Евгений Будинас - Дураки
Но сейчас Вовуля не оправдывался, а только сопел от досады. И повышать на него голос Виктор Евгеньевич не стал. А дождавшись, когда тот выйдет из кабинета, громко и отчетливо произнес:
— Старый дурак.
К Вовуле-то это замечание никак не могло относиться, так как он был почти на двадцать лет моложе.
Надежда Петровна, только что вошедшая, недоуменно оглянулась. Потом посмотрела на Виктора Евгеньевича. Дудинскас сидел в кресле, вжав голову в высоко поднятые плечи, и был похож на попугая, который разговаривает сам с собой. Она засмеялась. Впервые за все время их совместной работы. Это было так неожиданно, что засмеялся и Дудинскас.
— Корову не продуем, — почему-то сказал он, продолжая смеяться. — Когда начинали, у нас ведь вообще ничего не было. Кроме долгов.
классификацияВыражение «новый русский» сразу устоялось и всем понятно хотя бы из-за множества анекдотов. Но здесь-то не Россия. Однажды Дудинскас и придумал для удобства общения: новые дурни. Затем появились «новые умные» и «старые умные». Новые дурни и новые умные от прежних отличались только тем, что они уже разбогатели: дураки не поумнели, умные тоже не заметно чтобы поглупели. Как оказалось, ум и богатство никак не связаны.
Такой «классификацией» Виктор Евгеньевич обычно и пользовался, не очень беспокоясь, что может кого-то этим обидеть, — начал-то он с себя: старый дурак.
Много позже Дудинскас признался, что весь его бизнес, вся судьба «Артефакта» — это история того, как они были разной категории дураками.
что же дальше?Из всех издательских затей Виктор Евгеньевич больше всего дорожил придуманной им серией «Встречная мысль». В ней они выпускали книги известных московских «публицистов от экономики» и его давних друзей, которых он считал своими учителями.
Василий Селюнин, Николай Шмель, Анатолий Стреляков — они, как тогда казалось, точно знали и что происходит, и куда надо бы идти.
Главным редактором серии Дудинскас сумел заполучить самого Геннадия Степановича Ягодкина, профессора и народного депутата СССР, что сразу вывело его издательство из разряда провинциальных.
Это произошло вскоре после того, как с перестройкой для них все уже окончательно определилось и от Горбачева ушел его помощник и друг Ягодкина — академик Николай Петрушин.
...В Вильне танки месили толпу у телевидения, коммунисты пытались вернуть литовский народ в совковое стойло, а Михаил Сергеевич мялся и публично оправдывался, недоумевая, как такое случилось.
— Вы не подлец, Михаил Сергеевич, — сказал ему Петрушин, — но своим поведением вы потакаете подлецам и развязываете им руки.
Для Геннадия Степановича Ягодкина и его друга Николая Шмеля, тоже профессора и народного депутата, уход Петрушина стал крушением последних надежд. Они ведь еще мечтали с помощью Петрушина как-то воздействовать на «запутавшегося» генсека, предающего интеллигенцию, которая с первых шагов его так поддерживала.
Дудинскас поздно вечером позвонил, супруга Ягодкина шепотом рассказала ему о случившемся и сообщила, что приятели, втроем, с горя где-то набравшись, только что завалились, пьяные, как водопроводчики, грязные, как из канавы, без шляп, а Геннадий Степанович и без пальто, правда, при кашне, обмотанном вокруг шеи на хулиганский манер, кроме того, у него разбиты очки...
Назавтра, когда Виктор Евгеньевич до него все же дозвонился, Геннадий Степанович на вопрос: «Что же теперь будет?» — строго, хотя и не без печали в голосе, ответил:
— То и будет, Витя, что мы с тобой сами сумеем... Больше ничего.
И тут же не раздумывая принял приглашение редактировать «Встречную мысль». Под его началом и выпустили в общей сложности около миллиона томов.
К полному восторгу Вовули Лопухова, который Геннадия Степановича боготворил.
люди хорошие...И вот Вовуля приходит и говорит:
— Кто этот мусор будет покупать? Кроме, конечно, Пиявкиной, которую сразу размели эти дуры...
Сборник статей известного экономиста-рыночника Ларисы Пиявкиной у них действительно размели. Но, увы, не из-за содержания. Расхватали книжку девицы. Из-за обложки с портретом красивой грустной женщины и интригующим названием «Можно ли быть немножко беременной?».
Обидевшись за авторов, дружбой с которыми он всегда дорожил, Дудинскас рассвирепел.
