Маргарет Лоренс - Каменный ангел
Как я допустила такое? Я не могу смотреть ни на Дорис, ни на девушку с черными ногтями, ни на кого. Никогда, никогда больше я не заговорю ни с одной живой душой. До самого последнего вздоха я буду держать этот своевольный язык за зубами. Только это неправда, вот в чем моя беда.
Мы бредем домой, я держусь за руку Дорис, боясь упасть. В гостиной Марвин ходит взад-вперед, словно медведь в клетке. На лице его — то самое мучительно-сосредоточенное выражение, которое неизменно появляется в моменты вынужденного принятия трудного решения. Он мешкает, как будто в наше отсутствие он усердно репетировал, а сейчас начисто позабыл свою роль. Наконец, выпаливает в мою сторону:
— Все решено. Дом престарелых. Я договорился. Ровно через неделю ты едешь.
V
— Может, все-таки выпьете секонала?[10] — спрашивает меня Дорис.
Я качаю головой, лежа в своей мягкой паутине из простыней и подушек.
— Нет, спасибо. И так усну.
Это ложь. Сегодня я не сомкну глаз. Я всеми силами буду гнать от себя сон. Мне нужно подумать. Если они полагают, что я смирюсь со своей судьбой и не окажу сопротивления, то они глубоко ошибаются. В прошлом мне уже приходилось брать все в свои руки, и если надо это сделать снова — сделаю, не задумываясь. Можете не сомневаться, я еще скажу свое веское слово, прежде чем умолкну навек.
Откровения всегда снисходят в момент настоящей нужды, и сейчас именно это и происходит. Насколько я помню, недалеко отсюда есть укромное местечко. Кажется, мы туда ездили на пикник. Вроде бы в этом году. Еще бы название вспомнить. Это очень, очень важно. Иначе как я куплю билет.
Что-то про тень. Вроде бы. И что там было с этой тенью? Фразы издевательски жужжат в ушах, точно рой мошек. А потом я вспоминаю. Морская тень. В полдень на море падает тень от скал, отсюда и название.
Моими деньгами заведует Марвин. Мы оформили счет на его имя. Этого я не учла. У меня нет ни гроша. Я снова в тупике, но лишь на мгновение. Как легко мне сегодня думается. Идеи приходят одна за другой. Пенсионный чек, вот мое спасение. Сегодня я точно видела конверт на столе в его каморке. В этом месяце я никаких чеков не подписывала, я почти уверена в этом. Обычно я там расписываюсь, а Марвин несет их в банк. Сумма невелика, видит Бог, но ее хватит. Только бы конверт лежал на месте. Может, набраться храбрости и проверить? Спуститься на цыпочках? Ну-ну, и, вероятнее всего, споткнуться, упасть, сломать шею и вспугнуть Марвина и Дорис, как болотных уток. Нет уж. Подожду. Утром я должна вести себя как ни в чем не бывало, искусно изображать спокойствие, чтобы, не дай Бог, не выдать себя. Волнение пульсирует в моих артериях, заставляя бодрствовать именно тогда, когда я хочу заснуть.
Складывая наши с Джоном вещи в черный чемодан, по-прежнему подписанный «Мисс А. Карри», внешне я была совершенно спокойна. Двенадцатилетний Джон наблюдал за мной.
— Ты ему скажешь?
— Скажу, — ответила я. — Когда придет.
— Может, просто уедем по-тихому? — предложил Джон.
— Пойми, я не сбегаю тайком. Мне нечего скрывать.
— Прямо интересно, — сказал Джон, — как это будет.
— Все ради тебя, — пылко сказала я. — Ради твоего блага. Понимаешь ты или нет?
— Понимаю, ага, чего ж тут не понять, — ответил он.
Я попросила не стоять без дела, а лучше помочь мне.
— А где брошь для пледа, Джон? В твоем ящике я ее не нашла.
— Откуда мне знать? — мрачно ответил он. — Здесь где-нить, наверное.
— Где-нибудь, — поправила я. — Нет такого слова — где-нить.
— А на побережье мы будем жить у Марвина? — спросил Джон.
— Нет. Найдем себе жилье. Придется мне устроиться на работу. Я могу пойти к кому-нибудь экономкой.
Я рассмеялась, а он смотрел на меня, нахмурив брови.
— Как тетушка Долли, — сказала я. — Занятно получается. Никогда не знаешь, что уготовила тебе судьба. Но я не она. У нее совсем никого не было. У меня же в доме будет мужчина.
— Мужчина? — почти закричал он. — И кто же это?
Я приобняла его за плечи:
— Ты. Ты будешь моей опорой, я знаю. Мы справимся.
Он посмотрел на меня точно так же, как на Брэма, когда тот засунул ему в рот нож с медом. Лицо его оставалось бесстрастным и неподвижным, словно стоячая вода, а в глазах, этих живых глазах, ясных и зорких, как у птицы, появилась пелена.
