Владислав Николаев - Своя ноша
А там, в моем доме, в этот час, наверно, уже гремел победный банкет. Баженовы пришли. И теща с тестем.
И Наташа. И Митя Колосок. И Эджин непременно пришел. И еще человек двадцать. Поздравления, тосты, музыка, вино рекой. Победа, победа, победа! — гудят, торжествуют ликующие голоса.
— Собирайся с мыслями, будешь писать статью, — сказал я Кубу.
— Слушаюсь, шеф, — серьезно, без улыбки ответил он.
На дворе появился Каленов. Снял со стены косу и, сказав, что пора готовить постели, прямо от крыльца пошел ей махать по высокой траве. Со спины он был все таким же низкорослым, худеньким, но уже не казался подростком. Мужчина. Мужчина, прошедший тяжелейшие испытания жизни и открывший для людей одно из земных сокровищ.
Хорошо запахло свежей кошениной.
Глава Одиннадцатая
Ребят мы разыскали в той же самой избе, определенной под школу, в которую я их завез полторы недели назад. Время было рабочее — одиннадцать утра. Все пятеро — дома. Это нас с Кубом сразу насторожило. А зайдя внутрь, мы увидели такое, чего уж никак не ожидали.
Четверо — Володя Байков, Маша Кудрина, Вера Парфенова и Гриша Устюгов — сидели кружком на разбросанных по полу сине-белых полосатых спальниках, и перед ними на смятой газете стояли стаканы с буромалиновой, похожей на марганцовку жидкостью. Там же, на газете, — алюминиевый чайник, буханка хлеба, колченогая палка сухой колбасы, но в глаза бросились прежде всего стаканы. Увидев нас, Байков заерзал по спальнику, стараясь спиной заслонить газету. Вера высокомерно сощурилась и пришикнула на него: сиди.
Еще раньше с улицы мы слышали доносившиеся из школы частушки. Оказалось — распевала Ирина. Она сидела отдельно от всех на составленных в кучу партах, почти под самым потолком. Увидев нас, Ирина осеклась, смолкла, но уже через секунду, тряхнув с вызовом головой и подмигнув кому-то внизу, заголосила:
У миленка моего
Легкая походочка.
Он плывет, как пароход,
Я за ним — как лодочка.
Стаканы, растерзанная буханка хлеба — от нее не отрезали, а отламывали, — закопченный алюминиевый чайник с широким носком…
Бутылок не видать. Но чайник не мог ввести меня в заблуждение. Студентами мы тоже ради экономии ходили за вином с чайником: в магазине сольешь в него из бутылок, сдашь их обратно и на выручку еще прикупишь немножко…
Через широкие низкие окна в избу заглядывало солнце. Высвечивало на полу грязные отпечатки следов. Сушило на газете хлебные крошки. Испаряло из стаканов вино — стенки облипли бурым. Дикость! Несуразность! Что они хоть празднуют? Именины? Первую получку? И почему утром? Почему среди недели?
Ребята, повернув в нашу сторону бледно-раскрасневшиеся лица, смотрели исподлобья, отчужденно, тоже как бы вопрошали: скоро ли мы уберемся восвояси?
Наконец Володя Байков нехотя встал и, заикаясь, — не от смущения и неловкости, а оттого, что по-другому не умел, — произнес:
— Мы тут… Так сказать… Сами видите… Присаживайтесь.
— Видим, видим! — подхватил я и изобразил на лице подобие улыбки: уж больно мне хотелось вернуть к себе расположение ребятишек. — День рождения? И, никак, у Ирины? Не зря, верно, на самое видное место посажена?
— А вот и не угадали! — тряхнула косами Ирина.
— Получка?
— Не-ет, — интригующе протянула она.
— Лучше не гадайте, — вскинула глаза Вера. — От безделья пьем! Делать нечего!
— В толк не возьму, — развел я руками.
— Экий вы непонятливый! — усмехнулась Вера и неторопливо поднялась на ноги; в синем трикотажном костюме, гладко обтягивающем бедра и высокую грудь, стройная, ладная, она показалась мне совсем другой, чем та, какую я знал прежде, — взрослее, что ли. Ну да, сейчас передо мной стоял взрослый человек, имеющий уже кое-какой самостоятельный опыт, не из книг почерпнутый. Я внимательно поглядел на остальных ребят, и в них заметно было повзросление — будто за полторы недели по годовому кольцу добавилось в каждом.
