Рю Мураками - Танатос
Соло на флейте было таким длинным, что успело изрядно надоесть всем слушателям. Недовольство и ревность других музыкантов ощущались почти физически, явление было подобно вихрю, поднявшемуся посреди патио. Наконец флейтист выдал виртуозную трель, пронзительную и быструю, которая словно растаяла в мрачной мелодии, заколдовав припев. Но никто не заметил изменения тональности. Позже актриса много раз пересматривала видеозапись, но так и не смогла определить тот момент, когда музыкант отошел от основной темы. Язаки объяснил ей, что в кубинской музыке, особенно в импровизации, модуляцию не применяют. И в печальной мелодии припева не должно было быть такой пронзительной трели. Тот молодой флейтист не был изобретателем импровизации, он только придал некую форму бесконечному потоку звука. «Представь себе музыканта, который вечером идет один по берегу реки с карманным фонарем и выхватывает его лучом различные места на водной поверхности, при этом он еще и способен показать другим то, что он смог осветить своим фонарем. Но и не освещенная, река все равно продолжает течь», — так выразился по этому поводу Язаки.
В течение нескольких часов они прослушали с добрый десяток оркестров. Ей особенно запомнилось трио, в котором играли потомки индейцев, что для Кубы большая редкость по нынешним временам. Эта группа исполняла только мексиканские болеро. Двое певцов, один игравший также на контрабасе, другой — на маракасах, чертами лица были вылитые индейцы. И, как отметила актриса, их голоса звучали незабываемо. У кубинцев голос с металлическим оттенком, страстный, а голоса этих людей с примесью индейской крови выражали только грусть. «Когда Язаки ласкал меня, наглотавшись наркотиков, — говорила актриса, — он никогда не слушал кубинцев. В эти минуты он предпочитал бразильскую музыку или джаз».
После этого многочасового прослушивания они с Язаки вернулись в Тринидад, где наконец встретились с Изабеллой. Дом певицы располагался на склоне холма. Уже было совсем темно. Дверь открыла девушка, представившаяся ее дочерью, которая объяснила, что в это время Изабеллу можно найти в парке неподалеку. Тогда они решили выйти из машины и прогуляться туда пешком. Их путь лежал через переулок, смахивавший на грунтовую дорогу, проходивший перпендикулярно склону холма. Ни в доме Изабеллы, ни в самом парке не оказалось ни единого фонаря. Улица освещалась только светом, льющимся из редких окон. Наполовину разрушенные дома в средневековом стиле, напоминавшие постройки Флоренции или Венеции, были окружены где желтоватым, а где голубоватым сиянием. Когда глаза привыкли к темноте, путникам показалось, что весь город был погружен в мечтательную истому. Дома так тесно подступали к дороге с обеих сторон, что был виден лишь небольшой клочок ночного неба. В этом небесном прямоугольнике проплывали вытянутые белесоватые облака. Актрисе показалось, что вот-вот пойдет дождь.
«Здесь, — говорил Язаки, — и только здесь можно почувствовать близость ночи. В южных странах ночь обычно мягкая. На севере ночи жесткие, колючие. Но здесь — совсем другое дело. Конечно, немалую роль играют все эти огни, теплые и холодные одновременно. Но все равно здесь чувствуется, что ночь живая. И пока мы шагаем, ночь касается нас своими пальцами. Иногда я спрашиваю сам себя, сколько же раз в жизни можно почувствовать, что и жизнь тоже живая».
Парк напоминал внутренности какого-то животного. Темный, влажный, наполненный одуряющими и чувственными запахами. Казалось, там царил первозданный хаос: на земле валялись перезрелые плоды; в кустах — полуразложившиеся трупики мелких животных; разбитая бутылка, из которой вытекло и пропитало все вокруг ее содержимое, судя по всему ром или водка; известковый песок, состоящий из раскрошенных панцирей моллюсков; рои насекомых, спешивших совокупиться, пока не начался дождь, прямо в полете; деревья с мясистой корой, дышавшие повинуясь ритму ветра.
