Розамунда Пилчер - Штормовой день
Она даже побледнела от гнева и обиды за Элиота. «Миниатюрная женщина, — подумала я, — а как тигрица кидается на защиту своего детеныша!», и я вспомнила, с каким пренебрежением говорила мама о том, как отвратительно баловала Молли маленького Элиота. Возможно, привычка эта оказалась стойкой и с годами въелась у обоих в плоть и кровь.
Чтобы отвлечь Молли, я рассказала ей о приглашении на следующий день, которое сделал мне Элиот.
— Он сказал, что на обратном пути покажет мне Хай-Кросс.
Но если Молли и отвлеклась, то ненадолго.
— Вам надо будет заглянуть внутрь, осмотреть дом. У Элиота есть ключ. Я почти каждую неделю туда езжу, проверяю, все ли в порядке, но мне так горько бывает каждый раз покидать мой милый маленький дом и возвращаться сюда, в эту угрюмую махину… — Она сухо усмехнулась, потешаясь над собой. — Не украшает меня, правда? Надо будет взять себя в руки. Но, признаться, я жду не дождусь, когда все это кончится!
Когда все это кончится. То есть когда Гренвил, наконец, умрет. Думать о смерти Гренвила было столь же неприятно, как и представлять Джосса в объятиях этой малосимпатичной Андреа или же, допуская, что он спер бюро и чиппендейловское кресло в придачу, воображать, как он грузит их в свой грузовичок с намерением продать первому же торговцу, который предложит ему хорошую цену.
«Что ты знаешь про этого Джосса? Да и все мы, что мы знаем о нем?»
Что касается меня, то я и знать не хочу. Я ворочалась в постели, то и дело взбивая подушки, и все ждала с некоторой безнадежностью, что засну.
Ночью шел дождь, но утро было ясным, небо — бледно-голубым, омытым дождем, все вокруг было мокрым и сияло на нежарком весеннем солнце. Я высунулась в окно и вдохнула влажную и благоуханную мшистую сырость. Море казалось гладким и синим, как отрез шелка. Чайки лениво парили над скалой, рыбачья лодка спешила выйти из гавани, направляясь к дальним местам лова, а кругом стояла такая тишина, что я расслышала издали даже гул лодочного мотора.
Настроение у меня поднялось. Вчерашний день позади, и сегодня будет лучше, чем вчера. Я рада была выбраться из этого дома, подальше от упреков Молли, от раздражающего присутствия Андреа. Я вымылась, оделась и спустилась вниз, где в столовой застала Элиота за яичницей с беконом, к счастью, вполне веселым.
Он поднял глаза от утренней газеты.
— А я думал, — сказал он, — не стоит ли мне пойти вас разбудить. Я боялся, уж не забыли ли вы.
— Нет, не забыла.
— Мы первыми спустились вниз. Если повезет, улизнем из дома раньше, чем появятся другие. — Он невесело усмехнулся, как раскаявшийся озорник школьник. — В такое лучезарное утро мне меньше всего хотелось бы выслушивать упреки.
— Это все я виновата, зачем-то завела речь об этом проклятом бюро! Я уж извинялась перед вашей мамой.
— Это все пройдет и забудется, — сказал Элиот. — Маленькие разногласия неизбежны.
Я налила себе кофе.
— Мне только жаль, что вы оказались в это втянуты.
Мы выехали сразу же после завтрака, и нас охватило чудесное чувство облегчения. Приятно было ехать в машине и с Руфусом, расположившимся на заднем сиденье, ехать куда глаза глядят, оставив позади этот дом. Машина с ревом взбиралась на холм. Боскарва исчезала из глаз, в лужах на дороге отражалось небо, а в воздухе пахло первоцветами. Когда, въехав на холм, мы миновали пустошь, пейзаж перед нами распахнулся шире, открывая вид и с холма вниз: вокруг были холмы, увенчанные древними надгробьями и каменными глыбами, воздвигнутыми в честь каких-то давних битв; в расщелинах ютились крохотные Богом забытые деревушки, бежали ручьи, а возле узких горбатых мостиков виднелись купы дубовых рощ и старых вязов.
Но я знала, что мы не сможем наслаждаться совместным отдыхом и чувствовать себя вполне легко и свободно, пока я не установлю между нами мир.
— Я уверена, что все это забудется и не так уж важно, но нам необходимо обсудить вчерашнее, — сказала я.
Он улыбнулся, отводя от меня глаза.
— И что же нам необходимо сказать друг другу?
— Только то, что если Гренвил заявил, что имеет и других внуков, это вышло у него случайно. Он ничего дурного не хотел сказать, я это знаю!
— Может быть, и не хотел. Просто пытался стравить нас, как стравливают собак.
— Он никогда не оставит мне Боскарву. Ни за что в жизни. Он толком и не знает меня. Ведь я лишь только что появилась в его жизни.
