Рю Мураками - Танатос
С того времени прошло уж немало лет, но ей казалось, как будто это происходило вчера или в прошлой жизни. Прилетев из Нью-Йорка, они сразу же приняли весь кокаин, который у них оставался. Окна их номера выходили прямо на бассейн. Она сказала «приняли что-то вроде кокаина». Оригинально и вполне в ее духе. Потом, в мазохистском порыве, который обуревал их каждый раз после приема наркотиков, она опустилась на колени перед Язаки и стала ласкать его член невообразимо долго. «Невообразимо долго», по ее словам, означало с того момента, как они улеглись, включив музыку, и до того, как небо на востоке начало бледнеть. Она ласкала его член главным образом руками и ртом. Руками и ртом, в невообразимых вариациях. Это были ласки по всей длине члена или только по части его, ласки кончиками пальцев, она пропускала его между пальцами, зажимала в ладонь, брала губами, прижимала к деснам, зубам, осторожно варьируя ритм и силу нажатия. Чтобы придать своим ласкам необходимую мягкость, она использовала собственную слюну, да так, что пересыхало во рту. Нет, ее научил этому не Язаки — она сама выработала технику, благодаря которой могла доставить Язаки истинное удовольствие. Как она сказала, она «использовала свое воображение». Какое-то место более чувствительное — тут нужно действовать языком и производить всасывающие движения. Другое место требует больше сил — там надо слегка покусывать зубами. Она дошла до всего этого, используя воображение, а потом проверила свои теории на практике, и когда Язаки хвалил ее, это так возбуждало, что она замачивала себе все ноги вплоть до коленей. Дойдя до такой степени возбуждения, она начинала сокращать мышцы заднего прохода и просила, чтобы Язаки трахнул ее. Лаская ее задницу, он доводил ее до такого состояния, что она не знала, было ли это возбуждение по ее собственной воле или потому что так хотел сам Язаки. И это усиливало их влечение. Иногда, во время этих бесконечных ласк, таких долгих, что она была близка к обмороку, Язаки просил ее сесть на него верхом и трахал ее. Как она уверяла, это значительно отличалось от обычных ощущений механического проникновения члена во влагалище. И мысли даже такой не возникало. И, разумеется, она была далека от того, чтобы сравнивать эти ощущения с каким-нибудь «слиянием со Вселенной», «мистическим опытом» и прочим вздором, который обычно несут всякие идиоты. Она говорила о клетках. Еще до того, как Язаки входил в нее, она начинала ощущать каждую клеточку своего тела. При этом она прекрасно понимала, что каждая капелька выделений, истекавших из нее и из Язаки, приносила им настоящее удовольствие. Потом, держа пенис Язаки обеими руками, она садилась на него верхом. Из-за кокаина это было непросто. Член скользил по ней, он был недостаточно тверд, и его приходилось с силой вталкивать внутрь. Как только головка его проникала во влагалище, Рейко испытывала боль, как от укола булавкой. В этот момент предвестие оргазма наполняло даже мельчайшие жилки, но Язаки запрещал ей кончать немедленно. И она рассказала мне про «принцип эволюции». Нисходя по эволюционной лестнице, то есть двигаясь от млекопитающих к рыбам, она должна была шептать Язаки на ухо самые гнусные ругательства, которые только знала. Когда она чувствовала, что дошла до стадии примитивных организмов, она переворачивалась и, не прекращая движений мышцами заднего прохода, получала право кончить. Язаки в свою очередь испускал невероятное количество спермы, причем только один раз, в конце этого марафона. Он никогда не кончал ей в рот, что огорчало. Как-то раз она спросила его об этом — и оказалось, что он боится при этом выкрикнуть имя другой девушки. Он не хотел кончать ей в рот, но позволял слизывать сперму с лица. Странное дело — она сотни раз слизывала и глотала его сперму, но так и не запомнила, какова она на вкус.
Когда за ними прибыла машина, которая должна была доставить их в Ориенте, восточный район страны, по направлению к Сантьяго-де-Куба, они спали, раскинувшись на постели, оба мокрые и липкие. Язаки проснулся в плохом настроении, заставил быстро отсосать у него, как будто только что об этом вспомнил, а потом, надев плавки, бросился в бассейн. Секунду он находился под водой, а когда вынырнул, закричал как сумасшедший, что у него плохо с сердцем. Точнее, сказал, что у него в сердце словно игла засела. Услышав эти слова, она, по привычке, рассмеялась.
Машина оказалась огромным лимузином «форд» кремового цвета. Сначала они направлялись в Санкти-Спиритус. Актриса очень удивлялась, почему она до сих пор не может запомнить это название. По пути из Гаваны в Сантьяго-де-Куба они проехали бессчетное множество деревень, селений и городов, и из всех названий самым трудным для запоминания оказалось Санкти-Спиритус. Города, названные по имени рек или гор, она запоминала почти мгновенно, но Санкти-Спиритус оказался крепким орешком. Как ей объяснил Язаки, в любой стране можно найти такие труднозапоминающиеся слова, особенно имена собственные. Он сам, по непонятной причине, никогда не мог запомнить имя Сен-Жак и название оперы Пуччини «Богема». Перед тем как прибыть в этот самый Санкти-Спиритус, они заехали в Тринидад, старую столицу. Единственным историческим зданием во всем городе, где еще ощущалась атмосфера времен испанских завоеваний, осталась башня, с которой в свое время велось наблюдение за рабами. Но Язаки интересовала только женщина, которую звали Изабелла, старуха, исполнявшая народные песни. Прибыв в Тринидад около полудня, они направились к ее дому, но там никого не оказалось.
