Яблоневый дворик - Даути Луиза

В тот вечер он взял другую гитару. Мы, конечно, знали о том, что он смолит самокрутки; по-видимому, жестянку с табаком и бумагу он унес с собой. С крючка на двери ванной свисал купальный халат. Мы позволили Адаму изукрасить дверь граффити из баллончика с соблазнительно пахнувшей краской и сами себя похвалили за мудрое решение; вряд ли он теперь пойдет разрисовывать железнодорожный мост, вися вверх ногами, пока подсевший на кетамин дружок будет держать его за щиколотки. Не у нас единственных дети-школьники возвращались домой в перепачканных джинсах, провонявших аэрозольной краской. Вывернув карманы халата, мы обнаружили пачку сигаретной бумаги и несколько крупинок табака: вот, пожалуй, и все. Я исследовала карман: наклонившись, поднесла ткань к носу и принюхалась. Ничего. Вернув карманы на место, я повернулась к Гаю, пожала плечами и улыбнулась.

Наша попытка отыскать в комнате Адама какой бы то ни было «криминал» полностью провалилась. Оказалось, что самое страшное «преступление», совершенное нашим сыном, сводилось к брошенным на пол джинсам. Посмеиваясь, мы рассуждали, что надо бы навести здесь порядок, а когда Адам вернется домой, устроить ему скандал. Сколько можно терпеть подобное свинство? Мы спустились вниз, открыли бутылку вина и с удовольствием ее выпили. Все-таки хорошо, что наш сын не наркоман. Горькая ирония того вечера заключалась в том, что, знай мы, что нас ждет впереди, мы бы плясали от радости, обнаружив в кармане его любимых старых джинсов или вылинявшего синего халата, болтающегося на раскрашенной граффити двери, спичечный коробок с темными крошками марихуаны.

* * *

Сидя на скамье подсудимых в зале суда номер восемь в Олд- Бейли, я смотрела на пустые места на балконе для публики, одновременно радуясь и огорчаясь, что не вижу там близких. Я уговорила Керри и Гая увезти Адама на две недели в Марокко — на случай, если за ними начнут гоняться журналисты. Я подала эту идею как способ защитить Адама, хотя на самом деле пыталась уберечь их всех. Гай не останется там на две недели, я слишком хорошо его знаю. А, Т, С и G: азотистые основания двойной спирали. Никто никогда не называл меня Тимми, кроме Гая, да и тот недолго.

Каждое утро я, как и ты, любовь моя, сажусь на эту скамью задолго до того, как на балкон пускают публику. Нас приводят раньше, чем присяжных, раньше, чем явится судья. Мы должны быть на месте до начала заседания, без нас оно не состоится, поэтому мы сидим и смотрим, как подтягиваются адвокаты, как они листают свои бумаги, подходят друг к другу и, облокотившись на папку с документами оппонента, томно вздыхают и говорят: «Все-таки решил ехать кататься на лыжах в Валь-д'Изер». Мы сидим и смотрим, как заходят клерки, проверяют, все ли на месте, и докладывают судье, что все готово. Еще мы можем смотреть вверх на пустой балкон для публики и гадать, кто на нем сегодня появится, потому что прийти может любой — при условии, конечно, что оставит дома мобильный телефон.

Любимый, почему же никто не приходит ради тебя? Ни брат, ни сестра, ни верный друг? Может быть, как и я, ты велел им оставаться дома? Есть еще целая куча вопросов, которые я никогда не смогу тебе задать.

Примерно через год после того, как мы с мужем пережили его измену, однажды вечером мы поссорились. Я считала, что все уже наладилось и мы миновали стадию взаимных обвинений. Мы приблизились к краю пропасти, заглянули в нее, взялись за руки и отступили. Мы сомкнули ряды, разобрали баррикады, опустили мосты, засыпали рвы и так далее. А может, все случилось из-за того, что мы опять почувствовали себя в безопасности и больше не боялись слегка подкалывать друг друга.

Я уже не помню, что послужило поводом для стычки — наверняка какая-то мелочь, но в разгар довольно безобидной перепалки — мы убирали со стола после ужина — я повернулась к Гаю, мои руки сами собой сжались в кулаки, и, стуча костяшками пальцев по столу, я вдруг выпалила: «Ты даже не сказал мне, как ее зовут!»

Гай замер на месте с теркой для сыра в руках и уставился на меня. Изумление на его лице быстро сменилось выражением обреченности. Он со вздохом опустился на стул.

