отсюда.
— А это как-то называется?
— Да. Это Первая симфония Малера.
Мэри Энн задумалась.
— Вы даже название знаете. А меня научите?
— Конечно. — Он был тронут.
— Потому что я хочу поговорить с этим человеком и не могу, — честно призналась Мэри Энн, — с тем толстяком. — Она встряхнула головой: — Я, кажется, устала… сегодня в магазине было столько народу. Который час?
Была всего половина десятого.
— Хотите уже пойти? — спросил он.
— Нет, это как-то неправильно.
— Как захотите, так и будет, — произнес он совершенно искренне.
— А куда бы мы поехали? Обратно?
— Если хотите.
— Не хочу.
— Ну, — мягко сказал он, — тогда не поедем. Можем зайти в бар. Можем перекусить где-нибудь; можем просто погулять по Сан-Франциско. Что угодно можем сделать.
— А на фуникулере можем прокатиться? — слабым, унылым голосом спросила она.
Меж тем в дальнем конце комнаты разгорался спор. Сквозь завесу симфонического шума прорывались недовольные голоса. Это были Партридж с Хезелем.
— Давайте попробуем рассуждать разумно, — брюзжал Партридж. — Я согласен, что мы должны сохранить ясное представление о цели и средствах. Однако звук — это не средство, а музыка — не цель; музыка — это ценностная характеристика, применяемая к признанным звуковым паттернам. То, что вы называете звуком, это тоже музыка, просто она вам не нравится. И более того…
— И более того, — громыхнул в ответ Хезель, — если я пару раз подряд шандарахну по мешку с бутылками, то могу с полным правом заявить, что сочинил произведение под названием «Исследование стекла» — так, по-вашему? Или я вас неправильно понял?
— Не нужно переходить на личности.
Партридж повернулся спиной к Хезелю и зашагал прочь, натянуто улыбаясь, двигаясь от компании к компании и здороваясь с вновь пришедшими. Постепенно гостиную снова наполнили разговоры и музыка, а Хезеля, окруженного сонмом неофитов, перестало быть слышно.
— Боже мой, — выдохнул Партридж, приближаясь к Шиллингу и Мэри Энн, — ну конечно, он напился. Ладно, сам виноват.
— Сам виноват, что пригласил его? — спросил Шиллинг.
Тут послышались характерные звуки пианино — кто-то начинал играть. Партридж вскипел с новой силой.
— Это Хезель, черт его дери! Он все-таки нашел инструмент. Я же говорил Эдит, чтобы увезла его из дома с глаз долой.
— Не так уж это просто, — сказал Шиллинг, не испытывая особого сочувствия к хозяину, — такие вещи нахрапом не делаются.
— Я должен его остановить; он все испортит.
— Что он испортит?
— Как что? Демонстрацию. Мы собрались здесь, чтобы торжественно презентовать новое измерение звука, и у меня нет никакого желания терпеть его инфантильные…
— Сид Хезель, — прервал его Шиллинг, — публично играет на фортепьяно в среднем раз в год. Я могу назвать нескольких студентов-композиторов, которые охотно отдали бы правый глаз за то, чтобы его услышать.
— То-то и оно. Он специально выбрал этот момент; конечно, на публике он не играет. Но как он добрался до пианино? Он такой жирный, что еле переваливается с ноги на ногу.
— Идем, — сказал Шиллинг, наклоняясь к Мэри Энн, — это нельзя пропустить… такого шанса вам больше не выпадет.
— Жаль, что с нами нет Пола, — сказала она, когда они протискивались поближе.
Гостиная уже была наэлектризована; мужчины и женщины, забыв про свои разговоры, устремились к одной точке. Те, что были сзади, встав на цыпочки, с трудом могли разглядеть огромную гору плоти, сгорбившуюся над клавиатурой.
— Вот что, — сказал Шиллинг, — я вас приподниму.
Он обхватил девушку за талию. Она была тонкой; очень тонкой и твердой. Его пальцы почти сошлись, когда он поднял ее — так, чтобы она могла видеть поверх голов.
— О, — сказала она. — О, Джозеф… ты только посмотри.
Когда выступление закончилось — Хезель довольно скоро выдохся, — толпа рассеялась и разбрелась. С пылающим лицом Мэри Энн шла вслед за Шиллингом.
— Вот бы Пол это увидел, — с тоской сказала она, — как жаль, что мы не взяли его с собой. Ну разве он не чудо? А казалось, что он спит… закрыл глаза, да? А какие огромные у него пальцы — как ему удается? Как он по клавишам-то попадает?
Сид Хезель сидел в углу, пытаясь отдышаться; лицо его покрылось пятнами и помрачнело. Когда Шиллинг и Мэри Энн подошли, он едва на них глянул.
— Спасибо, — сказал ему Шиллинг.
