Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю
— Вот именно — усилие воли… Это ты правильно сказала, Вик. А если у меня вообще воли нет? Отсутствует в принципе? Даже в зародыше?
— Ой, да куда ж она подевалась? У всех есть, а у тебя нет?
— Да. У всех есть, а у меня нет.
— Ну, это уж полная ерунда, Маш. Конечно, если внушать себе постоянно — воли нет, воли нет… Так ее и не будет, конечно. Надо просто работать над собой, стараться как-то.
— Как?
— Ну, я не знаю… Во-первых, перестать плавать в горе. Собраться, начать новую жизнь.
— Ой, хватит! Все, не могу больше твои глупые лозунги слышать. Сама себе их произноси, а мне не надо! Если я тебе говорю, что у меня воли нет, значит, ее нет, понятно?
— Да есть, Маш. Есть.
От злости на Вику в голове поднялся страшный звон. И дернулась мысль: а может, это и не звон вовсе? Может, это телефон в сумке надрывается, а она не слышит? Саша?
Подскочила со стула, понеслась в прихожую, дернула «молнию» на боковом кармашке сумки, выудила телефон. Дисплей виновато мигнул голубым глазом — ни одного пропущенного вызова.
Сжимая в ладони тельце телефона, медленно вернулась на кухню. Села перед Викой, протянула ладонь, раскрыла пальцы:
— Вот… Вот, смотри. Вот она, вся моя воля, здесь сосредоточена.
— Не поняла. В телефоне, что ли?
— Да, в телефоне. Почему он мне не звонит, Маш? Не объясняет ничего, даже не извиняется? Почему недоступен? Ты же говорила, он мне позвонить на днях должен, все объяснить!
— Нет, Маш, не знаю… Я ничего тебе такого не говорила.
— Ах да. Это же Славка говорила, что он должен позвонить. Но он не звонит, Вик. Не звонит! А я так больше не могу. Я не могу больше ждать, я не знаю, что мне делать, я с ума схожу. А ты говоришь — воля! Да какая, на хрен, воля после всего этого? Чего вы все от меня хотите-то, господи?
И зарыдала, прижав ладони к лицу. Вика что-то говорила, быстро, испуганно, кудахтала над ухом, как курица. Наконец оторвала ее ладони от лица, проговорила более внятно:
— Маш, ты слышишь меня, нет? Он на звонки не отвечает, потому что боится тебя, Маш! Хочет, чтобы какое-то время прошло, чтобы ты успокоилась немного.
— Да знаю я, мне Славка объясняла уже. Но ведь это подло, Вик, подло. Что значит боится? Больно делать не боится, а звонить боится? Вот он, твой хваленый умный Саша, достойный Саша! Все кругом хорошие, одна я эгоистка и дерьмо, да?
— Ну, вообще-то… Мне тоже как-то странно, что он такую трусливую позицию выбрал. А давай знаешь как сделаем, Маш? Давай, я ему со своего телефона позвоню! Он ответит, а я тебе трубку дам, хочешь?
Она перестала рыдать, взглянула на Вику, поморгала мокрыми ресницами. Да, действительно… Отчего ей такая простая мысль в голову не пришла? Конечно, надо с Викиного телефона…
— Так, где моя сумка? — решительно огляделась по сторонам Вика.
— Там, в прихожей, на тумбочке. Рядом с моей…
— Сиди, сейчас все организуем!
Пока Вика, вернувшись с телефоном, кликала в памяти Сашин номер и потом стояла с напряженным лицом, вслушиваясь в гудки, она торопливо приводила себя в порядок, будто Саша мог ее каким-то образом увидеть. Провела ладонями по щекам, поправила волосы, поерзала на стуле, садясь прямо. С усилием уняла нервную дрожь…
— Ответил! На, бери! — сипло прошептала Вика, бросившись к ней с телефоном.
