Уходящие из города - Галаган Эмилия
– Что-то из медицины… Отец «шоковой терапии»… шесть букв, опять шесть…
– Может, Гайдар? – предположила Шарапова. – Мама что-то такое говорила… про свободный рынок, который сам себя контролирует… в общем, это скучное…
– Реально так! Ты просто гений, Лолка! Я вообще думала, что это писатель, а оно вот как… О, вообще жуть, какое-то километровое… создатель сис-с-скт… сисктинской капеллы! Раз, два, три…
– Микеланджело. – Олеська закатила глаза. – Полина, ты в этой жизни хоть что-то знаешь? Хоть чем-то интересуешься?
Но Красноперекопская не ответила на этот выпад, она посмотрела Олесе в лицо – и восторженно вскрикнула:
– Офигеть, какие стрелки ровные! Вот это да! Олеська, ты звезда!
А у самой глаза огромные, зелено-голубые, и кажется, что из них льется свет.
– Девочки, а давайте погадаем? – Шарапова открыла свою книгу заговоров. – На суженого-ряженого…
– Зачем? – Лу такое мало волновало: задача про плоскость АВ так и не была решена.
– Интересно, – равнодушно сказала Лола. – Разве нет?
– Давайте! По-моему, это круто!.. – Красноперекопская уже забыла про сканворд. – Узнать свою судьбу!.. И стр-рашно!..
– А мне не нравится! – Олеська все еще смотрела прямо в лицо Красноперекопской. – Что значит «суженый»?
– Тот, который по судьбе… – начала Лола.
– Да я понимаю, что не брюки суженные, я же не Полина! – Олеська сверкнула красиво подведенными глазами. У нее иногда взгляд, как у мамы Лу, – умный и злой. – Но что такое – судьба?
– То, что с тобой непременно произойдет, хочешь ты или нет, – пожала плечами Лола.
– Вот именно! А если я – не хочу? Если я хочу, чтоб произошло то, чего я хочу, а не то, что мне кем-то там суждено?!
– Тогда можно… – Лола сделала паузу, – можно попробовать… приворожить…
– Кого?
– Кого-то. Кого хочешь. Тут написано как…
Олеська уставилась на Шарапову так же пристально, как до этого – на Полину. Может, даже пристальнее.
– И вы не испугаетесь?
– А почему мы должны бояться? – Шарапова говорила спокойно, в ее коровьих глазах не было заметно страха.
– Ого! Это еще круче! – Полина вскочила с кровати. – Это ух! Давайте! Я готова!
– Лу, ты с нами?
Лу поняла, что задачу так и не решит. Она могла бы отказаться, но… если ты отказываешься делать то, что делают остальные, это всегда отделяет тебя от других, оставляет на необитаемом острове наедине с задачами – сиди и жди мимопроходящего корабля. Или людоедов с соседнего острова, которые тебя сожрут.
– С вами…
– Только пусть останется тайной, кто кого привораживает, хорошо? – Олеська вошла в раж. – Чтобы потом не трепать языками…
Лола пожала плечами с таким видом, что ей-то, дескать, все равно, кого там будет привораживать Олеська.
– Хорошо. Сейчас я вам все расскажу…
Чтоб раздобыть все необходимое для ритуала, на следующий день девчонки предприняли вылазку в соседний поселок – купить в церкви свечи (требовались именно церковные!).
Вечером, когда все было готово (ух, страшновато!), Лола сказала, что она продиктует текст заговора, девочки запишут его на бумажки, потом каждая проткнет палец иглой, капнет кровью на свою бумажку и сожжет ее на свече.
Лола начала диктовать – протяжным, низким голосом, нараспев:
– Призываю, призываю тебя, сила… сила страсти, сила огня…
У Лу по всему телу забегали мурашки и противно завибрировало в горле сдавленным смехом.
– …тьма, возьми, за руку приведи… тут пишем имя того, кого привораживаем…
И тут Лу поняла, что не знает. Не знает, кого писать. Сперва она думала, что напишет Влада, с которым они как-то играли в шахматы на физкультуре, но сейчас стало понятно, что он ей совсем не нравится: вспомнилась его кривоватая ухмылочка и как у него по-дурацки дергается правое ухо… И Лу написала первое, что пришло в голову: Тырбырпыр Гырдын, а потом задумалась и зачем-то дописала: Абувырович.
– Луизка, что ты там строчишь? – Подняв голову, Лу встретилась взглядом с Красноперекопской. Она беззаботно улыбалась, на лоб ей падала тонкая рыжеватая прядка. – Имя, фамилию, отчество, год рождения?
