Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Уже темнело, когда они поднялись. Марлен продрогла.
— Ах, ты-ы-ы! — сказала она, стуча своими мелкими зубами. — Я-то хотела лишь помочь богу изгнать из меня злость.
— Я думаю, что этот грех ты теперь искупила, — сказал Станислаус, глядя в ручей.
Они пошли, согревая друг друга, к лесной опушке. Марлен притихла и долго, долго молчала. Станислаусу хотелось ободрить ее, а он сказал:
— Грех искуплен. Твой и мой. — Ему приятно было слышать свой голос в темнеющем лесу.
— Один искупили, но зато другой совершили. Грех рождает грех. Мы теперь, верно, навечно прокляты.
— Что ты, Марлен? Что случилось?
— Ребенок. У нас будет ребенок. Мне придется всему свету лгать, что у меня не будет ребенка, но потом он появится, и моя ложь будет перед всем светом разоблачена.
— Что? Какой ребенок?
— Мы целовались с тобой. Мы любимся. Всегда, когда люди целуются и любят друг друга, появляется ребенок. Я это хорошо знаю: у нас были две такие кухарки. Мы всегда нанимали исключительно набожных. Но как только у них начиналась любовь, так пиши пропало. Моя мама тут же давала им расчет.
Насчет ребенка Станислаус, разумеется, не подумал. Не хватало только, чтобы в один прекрасный день Марлен появилась в пекарне с ребенком на руках. Станислаус в эту минуту взбивает, скажем, сливки, а ребенку захотелось полизать их.
— Тебе твоя мама не может дать расчет, у тебя с ней ведь не ученическое соглашение, как у меня с моим хозяином.
— Но мой отец не станет крестить ребенка. Он ведь будет дедушка. А я никогда не слышала, чтобы дедушка крестил собственного внука.
Они замолчали и шли, зябко ежась и дрожа.
Когда подходили к городу, Станислаус сказал:
— Это еще не доказано, что у тебя будет ребенок.
— Нет? — Марлен провела рукой по животу.
Он хочет ее утешить, но ее не так-то просто переубедить. Станислаус мобилизовал весь свой опыт и все свои знания.
— По-моему, ребенок появляется только тогда, когда целуются в кровати и притом голыми.
— Ты уверен?
— Мне это почти точно известно по моей сестре. Один фабрикант, он делал ситро или лимонад… так вот, сын этого фабриканта целовал ее в кровати. Я слышал, как мои родители разговаривали об этом несчастье.
У Марлен сделалось личико, как у маленького ребенка, очень, очень глупенькое личико.
— Мы с тобой будем целоваться в кровати, только когда поженимся, хорошо? Обещаешь мне?
— Обещаю! — Станислаус сказал это, как настоящий мужчина.
Марлен прижалась к этому настоящему мужчине. Она уже не возражала против его мадаполамовой рубашки.
20
Станислаус не понят человечеством, он готовится принести себя в жертву путем распятия.
Шип тревоги застрял в душе Станислауса. С полной уверенностью сказать, как рождаются дети, он все-таки не мог. В конце концов, наличие кровати не всегда обязательно; а кроме того, случалось, что женщина рожала детей от святого духа. Об этом рассказано даже в такой священной книге, как библия.
Марлен богобоязненна; она дочь пастора, и если не считать ее мелких грешков, то святой дух, вероятно, не может предъявить ей претензий. Станислаус, сам того не желая, мог стать святым Иосифом. Святой Станислаус! Звучит почти по-библейски, и этого не следует забывать.
Станислаус долго бродил по улицам, решив перед сном завести разговор насчет детей. Вдохновленный успехом у Марлен, он потренировался на втыкании булавки в руку.
— Смотри-ка, он кромсает себя и не кричит! — Сжигаемый любопытством, Отто Прапе выскочил из постели голый, как лежал.
— Это самое простое из того, что я умею, — сказал Станислаус.
Его товарищи таращили от удивления глаза.
— Как ты это делаешь?
— Вы мне скажите, как у девушек появляется ребенок, и тогда я вам объясню.
— Ты этой набожной козе сделал ребенка?
— Я вам не объясню чуда с булавкой.
— У тебя с этой горлицей будет ребенок? — поправил Прапе Август Балько.
Для Августа и Отто нет ничего легче, чем рассказать, как маленькие человечки заползают в женщин, а потом появляются на свет. Однако их объяснения не вполне совпадали. Август похвастал даже, что уже сделал двух или даже больше детей, но они почему-то не появились на свет. Станислаус вздохнул. Обо всех этих сумасшедших вещах ему и в голову не приходило подумать, когда они с Марлен сидели в лесу, на берегу тихо журчащего ручья.