Изабелла сидела на скамейке, пьяная. Но, заметив их, она все же поднялась навстречу. Как показалось Рейко, она была скорее похожа на панк-рокера, нежели на поэта, трубадура, исполнительницу народных песен. В руках она держала гитару, на ее носу, несмотря на то что была темная ночь, сверкали солнечные очки. Роста она была высокого, но очень худая, в майке и черных джинсах, на ногах у нее были истрепанные донельзя сандалии. Певица подошла поближе, бормоча что-то насчет того, что, мол, на Кубе нигде не достать струн для гитары. «Но зачем вы пришли сюда? Я ждала вас, но сейчас я, как видите, выпимши». Язаки взял ее за руки и сказал прямо в ухо: «Мы специально прилетели сюда из Японии, чтобы увидеться с вами». Изабелла оттолкнула его, в темноте фальшиво запела струна. Откуда ни возьмись, показалась собака, которая залаяла на нее. Изабелла переложила инструмент в левую руку, схватила освободившейся правой булыжник и метнула его в псину. Камень угодил собаке в голову, она взвизгнула и исчезла в кустарнике. Послышался звук, похожий на щелчок затвора фотоаппарата. Обратив собаку в бегство,
Изабелла приблизилась к актрисе. «Любишь этого типа?» спросила она, показывая подбородком на Язаки. Актриса, не понимавшая по-испански, стояла молча. Язаки перевел. А затем добавил: «Только говори честно. Она чувствует ложь. И если она поймет, что мы ей лжем, то она откажется петь». Вспомнив несколько испанских слов, актриса проговорила: «Да, люблю». При этих словах Изабелла состроила гримасу и начала сердиться. Актриса запаниковала: «Неужели я соврала? Значит, в действительности я не люблю учителя? и она сейчас откажется петь?» Употребляя выражения, которые не понимал даже Язаки, Изабелла стала осыпать их обоих бранью, так что было слышно, наверно, по всему парку. Закончила она со словами: «Дайте выпить, что ли». Язаки тотчас же достал из сумки бутылку «Каррибеап Клаб» — рома семилетней выдержки, сорвал пробку, но для начала исполнил необходимый ритуал, как того требовала сантерия. Дело в том, что когда открываешь новую бутылку, следует выплеснуть несколько капель в качестве приношения божествам, причем если находишься на улице, выплескивать надо на землю, а если в помещении — то в угол. Глядя на эти выкрутасы, Изабелла показала в сторону Язаки пальцем и разразилась ужасным хриплым смехом.
Язаки стоял и смотрел на нее. Актриса говорила, что так он смотрел только на достойных жалости. Она понимала, что Изабелла — женщина и простая, и чистая душой, но, кроме того, еще и сильная. Поэтому она не могла понять, почему Язаки смотрел на нее с таким выражением. Когда он стал укреплять свою видеокамеру на треноге, Изабелла подняла палец к небесам. Луна на мгновение осветила его, а потом снова спряталась в облака. «Скоро пойдет дождь, пойдемте в тот дом», — произнесла она, указывая на здание, стоявшее неподалеку от парка. Было понятно, что это нежилое строение, довольно высокое и импозантное. «Муниципальная библиотека», — пояснила Изабелла.
На террасу, располагавшуюся на втором этаже библиотеки, вела лестница из белого камня, напоминавшая театральную декорацию. Когда Изабелла потянула на себя железную дверь, замок которой был, вероятно, сломан, актриса засомневалась, имеют ли они право входить туда. Не дожидаясь ответа Язаки, Изабелла, догадавшаяся по ее взволнованным интонациям, велела ей не беспокоиться, а потом взяла ее за руку, чтобы подвести прямо к лестнице. «Я дала здесь больше десяти концертов», — добавила она. Все время, пока они шли от двери, разрисованной цветами, ракушками и ангелами, до каменной лестницы, Изабелла держала ее руку в своей и напевала какую-то песенку. Слушая ее погубленный алкоголем голос, актриса недоумевала, как та собиралась петь по-настоящему. Лестница оказалась слишком узкой, чтобы по ней можно было подниматься вдвоем, и актриса пошла первой. Перед тем как ступить на первую ступень, Изабелла сбросила свои сандалии и приказала Рейко сделать то же, показывая пальцем на свои ноги. «Камни этой лестницы просто чудесны, и подниматься по ним босой — самое лучшее, что можно найти в нашем городе». Актриса была в босоножках с ремешками из плетеной кожи немного диковинного фасона. В пространстве между дверью и лестницей было темно, хоть глаз коли, но чуть погодя, привыкнув к темноте, актриса смогла разглядеть рот Изабеллы, которая напевала. Пока актриса разувалась, Изабелла опять надела свои очки.
«Где ты купила эти туфли?» Рейко поняла только «эти туфли» и «где» и ответила: «В Нью-Йорке». Изабелла посмотрела на нее недоумевающе. «Нуэва-Йорк», — перевел Язаки. Рейко, заметив, что Изабелла смотрит на ее голые ноги, почувствовала, что краснеет, ибо помнила еще тот день, когда Язаки купил ей эти босоножки. Это был бутик на Пятой авеню, название которого у нее вылетело из головы. Этот магазин пользовался большим успехом у молодых девушек. За все время, пока длился их роман, она могла на пальцах пересчитать случаи, когда Язаки покупал что-нибудь вместе с ней. В этот бутик они заскочили случайно, спасаясь от ливня. И она воспользовалась случаем, чтобы купить черное облегающее и очень короткое платье и эти самые туфли. Не прошло и полминуты, как Язаки зашипел ей на ухо, показывая на витрину: «Черт, продавщицы нас заметили. Делать нечего, купи вот это платье и эти туфли». И прежде чем она успела согласиться, Язаки подозвал продавщицу и велел ей снять платье с витрины.