— Ребекка, выкиньте это все из головы. Я, по крайней мере, так и сделаю.
— Но если, в конце концов, Боскарва все равно когда-нибудь будет вашей, почему бы вам не начать подумывать уже сейчас о том, что вы собираетесь с ней делать?
— Вы говорите про Эрнеста Пэдлоу? Ну и сплетники же эти старики! Переносят на хвосте всякие россказни, одни неприятности от них! Если это все не от менеджера банка исходит, значит, от миссис Томас, а если не от нее, тогда следует благодарить Петтифера.
Постаравшись говорить как бы между прочим, я спросила:
— Вы хотели бы продать землю?
— Сделав это, я, может быть, смог бы остаться в Боскарве. Мне пора зажить собственным домом.
— Но… — Я тщательно подбирала слова. — Не будет ли это… уже не прежняя жизнь… с этими коттеджами мистера Пэдлоу, когда они обступят вас со всех сторон?
Элиот рассмеялся.
— Вы совершенно не так все себе представляете. Это было бы вовсе не похоже на застройку на вершине холма. Здесь выстроили бы первоклассные дома с участками в два гектара, с соблюдением стиля, отвечающие самым высоким требованиям и дорогостоящие. Никаких порубок деревьев, никакого вреда среде и ущерба комфорту. Богатые дома для богатых людей, для избранных, а их бы оказалось немного. Как вам такой проект?
— А вы Гренвилу это рассказали?
— Он не дал мне рассказать. Не желал слушать. Ему неинтересно — и все!
— Но, конечно, если б вы объяснили…
— Всю мою жизнь я только тем и занимаюсь, что пробую ему объяснить, и никогда мне это не удается. Ну, есть еще что-нибудь, что вы хотели бы со мной обсудить?
Я решила, что ни при каких обстоятельствах не хочу обсуждать с ним Джосса, и сказала:
— Нет.
— В таком случае, почему бы нам не забыть о вчерашнем вечере и не начать радоваться жизни?
Идея показалась мне заманчивой. Мы обменялись улыбками.
— Хорошо, — наконец выговорила я.
Мы проехали по мосту к подножию крутого холма, и Элиот мастерски сбавил скорость, действуя своим старым переключателем. Машина с громким урчаньем стала взбираться по крутому откосу, длинный элегантный ее капот задрался, казалось, в самое небо.
До Фальмута мы добрались часам к десяти. Пока Элиот занимался делами, я могла не спеша и в охотку осмотреть городок, обращенный к югу, укрытый от северных ветров, с садами, в которых уже вовсю цвели камелии и пахло волчеягодником. Увиденная картина напомнила мне какой-то средиземноморский порт, и впечатление это еще усугубляли в эти первые весенние дни синева моря и высокие мачты яхт, стоящих на якоре в бухте.
Меня почему-то ужасно потянуло делать покупки. Я купила фрезии для Молли с плотными нераспустившимися бутонами и стеблями, обернутыми влажным мхом, чтобы они не завяли по дороге, коробку сигар для Гренвила, бутылку чудесного, пахнувшего фруктами хереса для Петтифера, диск для Андреа. На конверте была изображена группа Трансвеститов с блестками на веках. Диск показался мне вполне в духе Андреа. Что же до Элиота, то я заметила, что у него износился ремешок для часов, и выбрала темный ремешок из крокодиловой кожи, очень дорогой ремешок, как раз для Элиота. Себе я купила тюбик зубной пасты — у меня она кончалась. Ну а Джоссу… Джоссу — ничего.
С Элиотом я встретилась, как мы и договорились, в вестибюле гостиницы в центре городка. Мы тут же на большой скорости выехали из Фальмута и, проехав Труро, очутились в путанице и пересечениях каких-то дорог, проулков и тенистых ручьев, пока не достигли деревни, называвшейся Сент-Эндон, с белыми домиками, пальмами и цветущими палисадниками. Дорога, извиваясь, сбегала к ручью, и там, возле его устья, располагался маленький паб. Он стоял у самой кромки воды, так что во время прилива волны лизали парапет и стену террасы.
На этот парапет усаживались птицы — моевки. Они дружелюбно поблескивали бусинками глаз, такие непохожие на жадных, прожорливых и чуравшихся людей чаек Боскарвы.
Мы посидели на солнышке, потягивая херес. Именно там и тогда я и вручила Элиоту свой подарок, приведя его в безудержный восторг. Он тут же сорвал с часов старый ремешок и приладил новый, проделав отверстия лезвием перочинного ножа.
— Как это вам на ум пришло сделать мне такой подарок?
— Я заметила, что старый ремешок износился, и подумала, что вы можете потерять часы.
Он откинулся на спинку стула, разглядывая меня через столик. Было так тепло, что я стянула свитер и закатала рукава хлопчатобумажной рубашки.
