Яблоневый дворик - Даути Луиза

После этой длинной речи мы некоторое время сидели молча. Как и для большинства мужчин, умение рассуждать о чувствах никогда не было сильной стороной моего мужа несмотря на все его способности к анализу. На меня его речь произвела впечатление как продолжительностью, так и откровенностью. Меня тронуло его желание оставаться честным и с собой, и со мной. Мне уже не хотелось сводить с ним счеты или заставлять его вновь и вновь переживать свою вину. И вот, когда у меня чуть потеплело на сердце, он сказал нечто такое, что моментально напомнило мне, что он всего лишь мужчина, как и я — всего лишь женщина, и оба мы не лишены недостатков.

— Есть только одна вещь, которую мне было бы трудно простить.

Я взглянула на него, но он смотрел вниз, на наши соединенные руки и осторожно поглаживал мои пальцы.

— Что за вещь? — спросила я.

— Публичное унижение.

Он посмотрел на меня, и взгляд его был холодным.

8

Выйдя из переулка с уютным названием «Яблоневый дворик», мы зашагали по Дьюк-оф-Йорк-стрит. Мы еще не простились, но ты меня уже не видел — так случалось не раз, — однако в тот вечер меня это не задело, я была слишком поглощена собой: я начала входить во вкус. Как будто в пятьдесят два года я вдруг обнаружила, что умею играть на флейте, или отбивать чечетку, или демонстрировать еще какой-нибудь скрытый до поры талант. Я шла на шаг-другой позади тебя. Просунув руку под пальто, расправила платье. Затем, стараясь не отставать, застегнула его на все пуговицы и рукой пригладила волосы — скромная попытка привести себя в порядок, прежде чем предстану публике.

Мы расстались у метро на площади Пикадилли, ты, как я и ожидала, грубовато меня приобнял, сжав сильной рукой мою спину; как только наши тела соприкоснулись, ты ослабил хватку. Так можно обниматься даже на глазах твоих родственников, случись им пройти мимо. Развернувшись, я пошла по Пикадилли, пересекла ее по пешеходному переходу и свернула на Эйр-стрит. До факультета было не меньше двадцати минут ходьбы — не слишком приятная прогулка, особенно на высоких каблуках и под начавшим накрапывать апрельским дождиком. Но я ничего не имела против — в тот момент я вообще ничего не боялась.

Я гордо вышагивала в сапогах на шпильках — не в тех практичных на низком каблуке, что были на мне в день нашего знакомства, а в стильных и броских. Поднимаясь по Риджент-стрит, я рассматривала прохожих. Многие ли по-настоящему торопятся? Кто из них идет домой? Кто спешит куда-то еще или от чего-то убегает? Я так хорошо успела изучить этот людской поток в час пик, что чувствовала его кожей. Лихорадочный темп окружающих действовал заразительно: неторопливо прогуливаться в это время дня казалось невозможным, как нельзя избежать толчков и давки в переполненном автобусе или вагоне метро. Многие ли из этих людей счастливы? Я, например, счастлива. Я веду двойную жизнь? Да. И она мне вполне удается. Может, это мне следовало стать шпионкой?

За Оксфорд-стрит начался лабиринт переулков. Я продолжала двигаться на северо-восток, когда у меня на глазах разыгралась необычная сцена. Навстречу шла женщина — маленькая, ниже меня, японка в дорогом шелковом зеленом платье и короткой кожаной куртке, с закинутыми на плечо пакетами из магазина. У нее зазвонил телефон, она ответила. Выглядела она вполне счастливой. Но после нескольких реплик вдруг замерла на месте. Ее лицо окаменело. Пакеты с покупками соскользнули с плеча. Колени подогнулись, и она с криком, все еще прижимая к уху телефон, упала на тротуар.

Я остановилась, потом подошла к ней. Всхлипывая, она что-то по-японски кричала в телефон. Без сомнения, ей сообщили какие-то ужасные новости. Только что она шла по улице из магазина, потом раздался телефонный звонок, и вот уже она стоит на коленях под дождем, кричит и рыдает.

Я некоторое время колебалась, но потом все же спросила:

— Извините, я могу вам чем-то помочь?