Схватила трубку, прижала к уху. Внутри все тряслось от напора надежды — главное, услышать его голос…
— Да, Вика, слушаю. Але… Ты где, Вик?
— Это не Вика, Саш… Это я… Маша…
Пауза, секундная, паническая. Да, она кожей почувствовала, как из телефона плеснулась паника. А может, это была ее собственная паника, а у Саши — просто растерянность?..
— Здравствуй, Маш.
— Здравствуй…
Как глупо — вежливо здороваться после всего. И надо еще говорить что-то. То есть много чего надо сказать, но ведь не выговаривается ничего, проваливаются нужные слова в панику и растерянность.
Саша заговорил первым — абсолютно чужим, деревянным голосом. Каждое произнесенное слово — как боль. Или предчувствие боли:
— Маш… Можно, я не буду ничего объяснять? Ты просто прими как факт, целиком. Так быстрее переживется, я думаю. Ничего, ты справишься, Маш. А в материальном плане я ни на что не претендую, это само собой разумеется. И помогать тебе всегда буду. А на развод, если хочешь, я сам подам. Ну, чтобы тебе лишний раз не беспокоиться.
— Не беспокоиться?! Мне? Ты сказал — не беспокоиться? Да ты… Ты…
И захлестнуло горло слезами, дрожащий палец вжался в кнопку отбоя. Вика забрала телефон, заколготилась вокруг с причитаниями:
— Ну что, Маш, что? Что он сказал-то? Говори, не молчи… А лучше поплачь, чего ты застыла-то, Маш?
Да, слезы и впрямь дальше не пошли, застряли в горле холодным комком. И дрожь пошла по телу холодная, с неприятной испариной. И голова закружилась, и тошнота…
— Маш, тебе плохо, что ли? Может, приляжешь, а? Давай я тебя отведу.
В спальне она кулем свалилась на свою половину кровати, Вика накинула на нее сверху плед. Подтыкая углы, бормотала виновато, испуганно:
— Да что ж такое, а… Чего ты меня все время пугаешь, Марусь? Вот, ей-богу, никогда не понимала этого твоего ужаса перед обстоятельствами. Да мало ли что в жизни переживать приходится!
— Помолчи, Вик. Ну, пожалуйста.
— Хорошо, хорошо. А может, я не знаю чего, Маш? Это что-то из детства, да? Ты ж мне никогда ничего не рассказывала. Может, надо к хорошему психологу попасть, а, Маш? Такое ощущение, будто ты бываешь сломленная внутри…
— Вик… А можно тебя попросить?
— Да, конечно! Что надо сделать, Марусь?
— Иди домой, Вик. Только не обижайся, ладно? Мне надо сейчас одной побыть. А ты мне мешаешь.
— Да, но я ж наоборот… Помочь хотела… Как я тебя оставлю-то, в таком состоянии?
— Вика, я спать хочу. Уйди, пожалуйста, прошу тебя.
— Ну, если спать… Ладно, тогда уйду. Но как проснешься — позвони обязательно. Хоть когда! Хоть ночью, хоть рано утром. Договорились?
— Договорились…
Закрыла глаза, поджала под себя ноги, свернулась под пледом калачиком. Вскоре услышала, как хлопнула в прихожей дверь — Вика ушла… Зачем, зачем она ее прогнала? Не надо было…
Нет, все равно не уснуть. Какой сон, господи, когда внутри так холодно. Холодно, пусто и страшно. И холод пугающий, переходящий из одного состояния в другое — под веками будто северное сияние полыхает. Ладони ледяные, ступни ледяные. Сосудистая дистония, неизменный спутник любого страха, черт бы его побрал! Кровь не хочет жить, не хочет двигаться, замирает.
И, как всегда в тяжелую минуту, промелькнула в памяти картинка из детства. Опять, опять это воспоминание! Никуда от него не деться! Да, та самая картинка, первое появление дяди Леши. Даже не картинка, а мамино лицо, застывшее в проеме открытой двери…