Дорогу переходило стадо коров. Идущий навстречу грузовик, выкрашенный в оранжевый цвет, все-таки смог пробиться сквозь него, неистово трубя клаксоном, и умчался, не отклонившись от своего пути. Коровы, испугавшись грузовика, разбежались, но двое пастухов в шляпах, сплетенных из пальмовых листьев, спокойно перешли через шоссе, гоня впереди себя своих животных, словно бы ничего и не случилось. Один из них держал в руке мачете — большой искривленный нож для рубки сахарного тростника, другой, поменьше ростом, хлестал по коровьим спинам оливковой веткой. Они передавали друг другу плод манго, от которого по очереди откусывали. У коров на спинах выделялся серый горб. Все они были очень тощие, вокруг них вились тучи жужжащих насекомых. Актриса, не отрываясь, следила за ними, пока все стадо не скрылось в оливковых зарослях. За все это время ни одна из коров не издала ни единого звука. На Кубе, даже сидя в машине, можно стать свидетелем сцен, которые навечно запечатлеваются в памяти. Здесь самое голубое в мире небо, а поля, раскинувшись до самого горизонта, поражают глаза всеми оттенками красного. То тут, то там выделяются островки зелени, лакированные листочки оливковых деревьев кажутся мокрыми.
Ее голос звучал спокойно, почти монотонно. Наверное, потому, что на этот раз она не повторяла тысячу раз отрепетированный номер, а просто делилась воспоминаниями, спонтанно всплывающими в ее памяти. В Санкти-Спиритус их встречало множество оркестров и танцевальных групп. Приветственное представление им устроили в патио, выложенном мраморными плитами, с пересохшим фонтаном посередине. Ближе к вечеру принесли целые охапки цветов, и скоро весь патио благоухал ими. Аромат цветов смешивался с запахом пота, исходившим от танцоров, и в какой-то момент даже мраморные плиты пола, выкрашенные бледно-желтой краской, охлаждаясь в преддверии ночи, стали издавать свой особенный запах. Рядом с Язаки, снимавшим все происходящее на видеокамеру, сидел совсем юный еще флейтист. Ему не исполнилось и двадцати, он носил выцветшую рубаху с открытым воротом и с каким-то странным рисунком. Когда Язаки поинтересовался, он ответил, что эту рубаху его прадед, тоже музыкант, носил еще в двадцатых годах. Заметив, что Язаки направил на него свою камеру, он выдал очень длинное соло. Кроме флейтиста, в оркестре были еще контрабас, несколько гитар, конгас, цимбалы и трое певцов. Но Язаки снимал только флейтиста, и все остальные музыканты были недовольны. Но Язаки не обращал на это никакого внимания, а уж флейтист — тем более. Он просто показывал всем свою радость от того, что на него обратил внимание такой человек, как Язаки. Такое часто встречается на Кубе, и Язаки нравился такой образ мыслей. Вообще Язаки всегда очень внимательно относился к чувствам других, он боялся их задевать, но здесь, на Кубе, он отходил от своих принципов. В Японии необходимо проявлять уважение к своим старшим товарищам. И в похожей ситуации, случись дело именно в Японии, этот юный флейтист ввиду своего возраста оказался бы на самом последнем месте и уж точно не посмел бы с надменным видом исполнять такое длинное соло. Если японец, чьи достоинства еще не признаны сообществом, попытается выделиться, его поведение будет расценено как агрессивное поведение по отношению ко всей группе.
Соло на флейте было таким длинным, что успело изрядно надоесть всем слушателям. Недовольство и ревность других музыкантов ощущались почти физически, явление было подобно вихрю, поднявшемуся посреди патио. Наконец флейтист выдал виртуозную трель, пронзительную и быструю, которая словно растаяла в мрачной мелодии, заколдовав припев. Но никто не заметил изменения тональности. Позже актриса много раз пересматривала видеозапись, но так и не смогла определить тот момент, когда музыкант отошел от основной темы. Язаки объяснил ей, что в кубинской музыке, особенно в импровизации, модуляцию не применяют. И в печальной мелодии припева не должно было быть такой пронзительной трели. Тот молодой флейтист не был изобретателем импровизации, он только придал некую форму бесконечному потоку звука. «Представь себе музыканта, который вечером идет один по берегу реки с карманным фонарем и выхватывает его лучом различные места на водной поверхности, при этом он еще и способен показать другим то, что он смог осветить своим фонарем. Но и не освещенная, река все равно продолжает течь», — так выразился по этому поводу Язаки.
