Отохико Кага - Приговор
До самого горизонта тянутся бесконечные заросли мисканта, мне кажется, я уже здесь бывал прежде, но что это за место, не знаю. Искрится, падает снег, на один ослепительно белый слой тут же ложится следующий. Пробираюсь вперёд, внизу золотистым ковром — трава, какое красивое сочетание — золото с белым. Вдруг понимаю, что я на кладбище, а колеблющиеся вокруг метёлки мисканта — души умерших. Мертвецы, как снег, падают из мрачной пустоты неба, ложатся на землю.
— Ну конечно, упавшие на землю души прорастают мискантом…
Души умерших падают снегом на землю, оборачиваются мискантом.
— Вот он ад, — говорю я.
— А может, это просто сон? Всегдашний сон, он снился уже множество раз, — говорит моё другое я.
Когда же это было?.. Я расспрашивал всех с самым серьёзным видом:
— Кому-нибудь из вас снится ад?
Все думали, я шучу, и только ухмылялись.
— Чушь! Вот баб я вижу во сне каждый день! — выпалил Тамэдзиро.
Все остальные согласились с ним и стали наперебой рассказывать о том, каких женщин видят во сне. Когда разговор стал непристойным, а кривые ухмылки — невыносимыми, внезапно вмешался Какиути:
— Мне снится ад, — тихо сказал он. — И дьявол тоже…
На этот раз никто смеяться не стал. Какиути говорил тоном, не позволявшим сомневаться в его искренности, и смеяться никому не хотелось. Позже, улучив момент, когда мы остались вдвоём, я спросил его:
— А дьявол как выглядел?
Улыбнувшись, Какиути ответил весьма неопределённо:
— Трудно сказать. Во всяком случае, ничего такого особенного, чудного в нём не было. Человек как человек. Да и ад тоже, ничего особенного. Место как место.
— А как ты догадался, что перед тобой дьявол?
— Просто почувствовал. Мне передалась его дьявольская мощь.
Тело Сунады — точное воплощение понятия «зло». Зло — где его начало? Нет, я не верю в дьявола. Но если его нет, откуда берётся зло?
Вдруг приходит в голову: ад — это здесь, Зло — это я. Ведь здесь тюрьма, а в тюрьме собраны злодеи. Здесь самый настоящий ад, куда более реальный, чем тот, который может нарисоваться вашему воображению или привидеться в дурном сне, и ни в каком воображении, ни в каких кошмарах не явится вам больший злодей, чем я.
Люди говорят: «Ты злодей». «И потому должен быть убит», — говорят они. Я не имею права на обычные человеческие чувства, мне дозволено только одно — двадцать четыре часа в сутки сидеть за решёткой, ожидая смерти. Я никакой не Такэо Кусумото, я — приговорённый к смертной казни. Сюкити Андо — никакой не Малыш, а один из приговорённых к смертной казни. И Тёскэ Ота, и Итимацу Сунада, и Тамэдзиро Фунамото — все мы приговорённые к смертной казни. С нас следует полностью счистить всё индивидуальное и объединить под общим именем «заключённый, приговорённый к смертной казни». Нас следует унифицировать, свести к некой безликой массе арестантов, ожидающих своего последнего часа, к группе людей, которым вынесли смертный приговор и которые ждут, когда он будет приведён в исполнение в строгом соответствии с первым параграфом декрета Высшего государственного совета, обнародованного в шестом году Мэйдзи.
При осуществлении казни через повешение, следует прежде всего связать казнимому обе руки за спиной, прикрыть лицо бумагой, затем провести на эшафот и поставить на помост, после него связать обе ноги и набросить на шею петлю, оную затянуть на горле и, доведя металлическое кольцо, через которое проходит верёвка до затылочной части головы, сжать. После чего потянуть на себя рычаг и сразу же опустить вниз помост, так чтобы тело заключённого повисло над землёй на расстоянии около тридцати сантиметров, затем, через две минуты, после того как зафиксировано наступление смерти, снять тело.
Вдруг я заметил, что уже не лежу, а стою. Тело сводит судорогой, как будто к мозгу присоединили электрод. Отбросив одеяло, принимаюсь ходить по камере.
Крошечная каморка. Искусственно организованное, отвечающее самым строгим гигиеническим нормам пространство: крашенные белой краской стены, чистое, без единой пылинки вентиляционное отверстие, начищенные до блеска дверные ручки, искусно сработанная железная дверь и окно, предусмотрительно затянутое металлической решёткой. Шаг, второй, третий и упираешься в стену. Шаг, второй, третий — стена, три шага — стена… Каждый раз перед тобой возникает стена. Стена, стена, стена, снова и снова стена.