— Это кто, по-твоему, мусор?! Не на этом ли «мусоре» ты вырос?
— Люди хорошие. Но кто их теперь будет читать?
где выход?Нет, Вовуля не разочаровался в своих кумирах. Просто он теперь жил, как они учили. Применив теорию к практике. И книги для него теперь были товар, поэтому он считал их на тонны, прикидывая, сколько с каждой тонны можно снять выручки. Его в литературе теперь занимали только два вопроса: «Сколько весит?» и «Сколько стоит?»
Иногда, правда, восхитившись очередной издательской выдумкой, он говорил, потирая ладони:
— С руками, блин, оторвут.
Но с руками не отрывали.
Рублевый курс стремительно падал. Взлетели цены на бумагу, на типографские услуги, на бензин. Производство дорожало, но поднимать цену на книги не имело смысла: еще стремительнее дорожала колбаса, а когда каждый день растут цены на продукты, людям уже не до книг. Государственная книжная торговля рухнула сразу, а прилавки частников были завалены дешевыми детективами и порнухой. И с множеством своих замечательных книг они едва вскочили в последний вагон, с грехом пополам успев их как-то спихнуть. Да и то: отправили контейнеры с книгами в Свердловск — не вернулись ни книги, ни деньги, ни контейнеры, отгрузили два вагона в Польшу, связавшись с еще одной «солидной» фирмой, — тоже пропал след...
— Ну хорошо, а что же дальше? — обескураженно спрашивал Вовуля.
Нужно было где-то брать деньги — на возврат долгов, а теперь еще и на погашение этого дурацкого кредита, катастрофически растущего из-за инфляции.
Боря Пушкин, главный издатель, в ответ только пожимал плечами, что из-за природной сутулости получалось у него хорошо.
А вот Миша Гляк ответ знал:
— Учитесь торговать.
не те дрожжиДудинскасу это совсем не подходило. И Боре Пушкину тоже, как и всей их издательской команде. Всю жизнь они учились делать хорошие книги и неплохо научились, и сейчас никто не халтурил, отчего их книги всем нравились. Во всяком случае, всем, кто в этом понимал. И у кого, к сожалению, на книги уже не было денег.
Никогда раньше Дудинскасу, да и всем им не приходилось задумываться над тем, что и хорошо сделанное нужно уметь хорошо продать. И теперь они оказались беспомощными, как котята. Продавать — другая работа. В другое время и в другом месте нужно было родиться и как-то иначе жить, чтобы научиться считать книги на килограммы и тонны.
Даже на Вовулю здесь рассчитывать не приходится. Он хоть и позже вырос, но все на тех же дрожжах.
своя нишаОставалось или бросить все к чертям собачьим... Или придумать способ спокойно зарабатывать деньги, при этом вообще не торгуя.
Такой способ даже Вовуля помнил, застав самый краешек совковой поры, когда все и работали себе спокойно, выполняя плановый госзаказ и нимало не заботясь, куда потом заказчик девает все заказанное. Откуда такие заказы берутся, хорошо помнил Виктор Евгеньевич Дудинскас, журналист: дорогу в начальственные кабинеты он всегда знал.
А тут, как нарочно, о нем наверху и вспомнили.
спасательная командаНеожиданно позвонил Месников. Точнее, позвонила Надежда Петровна, разыскав Виктора Евгеньевича в ялтинском Доме творчества и всполошив своими звонками мирный уклад писательской богадельни.
— Виктор Евгеньевич, с вами хотят говорить Владимир Михайлович, — сообщила она звонким от волнения голосом. И добавила, перейдя на возвышенный шепот, что хотят они — по поручению самого председателя Совета министров Михаила Францевича Капусты. — Просят позвонить в любое время суток, даже домой.
В солнечной Ялте под водительством профессора Геннадия Степановича Ягодкина проходил прощальный выездной редакционный совет «Артефакта». Красиво жить не запретишь, и Виктор Евгеньевич собрал своих именитых друзей-публицистов, а теперь еще и авторов его издательства не где-нибудь, а в Доме творчества Литфонда Союза писателей СССР. Благо не сезон, и льготные путевки удалось закупить совсем дешево. Для членов Литфонда они вообще ничего не стоили. Хорошее питание, комфортное жилье обошлись в итоге даже дешевле, чем если бы собраться в «Артефакте». Это были последние литфондовские льготы, последняя «писательская халява» накануне предстоящего развала — и Союза писателей, и СССР.