— Послушай… — вздохнул он, ставя на стол терку.

Мой голос, когда я снова заговорила, дрожал и больше походил на шепот.

— Ты даже не сказал мне, как ее зовут… — повторила я.

— Роза, — ответил он, и красота этого имени осколком вонзилась в мое сердце.

После этого мы надолго замолчали. Гай продолжал сидеть, а я рассеянно бродила по кухне. Но мысленно мы продолжали спорить, что проявилось со всей очевидностью, стоило нам открыть рты.

— Послушай, Ивонн…

— Давай-давай! Я слушаю!

— Я не…

— Что «ты не…»?

Он сжал губы, показывая, что если я не хочу вести себя разумно, то и он не станет. Потом ткнул пальцем в терку, и она с грохотом опрокинулась.

— Хорошо! Можешь до скончания времен бередить эту рану! Или уже простить меня и жить дальше.

— Да перестань! Тебе и так все слишком легко сошло с рук!

— Святая Ивонна, — вздохнул он, закатывая глаза.

— А ты бы на моем месте простил? — усмехнулась я.

— Конечно! — воскликнул он. — Конечно простил бы!

— Как бы не так! — обиженно фыркнула я, откидывая крышку посудомоечной машины, которую включила несколько минут назад. Не ожидавшая подвоха машина выпустила клуб пара и выплюнула порцию горячей воды. — Если бы это была я, ты никогда не успокоился бы. Грыз бы меня годами.

— Ничего подобного, — сказал муж неожиданно спокойным и примирительным голосом.

И правда, он бы так не поступил. Сама не знаю, зачем я это сказала.

— Я простил бы тебя. Мы бы все обсудили. Я люблю тебя, ты любишь меня, на первом месте у нас Адам и Керри. Мне было бы…

— Все равно? — пробормотала я, понимая, что вот это уже ближе к правде. Гай явно старался избежать полномасштабной ссоры и сдавал назад, но мой запал еще не иссяк.

— Нет, конечно, мне не все равно, но я нашел бы в себе силы преодолеть обиду ради того, чтобы мы оставались вместе. Я в этом смысле не собственник, ты же знаешь. И никогда им не был.

Позиция, достойная восхищения. Только мне от этого легче не становилось. Я перестала метаться по кухне, прислонилась спиной к рабочему столу, скрестила руки и уставилась на Гая прищуренными глазами.

— То есть, другими словами, тебе было бы наплевать. — Я сама себя ненавидела, произнося эти слова.

— Я не стал бы так убиваться из-за банальной измены. Не стал бы рисковать тем, что нас с тобой связывает.

— А если бы я влюбилась? Если бы я влюбилась в другого, как это сделал ты?

— Я жалею, что так вышло, и тебе это известно. Прости…

Мой голос немного смягчился.

— Я не требую, чтобы ты без конца просил прощения…

Я подошла к столу, села напротив Гая и взяла его за руку.

— Мне действительно интересно. Ты правда думаешь, что простил бы меня? Если бы я влюбилась в другого?

Мною двигало не только любопытство. Я подумала, что Гаю будет не вредно подумать о такой возможности. Он взглянул на меня.

— Да не собираюсь я ни в кого влюбляться, — рассмеялась я. — Просто интересно.

Я всегда знала: чтобы разжечь интерес моего мужа, надо затронуть в нем аналитическую струнку.

Некоторое время он серьезно обдумывал вопрос.

— Если бы у тебя был секс с другим мужчиной, — начал он, — то мне это не понравилось бы. Совсем не понравилось. Более того, я не хочу, чтобы это произошло. Но я бы справился с этим испытанием, запретив себе о нем думать.

— А что насчет любви?

Он снова задумался в поисках честного ответа. Мне всегда нравилась в муже эта черта: он никогда не пытался унизить меня тем, чтобы вслух произносить только то, что, по его мнению, мне хотелось слышать.

— Да, если бы ты полюбила другого, я простил бы тебя, — ровным голосом сказал он. — Конечно, мне было бы очень больно, потому что я привык думать, что ты любишь меня, но… — Он на секунду запнулся. — Теперь я знаю, что можно искренне любить сразу двоих. Даже когда я… делал то, что делал, я никогда, ни на один миг не переставал любить тебя; в каком-то смысле я любил тебя даже сильнее, чем раньше, потому что понимал, что ставлю под удар все, что мы имеем. Знаю: звучит как попытка оправдаться, но так оно и есть.