Значит, Марлен может спокойно спать? Нет, не может. Она лежит одна в своей девичьей комнатке, и нет никого, кто все объяснил бы и утешил ее.
Когда Отто и Август уснули, Станислаус написал ей письмо:
«Тебе нечего бояться, моя прекрасная возлюбленная! Я заглянул в ученые труды. Дети появляются только в том случае, если девушка безбожница. Ты же богобоязненна и любишь бога, своего владыку. И меня господь не оставил своей милостью. Он уберег меня, не дал мне спустить штаны, как полагается по рецепту, чтобы появились дети. Спи спокойно, праведница, во имя господа бога. Аминь. Я до сих пор помню вкус твоих поцелуев. Благодарю тебя.
Твой друг
Станислаус Бюднер»
Утром, весело посвистывая, Станислаус примчался в пасторский дом. В прихожей Марлен не было. Кухарка взяла у него хлебцы. Он стал возиться, перекладывать пакеты в корзине. Ему хотелось выиграть время.
— Посмотрите, хороши ли хлебцы, — сказал он кухарке.
Кухарка торопилась на кухню. Ей было некогда.
— Да ладно уж, господин пекарь.
И на следующее утро — ни намека на Марлен. Неужели она сидит у себя в комнате и убивается? Станислаус положил свое письмо в книгу.
— Не могли бы вы передать эту книжку… Я прочел ее… Хочу, пожалуйста, вернуть ее фрейлейн. Книжка мне очень понравилась… Благодарю. Спасибо… — Станислаус запинался.
Пасторская кухарка положила книгу на подоконник.
— Многоуважаемая фрейлейн больна. Она очень слабенькая, легко простуживается.
— Спасибо, большое спасибо, — сказал Станислаус, счастливый тем, что все дело только в простуде.
На третье утро дверь пасторского дома оказалась запертой. Станислаус вошел во двор и постучал в кухонное окно. Ему никто не открыл дверей. Огорченный, он бросил пакетик с пасторскими хлебцами назад в корзину.
— Ты забыл отдать хлебцы у пастора или они там все уехали? — подозрительно спросила хозяйка.
— Они все больны и все друг друга перезаразили…
Они все были здоровы в пасторском доме. Даже Марлен уже чувствовала себя лучше. Она посовещалась с кухаркой насчет своих воскресных похождений и теперь мурлыкала песенку. Прочитала ли она письмо Станислауса? Нет, она не прочитала. Прочитал достоуважаемый пастор. Он не мурлыкал песенок.
Утро прошло как всегда, а перед самым обедом в булочную собственной персоной пожаловала пасторша. Она и хозяйка прошли в столовую. Хозяйка была польщена посещением столь высокой гостьи. Служанка принесла торты и сбитые сливки. К тортам никто не притронулся, на сливки никто не взглянул. Пасторша дрожала от возмущения. Дом пекаря пригрел в своих стенах совратителя! Да, да! И этот совратитель — Станислаус! Такое ничтожество пишет непотребные письма дочери пастора! Письмо Станислауса перешло из сумочки уважаемой пасторши в дрожащие длани уважаемой хозяйки. Хозяйка послала за хозяином; он тоже прочел пресловутое письмо Станислауса. Лязгая зубными протезами, пасторша сказала:
— Я и мой муж, разумеется, не желаем более получать хлебцы из рук нечестивца.
— Мы этого не допустим, любезнейшая, милейшая, достопочтенная фрау. У нас есть и вполне порядочные ученики. Остальное предоставим господу богу.
Хозяйка устремила взор святоши на большую картину, висевшую на стене в столовой. На ней было изображено бегство святого семейства в Египет. Иосиф, плотник, светил ему своим святым нимбом и прокладывал дорогу. Изогнутый посох Иосифа указывал на открытку, которую хозяин воткнул тут же в уголок рамы. На ней значилось: «Генрих Мейер и сыновья. Гигиенические и клозетные установки. Филиалы по всей Германии». Хозяйка благодарственно смотрела на картину. Дело могло кончиться гораздо хуже. Пасторское семейство не окончательно отказалось от хлебцев.
Досточтимая супруга пастора встала. Она никому не подала руки. Она удалилась, скользнув взглядом по тортам и сбитым сливкам. Станислауса позвали в столовую. Хозяин и хозяйка набросились на него с криком:
— Мужичье! Распутник! Совратитель! Ни одного дня больше! И это благодарность! Будешь голодать, пока похоть не выветрится из твоей крови!
Ураган брани обрушился на Станислауса. В заключение хозяин рявкнул:
— Если б не наша вера в бога и не наша святость, твоя задница не влезла бы в штаны, так я вздул бы тебя. Вон! Прочь!
