Владимир Маканин - Асан
Ничуть не торопясь, он напялил наконец приглянувшийся ему камуфляж. Огладил бока.
– М-да… Так ты мне расскажешь, кто предал Дудаева?
– Обязательно… Быстрее, отец.
Стало слышно, как снаружи зарычал мой джип. Крамаренко проверял там мотор, бензин.
Невыспавшийся и грустный Пак сидел напротив нас. На своем топчане. Замер в ожидании… Мне кажется, Пак не дышал. Боялся спугнуть отъезд… Его мысли были устремлены куда-то высоко, ввысь, как молитва. Пусть, пусть вернется социализм, мать его… Пусть придут китайцы… Пусть полчища индусов… Инопланетяне. Пусть придет кто угодно. Но пусть уйдет, уедет, сгинет этот незамолкающий ночами безумный старик.
Посидеть с отцом в ресторане в его удовольствие! Поставить там, за рюмкой, точку… обязательную родственную точку в его ненужном, необязательном сюда приезде. Вторая моя мысль – не дать ему перебрать водки. Потому что в его глазах уже появился характерный блеск. Блеск там жил… И чуть расширенные зрачки. И значит, где-то с собой у него чекушка. Четвертинка. Из которой он будет подливать.
Он мастерски умел это: пить с тобой вместе и по-тихому добавлять только себе… Из кармана… Или из плохонькой сумки. В нем говорила запасливая старость. И заодно скупая бедность. Он боялся… Что радость жизни вдруг оборвется. Старик уже не был уверен в людях… Даже в сыне… Не был уверен, что в хорошую стариковскую минуту его жизни ему нальют… нальют хорошо и вдоволь.
– Мы поговорим… Мы будем спорить, сын. Это будет наш большой разговор.
Я только кивал. Мы входили в привокзальный ресторанчик, и я думал – дать, дать ему выпить. Но в меру… Милый, милый старик. Отец!
Но, увы, уже в самых дверях ресторана, секунда! – мы еще даже не вошли, – громко и четко была объявлена посадка. И пугающе близко гукнул локомотив… Мы тотчас развернулись.
И чуть не бегом к поезду.
Отец стоял на подножке вагона, а я на земле напротив. Мы растерялись… Мы же ничего не успели. Я не успел ему толком рассказать о стройке дома у реки – там, где жена и где дочка. О том, что мы хотим, чтобы отец жил с нами. Как только построимся… Хватит с него Ковыльска-на-Урале.
Я даже не успел ему рассказать обещанного… о том, как неожиданно и, пожалуй, даже невольно я превратился здесь в человека, умеющего делать деньги. (Чего потомственные строители – что мой отец, что я – вообще говоря, никогда не умели.)
Отец, стоя на подножке, тоже смотрел растерянно. Тоже не успел многое… Мы не понимали, куда делось время. Что, собственно, мы делали эти восемь-девять дней? Где они, эти наши дни и наши ночи?.. Это был какой-то грабеж. Нас обобрали.
Еще раз гукнул локомотив… Родство наше заныло. Родство немо кричало. Мы смотрели друг на друга. Я должен был сказать что-то очень значительное. Я даже напрягся… Сейчас скажу… Я облизнул губы. Не успел поцеловать отца… И только сказал:
– Много не пей.
Он тоже выдал нечто высокое и достойное минуты:
– О чем ты говоришь!
И поезд ушел…
Я машинально вернулся к ресторанчику. Вошел… Сел за столик и машинально же проглотил сто водки. Потом еще сто.
Но есть совсем не мог.
Народу там мало… Полковник с дешевой красоткой. А у окна с бинтом на башке солдат. В углу женщины-горянки в темном… Узлы возле ног. Безденежье. Чеченки или ингушки… не понять. Женщины, деньги экономя и еды не заказывая, молча гоняли чаи.
Отец был уже далеко. Отстучали колеса – отстучало сердце. Но все еще висела та минута прощанья, когда мы оба впали в ступор.
Я расплатился и ушел.
– Запашок? – спросил официант. Он решил, что меня замутило от запахов. И поэтому я не закусил под водку.
Из приоткрытых дверей кухни к нам в зал и впрямь валил густейший дух жратвы и готовки. Фасолевый суп… Мясо… Марево съестных запахов… Пища в котлах, явно вчерашняя, тихо-тихо курилась. Запахи разлагались, осторожно подымаясь и ползя ввысь. Им тоже хотелось… Путь наверх!
Там, вверху, запахи становились еще круче, густели. Но потолок не пускал. Не давал этому дерьму вырваться на простор, к синеве небес.
Конечно, инфраструктурой и нуждами строящегося дома, начиная с подвала, руководил (по телефону) я. Коммуникации. Свет. Газ… Но и первый, и второй этаж жена строила сама. Сейчас она и дочка живут в уже построенном. Живут и над собой неспешно растят крышу… Единственное, чему я учу, мои телефонные подсказки, это найм рабочих и переговоры с ними. Грузчики… Каменщики… Столяры… И особенно электрик – для современной АГВ, для котла… С современной и правильно скрытой проводкой.
Лето, жена и дочь спят во флигеле… Там свежее дышится. С той стороны подходит степь.
Со временем я объясню моему старику, что у меня, у майора Жилина, работающего (и воюющего!) в Чечне, вовсе НЕ шальные и НЕ легкие деньги. Не в казино и не на скачках… Я сумею ему объяснить, в какую рулетку все это выиграно. В какую рулетку мы играем здесь каждый день.
Когда я позвонил, отец только смеялся. Отец наотрез не захотел переезжать к моей жене и дочке, – не захотел на берег большой реки, где строился дом. Он, мол, привык всю жизнь жить скромно и не хочет под старость в хоромы. Старику-пенсионеру не с руки “во дворцах”. Он не хочет натоптать на слишком чистом полу… Что-нибудь запачкать… Зато он хочет, никого не стесняясь, шумно и слышно хлебать свой суп.
– Какие хоромы! – я даже повысил голос. – Обычный нормальный хороший дом.
– Сколько этажей?
– Два.
Он хмыкнул, словно поймал меня на постыдном.
– Ну, вот!
И опять ядовито засмеялся.
– А сколько земли, сынок?
– Ну, есть, есть земля. Клином березняк… Прямо к нам входит.
– А-а!.. Еще и роща клином!
И он бросил телефонную трубку. Кажется, ему остро захотелось меня раскулачить и переселить в Сибирь.
Жена, когда я ей доложил о переговорах, отругала меня – мол, я неделикатен. Звонок с Кавказа всегда грубоват… Со стариками надо мягче… С уговором… С лаской.
Она сама старику позвонит.
– Флаг в руки, – и я дал телефонный отбой почти так же стремительно, как отец.
С моей женой отец и впрямь говорил по-другому – и теплее, и мягче. И даже несколько возвышенно. Философствовал… Но суть ответа не изменилась. Он не приедет… Посмотреть на подросшую внучку?.. Вот посмотреть внучку когда-нибудь приедет… Когда?.. Это уж как здоровье подскажет.
– Милая моя. Спасибо, – с лаской же отвечал ей отец на главный вопрос. – Но ты меня тоже пойми… Я хочу остаться здесь. Я хочу остаться с этими зачуханными пятиэтажками. Моя жизнь здесь, пойми, моя милая.
Он напоследок еще и поинтересовался – читает ли моя жена иногда Анну Андреевну Ахматову, которая, как ни тяжко жилось, отказалась уехать за границу?.. И с гордостью написала – я была с моим народом. Вот так, милая.