Джон никогда не выезжал за пределы Манаваки. Неудивительно, что он так нервничал. Я верила, что, как только мы сядем в поезд, он успокоится.
У кухонной плиты у нас стоял старый виндзорский стул, у которого уже не было половины реек, а одна ножка подкашивалась. Слушая наши новости, Брэм сидел на нем и раскачивался взад-вперед. Он не выказал удивления. Не просил меня остаться, даже не дал понять, что ему вообще есть дело до происходящего.
— Когда едете? — наконец спросил он.
— Завтра утром.
— На твоем месте, — сказал Брэм, — я бы сварил в дорогу пару яиц вкрутую. В поездах, говорят, поесть шибко дорого.
— Только яиц в поезде мне и не хватало, — сказала я. — Выставим себя деревенщиной.
— Да уж, такого позора ты не переживешь, — сказал он.
— Это все, о чем ты сейчас можешь говорить? — вскричала я. — О еде, черт бы ее побрал?
Брэм посмотрел на меня:
— Нечего мне сказать, Агарь. Это ты у нас сегодня говоришь. Уезжаешь, так уезжай.
И мы уехали.
Хорошо, что дело было зимой. В морозном воздухе колоколом прозвенело «Посадка заканчивается!», и поезд зашевелился, встряхнулся, словно сонный дракон, и поехал, сначала медленно, с королевским достоинством, затем быстрее, и вот он уже катит по блестящим на солнце рельсам. Мы проехали лачуги и хижины, окружавшие станцию, а также вокзальные постройки и водонапорную башню цвета засохшей крови. Не успели мы оглянуться, как оказались за пределами Манаваки. Я была поражена тем, насколько это крохотный город и насколько мало, в астрономическом измерении, понадобилось времени, чтобы его покинуть.
Вскоре мы уже ехали по белой долине Вачаквы мимо свалки и кладбища на холме. Присмотревшись, я увидела на вершине мраморного ангела с невидящим взором, охранявшего покой засыпанных снегом садов, безлюдных мест и спящих глубоко в земле мертвецов.
«Туда-туда, туда-туда, туда-туда», — стучали железные колеса, и мы осторожно, как все неискушенные путешественники, присели на край пыльных сидений с зеленой ворсистой обивкой и принялись смотреть на зимние пейзажи через дребезжащие стекла. Заброшенные фермы подавали лишь слабые признаки жизни. Чернели чахлые стволы кленов и тополей с ветвями, украшенными перьями инея. Замерзшие болота, огромные сугробы, подпирающие снегозащитные заграждения и отсвечивающие голубым в лучах солнца. Долго-долго мы наблюдали лишь холодный голубовато-белый простор, а потом поезд остановился на крохотном полустанке, где до ушей закутанные дети с шарфами поверх ртов резвились на скользкой платформе, стряхивая с ладошек в красных варежках ледяные шарики с налипшей шерстью, а лающие собаки наполняли сухой, трескуче-морозный воздух явственно различимыми клубами белого пара.
— Сказать тебе правду? — Джон с опаской посмотрел на меня. — Я потерял брошь.
— Потерял?!
По моему лицу он понял, что для меня это было еще хуже, чем то, что случилось на самом деле.
— Ну, не то чтобы потерял, — начал юлить он. Затем выпалил, бросая вызов моей ярости: — Обменял у одного парня на складной ножик.
Я готова была разреветься. Но потом вспомнила про лиможский фарфор и пришла к выводу, что от ножика, как ни крути, пользы будет больше.
Несмотря на мою решимость не спать, я, видимо, все-таки заснула, ибо на дворе уже утро. Я помню, что намеревалась что-то сделать, но что именно? Сказать Марвину, что не дам согласия на продажу дома? Да, наверное. Нет. Память обдает меня ледяным душем. Речь уже не о том, чтобы избавиться от дома. Избавиться хотят от меня.
Затем я вспоминаю о своем плане. Я лежу тихо, смакуя думы о нем. Однако сказать проще, чем сделать. Я встаю и пытаюсь одеться, но мои бестолковые руки не слушаются. Мне сегодня нехорошо. Во рту опять мерзкий привкус желчи, из-под ребер нападает все та же боль. Приму аспирин, пожалуй, вдруг поможет.
Дорис помогает мне одеться. Пока она готовит завтрак, я иду в каморку. Коричневый конверт с чеком на месте. Я быстро хватаю его, чувствуя себя воришкой, хотя он мой по праву, и прячу в платье — только бы не зашуршал. Удача улыбается мне: сегодня Дорис идет за продуктами.
— Не волнуйся, ничего со мной не случится, — говорю я. — Беги.
— Точно?
Дурочка, как я могу такое знать точно? Как, впрочем, и ты, если уж на то пошло. А ну как случится сердечный приступ, и свалишься ты, как подстреленная куропатка, прямо в супермаркете, испустив дух посреди арбузов и листьев салата? На меня находит беззаботное веселье.