— За что? — просипел Хезель. Но, похоже, он понял. — Ну, хоть встал на пути у этого их стереозвукового будущего.
— Ради этого стоило приходить сюда, — быстро произнесла Мэри Энн. — Я никогда не слышала, чтобы так играли.
— А что у тебя за магазин? — поинтересовался Хезель и закашлялся в платок. — Ты же раньше звукозаписью занимался, Джош; вы с Ширмером работали.
— От них я уже давно ушел, — ответил Шиллинг, — какое-то время оптом пластинками торговал. Но это мне нравится куда больше… в собственном магазине я могу разговаривать с людьми, сколько пожелаю.
— Да, ты всегда обожал тратить время попусту. Ты, должно быть, по-прежнему собираешь свою чертову коллекцию… все эти диски «Дойче Граммофон» и «Полидор». А та девчонка, которую мы любили слушать в старые времена… Как ее звали?
— Элизабет Шуман[33], — припомнил Шиллинг.
— Да, та, что пела детским голосом. Я на всю жизнь ее запомнил.
— Как бы я хотел, — признался Шиллинг, — чтоб ты взглянул на мой магазин.
— Магазин? Магазинов мне и здесь хватает.
— Я там стараюсь как-то расшевелить интерес к музыке. Каждое воскресенье у меня день открытых дверей — пластинки и кофе.
— Смерти моей хочешь? — спросил Хезель. — Я доберусь дотуда и кончусь. Помнишь, что случилось в Вашингтоне — когда я упал, сходя с поезда? Помнишь, сколько времени я тогда провел в койке?
— У меня машина; я отвезу тебя туда и обратно. Можешь спать всю дорогу.
Хезель задумался.
— Ты заедешь в яму. Найдешь ухабы и будешь по ним гонять. Я тебя знаю.
— Слово чести — не буду.
— Да ну? Тогда давай поклянемся древней клятвой бойскаутов. В эти дни моральной неустойчивости должно быть хоть что-то, на что можно положиться. — Глаза Хезеля ностальгически заблестели. — Помнишь, как мы с тобой заблудились в китайском борделе на Грант-авеню? И ты напился и пытался…
— Нет, я серьезно, — перебил его Шиллинг, которому не хотелось обсуждать это в присутствии Мэри Энн.
— Если серьезно, надо будет как следует это обмозговать. Я хочу убраться подальше от Залива[34]. Здешний провинциальный дух меня убивает. Приехать, что ли, людей попугать. Может, там мы с тобой этих звуковиков и прищучили бы. — Он похлопал Шиллинга по руке. — Я позвоню тебе, Джош. Если буду прилично себя чувствовать.
— До свидания, — произнесла Мэри Энн, когда они с Шиллингом двинулись прочь.
Хезель открыл усталые глаза.
— До свидания, маленькая мисс Эльф. Неуловимый эльф Джоша Шиллинга… я вас запомнил.
Вечеринка сходила на нет. Оставшиеся собрались вокруг Hi-Fi аппаратуры Партриджа и рассматривали стереосистему «Диотроник», но большинство уже отчалило.
— Пойдемте? — спросил Шиллинг.
— Наверное, да.
— Вам лучше, правда?
— Да, — сказала она и поежилась.
— Холодно?
— Просто устала. Может, найдете мою сумочку… кажется, она отнесла ее в спальню.
Он отправился за сумочкой и за своим пальто. Через минуту они пожелали Партриджам хорошего вечера и спустились по лестнице на тротуар.
— Брррр, — дрожала Мэри Энн, прыгая в машину, — как я замерзла.
Он завел мотор и включил обогреватель.
— Хотите домой? Завтра воскресенье, не надо рано вставать.
— Домой не хочется. Может, сходим куда-нибудь, — предложила неугомонная Мэри Энн. Однако выглядела она уставшей и вымотанной. Щеки впали, а лицо из сухопарого сделалось почти костлявым.
— Я отвезу вас домой, — решил Шиллинг, — вам уже пора в кровать.
Она не стала спорить, снова уселась поглубже и притянула колени к груди. Уронив подбородок на сложенные руки, она неотрывно смотрела на рулевую колонку.
Только один раз, когда они проезжали вдоль полуострова по соединяющему города шоссе, Мэри Энн подняла голову и пробормотала:
— Если он и правда приедет, Пол сможет его послушать.
— Конечно, — согласился он.
— А тогда, в будке, Пол слышал что-нибудь его?
— Да, я дал ему одну вещицу Хезеля. Его Деревенскую сонату для маленького камерного оркестра.
— А вы говорили, что сонаты пишут для фортепьяно.
— Чаще всего да… только не Сид Хезель.
— Господи, — вздохнула Мэри Энн, — как все запутано… мне никогда в этом не разобраться.
