Отохико Кага - Приговор
— Слушаюсь, — отвечает он, как положено арестанту.
— Из медчасти принесли лекарство. Принимать через полчаса после еды. Но, наверное, уже поздновато.
— Слушаюсь.
Скрежет ключа в замке. Похоже, что у Таянаги есть какой-то свой секрет в открывании дверей, во всяком случае, ключ у него поворачивается с особенно коротким и резким скрежетом. Дверь быстро распахивается, и надзиратель тут же бдительно становится в исходную стойку.
— Как самочувствие?
— Значительно лучше.
— Обед съел весь. Но, пожалуй, тебе лучше лечь, а то ты давно уже кружишь по камере. Раз у тебя постельный режим, значит, надо лежать.
— Слушаюсь.
— Неси сюда кружку с водой. Выпьешь лекарство.
— Прямо сейчас?
Таянаги неодобрительно заморгал, мол, зачем задавать глупые вопросы. Такэо собирался, взяв лекарство, бросить его потом в унитаз, но делать нечего: засунув в рот положенную ему на ладонь таблетку, он запил её чистой водой.
— Так, теперь следующее. — Скомкав левой рукой пустой пакетик из-под лекарства, Таянаги резким движением поднёс к лампе клочок бумаги и, прищурившись, прочёл:
— К тебе посетитель. Э-э… женщина… Правда, у тебя постельный режим, так что тебе, пожалуй, лучше не вставать… Что скажешь?
— Нет-нет, я встречусь с ней, — слишком поспешно, будто испугавшись, ответил Такэо.
Как он и предполагал, Таянаги довольно зацокал языком:
— Ну да, услышал про бабу, сразу и хворь как рукой сняло. Э-э… Как там её, такое имя, не сразу прочтёшь: Ёсико Касуми, а может, Рёко Касуми, не поймёшь.
— Тьфу, пропасть, — расстроился Такэо. Он-то думал, что это Эцуко Тамаоки, а оказалось, это та самая тётка из «Общества утешения заключённых». Но ничего не поделаешь.
7
— Холодно сегодня, правда? А ведь вроде весна, в газете уже писали, что сливы вот-вот зацветут. Ещё этот мерзкий снег, такси не было, пришлось добираться пешком. Здешние переулки завалены — из-за ветра, что ли? В некоторых местах чуть ли не полметра глубиной, представляете? Ботики вязнут, проваливаются, — думала, не пройду. Зато посетителей сегодня мало — сразу пропустили, хоть в этом повезло. Так что не зря пробиралась сквозь снег. Знаете, сестра Кунимицу близко знакома с одной дамой из конгрегации, которая шефствует над школой, где учится моя дочь, поэтому я тоже имею удовольствие быть с ней знакомой; она-то мне и посоветовала встретиться с вами, а я человек по природе своей активный — раз уж решила что, так не успокоюсь, пока не сделаю, — вот и попросила её написать вам письмо. Я боялась, правда, оно ещё не дошло, известно ведь (тут она мельком взглянула на надзирателя), что письма часто запаздывают, но подумала — не дошло, ну и ладно, чего ждать-то? Вот и явилась сама, ну просто не в силах была усидеть на месте. Собиралась выйти утром пораньше, а тут вдруг пришёл один человек, очень важная шишка из нашего общества; он вообще-то святой отец, живёт на Хоккайдо и служит проповедником в таком же месте, как это, ну, сами понимаете, такой энтузиаст, мы и заговорились с ним, а когда я опомнилась, снега уже было по колено, представляете? Уже март на носу, я и думала — какой тут снег, так, чуть-чуть, весна ведь, а началась такая метель, я и растерялась — ну что, думаю, делать, а святой отец и говорит — идите, не откладывайте, в нашем мире откладывать что-то на потом (тут она на секунду запнулась, потом поспешной улыбкой заполнила паузу), ну, вы ведь понимаете, но я и сама хотела сразу же идти, вот и пошла. А потом ещё электричка опоздала из-за снегопада, я уж думала, она вообще не придёт, а ведь свидания разрешены только до трёх, я просто сама не своя, такси тоже не было, но Бог милостив, удалось добраться чуть позже половины третьего. Ох, ну и рада же я, что увидела вас, такая радость, такая радость, вот и разболталась, уж вы простите. Вижу, вы в добром здравии, надеюсь, что в последнее время вы себя хорошо чувствовали…
— Да, — ответил Такэо, склонив голову.
Он машинально следил за тем, как от дыхания гостьи туманилось, а потом снова светлело пластиковое стекло перед его глазами. В стекле были круглые отверстия, через которые проходил звук, поэтому они прекрасно друг друга слышали, но у сидящей за стеклом гостьи было лицо человека как бы с другой стороны: таким видится обычно лицо служащего, сидящего за окошком железнодорожной кассы. Как он и предполагал, Ёсико Касуми оказалась женщиной около сорока, полноватой, но довольно привлекательной. А поскольку она полностью соответствовала его ожиданиям, он чувствовал себя немного разочарованным, хотя с удовольствием смотрел, как двигаются, лаская жемчужные зубки, её ярко-красные губы, — такой горячей алой плоти в тюрьме не увидишь, — восхищался округлыми щеками, пухлая нежность которых невольно притягивала взгляд, привыкший к суровым мужским лицам.