Теснота. Полное отсутствие свободы.
Я — беззащитное нагое существо, насекомое в банке с постепенно уменьшающимся объёмом воздуха.
Три шага — стена, три шага — стена… Если хотя бы четыре… Стены отталкивают воздух. Жёсткие, плоские, неприветливые… Эрзац, изобретённый человеком. Да и кто, кроме человека, мог придумать такое? Стены — едва ли не первое порождение человеческой цивилизации. Идеально плоские, исключительно жёстко разрезающие пространство. Придумав стены для защиты от внешних врагов, человек тут же нашёл им применение и в узилищах, для тех врагов предназначенных. В крепости всегда есть темницы. Без них крепость не крепость. Человечество» возникшее, если верить «Месту человека в природе», невесть откуда миллион или два миллиона лет тому назад, создало цивилизацию, которая в свою очередь создала стены.
Три шага — стена, три шага — стена. Останавливаюсь, как по команде. Вздрагиваю, словно в меня впивается острое жало. Кто-то смотрит на меня. Два глаза зорко следят за мной сквозь дверной глазок, утыкаюсь лбом в стену, будто задумавшись. Всё. Кто-то, тихонько задвинув латунную шторку глазка, на цыпочках удаляется по коридору. Наверняка Таянаги.
Лбом упираюсь в стену. Надавливаю на неё как можно сильнее. Тщетно пытаюсь вспомнить, с какого именно момента за мной подглядывают. Кто-то видел, как я, словно обезумевшая крыса, метался по камере от стены к стене. Неприятно. Раз ты арестант, изволь мириться с тем, что за тобой постоянно подсматривают, следят, терпеть взгляды, пронизывающие твоё тело насквозь… Но тем более не хочется показываться в таком жалком виде.
Кто-то скажет, что всё это сущая ерунда, может и так, спорить не стану. В этом смысле мы с Андо совсем разные люди. Малышу только приятно, если на него смотрят. Он совершенно спокойно примется онанировать перед глазком, так что надзирателю станет неловко и он поспешит задвинуть створку.
— А что тут такого? Они всё равно постоянно за нами наблюдают, так пусть хоть будет на что посмотреть. Ведь и тогда, небось, писька встанет. Раз уж тогда они всё равно увидят, почему бы им сейчас не показать?
Наверное, он прав. Мы арестанты, а значит, всё время на виду. Кончится дело тем, что студенты раскромсают наши тела скальпелями, доберутся до самых потайных уголков и всё внимательно рассмотрят.
И всё же именно поэтому я не хочу, чтобы за мной подглядывали сейчас. Я хочу спрятать от посторонних глаз всё, что только можно спрятать. И мне неприятно, что я на миг потерял бдительность и не заметил, что на меня смотрят. Ненавижу этого Таянаги, который тайком следит за мной. Ничего не могу с собой поделать, ненавижу и всё.
Тут я заметил на стене какие-то знаки. Еле заметные, просвечивающие сквозь несколько слоёв штукатурки. Вроде бы я изучил все надписи на стенах этой камеры, и вот поди ж ты, вдруг обнаруживается что-то новенькое. Полустёртый карандаш… 3 июля 1946 года, префектура Ибараки… уезд… Поскольку это было на следующий год после капитуляции, то, возможно, писал военный преступник, сидевший тогда в этой тюрьме… Группировка Коумэ район Канто… браток… Далее шёл ряд Цифр, что-то вроде календаря: приглядевшись, я заметил, что цифры от 1 до 19 были перечёркнуты. Это ещё что такое? Что-то случилось, что заставило его прервать своё занятие на полпути? Перевели в другую камеру? Нет, скорее всего, увели на казнь. Этот несчастный был убит утром двадцатого числа, сразу после того, как перечеркнул предыдущее число. Около цифры 27 стояло слово «свидание», но ему так и не удалось ни с кем встретиться, совершенно неожиданно его убили. Я посмотрел на свой католический календарь, на даты, которые были зачёркнуты. Не исключено, что дня через два-три и мне придётся прерваться и календарь станет чем-то вроде немудрёной надгробной надписи.
Сколько же десятков, или нет, сотен, человек сидели в этой камере? Они оставляли на стене числа, имена, инициалы, писали их шариковой ручкой или карандашом, выцарапывали ногтями, но всё написанное в какой-то миг оказывалось погребённым под очередным слоем штукатурки. Сверху процарапывались новые надписи, которые ждала та же участь. Эта стена словно многослойная братская могила.
Однажды я обнаружил здесь что-то вроде предсмертного послания. А, вот оно. Над шкафчиком, за католической энциклопедией.