Лу промолчала. Все по команде проткнули пальцы иголками, а Олеська зачем-то полоснула по запястью лезвием – крови-и было! Пришлось перевязать ей руку, а потом отмывать следы преступления с пола и со стола.
Бумажки сожгли на свечах. Когда обрывок, на котором Лу написала свою тырбырпырщину, догорел, у нее камень с души упал: никто не узнает о ее позоре. Тырбырпыр Гырдын, ужас, что за бред?! Решала бы лучше свои задачи!
– А я приворожила физрука! – заявила Красноперекопская, как только они включили свет. – Вот это будет смехота, да?!
– Мы же договорились! – прикрикнула на нее Олеська. – Полина, ты…
– Вы можете ничего не рассказывать! – Полина бухнулась на кровать и взялась за свой тетрис. – Ваши амуры – ваше дело. Лолке подходит Владик, надеюсь, она его написала…
Лола никак не отреагировала, достала из тумбочки шоколадку и принялась есть.
– Снег пошел. – Олеська подошла к окну и отодвинула занавеску криво перебинтованной рукой (кровь медленно просачивалась сквозь бинты). – Последний снег в этом году, наверное.
– Да, – прошептала Лу. – И правда, последний.
– Красиво как… Земля в ночной сорочке, в рваных кружевах…
Лу хотела что-то сказать, но не придумала. У нее немного кружилась голова и горели щеки. Наверное, она заболела. Ночью ей снилось, что кто-то ходит по комнате, между кроватями, стоит у изголовья, смотрит на нее как-то долго, пронзительно и тоскливо, так что у нее начинает сосать под ложечкой, а потом вздыхает тяжело и обреченно.
– Лу, Лу… – Олеська растолкала ее посреди ночи. – Тихо, только молчи!
Белое лицо, ровная челка до бровей, темные глаза, глядящие страшно и перепуганно одновременно.
– Лу, я приворожила Серегу Герасимова…
– А я… одного из нашего двора… ты его не знаешь… Славу… думаешь, это… сработает?
– У меня: да, – твердо сказала Олеся и улыбнулась. – Спи, Лу, пусть тебе приснится твой Слава.
Потом оказалось, что Серега ходит во сне. Некоторые девочки спускались к парням на первый этаж, хотя воспитка ловила таких дерзких и ругалась. Лу туда не ходила: ей было неловко смотреть на бедного Серегу, ставшего всеобщим посмешищем. Через пару дней Лу поняла, что заболевает, только непонятно чем. Она не температурила, но у нее постоянно болела голова, а точнее… все время что-то мешало, необъяснимо. Олеська сказала:
– Лу, чего ты все время дергаешь шеей и косишься влево?
– Спина болит… – наврала Лу, сама не понимая, что за ерунда происходит: кажется, что слева кто-то стоит.
Математика и физика совсем забуксовали. Иногда, когда Лу лежала в кровати, ей казалось, что кто-то касается то ее руки, то ноги – очень легко, но все же ощутимо. Лу просыпалась посреди ночи и смотрела во тьму, долго, внимательно, не видя ничего, но ощущая на себе ответный взгляд.
Через неделю ее отпустили с уроков: отвечая у доски стихотворение, Лу сломалась. Ее как будто замкнуло: повторяла, как заевшая пластинка: «Я вам пишу, чего же боле? боле? боле? боле?»
Лу пришла в палату, легла на кровать и уставилась в потолок, белый как смерть.
– Физрук хлопнул меня по попе! – Вихрь по фамилии Красноперекопская влетел в комнату.
– Нашла чем гордиться! – Олеська вошла вслед за ней.
Лу смотрела, как она расстегивает дубленку, и думала: «…а я умираю».
– Лу, ты как?
Она выдавила из себя:
– Ничего.
Закрыла глаза. Где-то в глубине ее, встрепенувшись птицей, вспыхнули слова: «Тырбырпыр, пожалуйста, прости меня! Дорогой Тырбырпыр Гырдын Аб… как там тебя? Абувырович! Прости, пожалуйста, я тебя не люблю! Я никого не люблю! Я хочу решать задачи! Честное слово, я просто хочу решать задачи! Я одна дочь у матери! Она хоть и ругает меня, а любит! И отец у меня есть, и он меня любит! Если ты меня правда любишь, отстань! Мне это все неинтересно, клянусь! Я даже все это… про секс читала только для того, чтоб знать… я…»