— Это самое главное. Знаете, может, бестактно так говорить, но вы очень похожи на свою мать. Да, ваша матушка как-то у нас была, ну Да, она приходила как раз по поводу прошения о помиловании, тогда-то мы и познакомились. Мы собрали для неё около двухсот подписей, Да, и я подписалась одной из первых. У вас замечательная мать! Она только о вас и думает, всё принимает так близко к сердцу. Говорит — я очень хочу ему помочь, ведь это я виновата, что он стал таким. И всё плачет, плачет. Это в её-то годы, ведь ей уже, кажется, под восемьдесят. Ах, она так просила, так просила. И с такой гордостью рассказывала о вас: каким вы были в детстве, как хорошо учились в школе, как поступили в университет Т…. В последнее время мы с вашей матушкой не виделись, но, судя по её письмам, она часто у вас бывает и, кажется, в добром здравии, что самое главное. Здоровье надо беречь и здесь (быстрый взгляд в сторону надзирателя), даже здесь, был бы только человек здоров… Ах, я совсем забыла сказать: я там кое-что вам передала, так, чисто символически. У вас тут три лавки, принимающие заказы на передачи, верно? Я не знала, какая лучше: то ли «Рёдзэнкай», та, что в комнате ожидания, то ли «Сагами» или «Икэда», которые на улице, тут неподалёку. Матушка ваша писала, что часто передаёт вам консервы Сагами, вот и я решила через «Сагами»… А помните, в «Мечтаниях» вы писали о консервах лавки С.? Я подумала, что речь идёт о «Сагами», и нарочно выбрала «Сагами»… Надеюсь, вам понравится. Я постоянно читаю ваши записки и хорошо знаю, как вы живёте, я и раньше просматривала всякие материалы, всё, что имеет отношение к нашему обществу, но ваши записки запали мне в душу: знаете, их невозможно читать без волнения, такое ощущение, будто и сам здесь живёшь, да-да, вы прекрасно пишете, у вас литературный талант, ему бы более достойное применение… ах, да что там, я была просто в восторге…
Такэо вспомнил, как несколько дней назад его вызвали к начальнику тюрьмы. Пока он страдал и конфузился, стараясь сидеть прямо в непривычно мягких диванных подушках, начальник вдруг заговорил о его записках. На столе были аккуратно разложены последние номера «Мечтаний», переложенные многочисленными закладками совсем как свидетельские показания в суде.
— Тут твои записки в журнале. Знаешь, я читаю все номера, не пропускаю ни одного. Здорово пишешь! Старайся и дальше так держать.
— Слушаюсь!
— Ты ведь, кажется, католик?
— Да.
— А когда принял крещение?
— Лет четырнадцать назад.
— То есть тебя уже судили?
— Да, было первое слушание.
— Ах да, ты ведь об этом писал. Был какой-то француз…
— Патер Шом.
— Точно! Кажется, он уже скончался?
— Да, — кивнул Такэо, пытаясь по лицу начальника прочесть, насколько он осведомлён во всём, что касается патера Шома.
На вид начальник был предпенсионного возраста, но выглядел моложе — в густых волосах не было ни одного седого волоса. Его острый взгляд, взгляд человека, долгое время трудившегося на исправительной ниве, легко отразил взгляд Такэо.
— Патер Шом в католическом мире фигура заметная. Кажется, он часто заходил к тебе и вёл душеспасительные беседы?
— Да, меня познакомил с ним Намики-сэнсэй.
— А, Хироси Намики, президент Исправительной ассоциации.
— Да, тогда он был адвокатом и как раз вёл моё дело.
— Ну и ну, с какими важными персонами ты, оказывается, знаешься…
Начальник, изображая крайнее удивление, скривил рот и выпучил глаза. Впрочем, эту гримасу можно было истолковать и как презрение — мол, твоё дело не стоило всей поднятой вокруг него шумихи. И в самом деле, уже в следующий миг лицо начальника приобрело неожиданно строгое выражение.
— Кстати, ты тут в прошлом номере написал о самоубийцах. Что после того как кто-то из заключённых попытался покончить с собой, окна забрали металлическими сетками, и теперь невозможно дотянуться до решёток. Мне бы не хотелось, чтобы разглашались подобные секреты нашей внутренней жизни. Люди же всё готовы истолковать превратно, у них может создаться представление, что в нашем исправительном заведении заключённые без конца кончают с собой. Впредь будь внимательнее. Да, кстати, раз уж мы заговорили об этом, позволю себе заметить, что в твоих записках иногда встречаются весьма неосторожные фразы. Думаю, ты и сам прекрасно понимаешь, какие именно, ведь ты у нас старожил, наверное, кое-что проскакивает именно потому, что ты здесь давно, ко всему присмотрелся и на многое просто не обращаешь внимания, так вот я тебе ещё раз напоминаю — не стоит писать так подробно о здешней жизни. Ни о местных инцидентах, ни о том, что кто-то недоволен надзирателем, ни о ссорах между заключёнными, ни о тех, кого должны казнить. Ясно?