Она посмотрела на меня с выражением недоумения и недовольства, как будто в тумане слез, растерянности и горя не могла разобрать моих слов. Потом снова заплакала. Не желая быть навязчивой, я отступила на шаг, обогнула женщину и пошла дальше. Оглянувшись, я увидела, что она все еще стоит на коленях и плачет.

* * *

Когда я добралась до Доусон-комплекса — группы зданий, в которых размещаются административные службы и лекционные залы университета, праздник был в полном разгаре. В приглашении декана ясно говорилось, что университет предоставляет помещение, а угощение и выпивку он берет на себя. В качестве обслуживающего персонала привлекли студентов. Когда я, торопливо цокая каблуками, вошла в холл, меня приветствовали выстроившиеся в шеренгу старшекурсники со списком гостей в руках, готовые поставить в нем галочку, — довольно необычная для университетской вечеринки процедура. Как правило, на таких мероприятиях все ограничивается пластиковыми стаканчиками и тепловатым белым вином… Но только не сегодня. Декан факультета естественных наук, отдавший университету три десятка лет, покидал сферу образования и уходил работать в коммерческую компанию. Высокий, в огромных очках, он с невеселой улыбкой встречал гостей в холле.

— Ивонн! — приветствовал он меня и расцеловал в обе щеки.

Мы обменялись положенными любезностями, и я по коридору прошла в актовый зал, центр Доусон-комплекса. Слева заранее поставили стойки для верхней одежды. Почти все они уже были заняты, только в конце оставалось несколько прижатых друг к другу свободных металлических вешалок с приклеенными клейкой лентой номерками. Я с группой других гостей ждала своей очереди повесить пальто, когда ко мне подошла высокая студентка в черной блузке и черных джинсах с подносом, уставленным бокалами с вином.

— Доктор Кармайкл, — сказала она, предлагая мне бокал.

Я ее не узнала — наверное, принимала у нее экзамен, — но улыбнулась, взяла бокал и сказала:

— О-о, спасибо, как у вас дела?

— Отлично, осенью приступаю к работе в Виченци-центре.

Теперь я ее вспомнила — умненькая американка, писала диссертацию на тему влияния ограниченной восприимчивости, обусловленной вариациями гена-транспортера серотонина, на личностные характеристики.

— Это просто здорово, удачи вам.

— Спасибо. Не могу дождаться.

Позади нее я заметила двух лысых мужчин — высокого и низенького.

Рочестер из Глазго. В моей области это бог. Я перевела взгляд на девушку: — И Рочестер здесь…

Студентка обернулась, приподняв безукоризненно выщипанную бровь. Я забыла ее имя, но помнила, что она мне понравилась своим язвительным умом.

— Все здесь, доктор Кармайкл, — бросила она, уходя.

Я подошла к вешалке, одной рукой расстегивая пальто, но тут стоявший передо мной мужчина обернулся и знакомым голосом произнес:

— Позвольте мне.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду, но потом сообразила, что он смотрит на мой бокал.

— Спасибо, — согласилась я.

— Ивонн, я редактировал вашу монографию, — слегка обиженно напомнил он, забирая у меня бокал и дожидаясь, пока я найду свободную вешалку.

Ах да, вспомнила я, это же научный редактор. Мы с ним много работали, но в основном общались по электронной почте.

— Гарри! — воскликнула я. — Как поживаете?

— Хорошо, хорошо…

Мы с Гарри пошли по коридору, и я убедилась, что ты был прав: я словно бы светилась изнутри. Удивительно, насколько притягательно действует на окружающих самовлюбленность. Не исключено, что виной тому было обилие отличной выпивки, но все вокруг, включая самых именитых коллег, приветствовали меня чуть ли не восторженно. Совсем недавно я вытворяла такое, что большинству из присутствующих, в том числе и мне, не могло и во сне присниться, не повстречайся я с тобой. Я сделала это, меня не поймали, я победила! Потом я поеду в свой уютный дом к мужу, а сейчас веселюсь в компании самых успешных в своей области людей, и знаете что? Я одна из них! Это моя жизнь. Казалось, каких-нибудь пять минут назад я ничем не отличалась от студенток с подносами и мечтала обменяться хоть парой слов с известным профессором. А сегодня — пожалуйста, вот она я, сияющая от счастья, и люди подходят ко мне здороваться, и мне нужна минута-другая, чтобы вспомнить, как их зовут.