— Ну, давайте рассказывайте, — потребовал я, проходя на середину комнаты.
Байков пододвинул мне зачехленный спальник. Я сел на него. Рядом пристроился Куб.
— Откровенно? — спросила Вера.
— Разумеется.
— Перед вашим приходом мы тут важный вопрос решали… Для храбрости и вина взяли… Бежать ли домой или еще пожить немножко?
— К какому выводу пришли? — строго спросил я, заподозрив моих ребят в трусости: испугались трудностей, к мамкиным юбкам потянуло, соскучились.
— И убежим, наверно! — Вера в отчаянии махнула рукой. — Просто это. На попутной — в Уганск, а там — на поезде. Обратно-то на самолете нас уж не повезут…
— Не повезут, — подтвердил я. — И что же вас удерживает? Почему еще здесь, а не голосуете на дороге?
— А вот почему! — Вера рванулась к составленным в кучу партам, выхватила из нижней толстую пачку конвертов и, возвратившись назад, потрясла ею перед моим лицом; из пачки выпала на спальник фотография молоденького солдата с ефрейторскими лычками, но Вера даже не взглянула не нее. — Вон сколько пишут! И все после ваших статей. Школьники, солдаты. Держитесь, мол, после демобилизации целой ротой на помощь придем. И школьники — туда же!
— Так это же очень здорово! — воскликнул Куб и попросил у Веры письма, увидев, наверно, в них материал для газеты.
Вера пожала плечами и передала ему пачку.
— … Спрашивают, как мы здесь живем, трудимся? А мы не живем и не трудимся. Существуем! Просто мы здесь никому не нужны!
Рядом с Верой встал Гриша, широколобый, нахмуренный, готовый тотчас прийти на помощь подруге… Спорхнула с парты Ирина — без нее-то уж никак не обойтись! Было ясно: о житье-бытье тут переговорено тысячу раз.
— Не нужны! — продолжала Вера. — Помните, что обещал Приходько? И тебе всякая работа, и тебе курсы коллекторов, и тебе курсы буровиков! Где они? А работу выпрашиваем, точно милостыню. Каждое утро при виде нас Приходько морщится, словно от зубной боли, — нечем занять. То пошлет мусор выметать из избы, то заколачивать ящики с кернами, то расколачивать те же ящики. Чтобы лишь отделаться. А сегодня мы вообще никуда не пошли и ни одна душа не вспомнила про нас. И уедем — не спохватятся. Стыдно ведь так жить! Если бы вы знали, как стыдно! — с горечью заключила Вера, и по ее щекам покатились слезы.
— А палатки где? — блестя черными цыганскими глазами, двинулась на меня Ирина. — Тоже обещали: в палатках будем жить!
Вера сквозь слезы улыбнулась и ласково перебила подругу:
— Перестань, Ирка. Что палатки! Пусть лучше научат, как на письма отвечать… А может, сами ответите? Вы это умеете — расписать… Эх вы, взрослые умные люди! Все время играете в какие-то непонятные игры и считаете — дело делаете. Бог с вами, играйте. Но нас-то зачем втягивать? Вот и месторождение, говорят, не Красовская открыла, а другой человек… А она выступает перед нами. И директор… — словно о чужом, постороннем человеке, вспомнила о матери Вера, — и директор наставляет: берите с нее пример… Так ведь во всем разувериться можно.
Вера замолкла.
В затихшую избу через стекла, раскаленные добела солнцем, ворвались с улицы шумы: стрекот движка, карканье кедровки, беззлобная перебранка двух мужских голосов. Ворвалась жизнь, которой бы хотели жить мои ребятишки, но были от нее отчуждены, отодвинуты равнодушной рукой. Как не понять их беду? Их молодое горе? И от сознания того, что в этой беде повинен и я, а может быть, даже больше, чем кто-либо другой, мне стало нехорошо. И забылись вдруг собственные горести. Я сорвался со спальника и сказал Кубу:
— Пошли к начальнику экспедиции!
Белобрысый медвежеватый Приходько, этот золотой парень, сидел в своем кабинете за маленьким однотумбовым письменным столом, сидел боком, ибо его длинные ноги в тяжелых сапогах не вмещались под столешницей с ящиком, и… или считал ворон, или ковырял в носу — ничего не делал, словом. Узнав меня, он радостно заулыбался. Его улыбка взбесила меня вконец. Я кричал, ругался, стучал кулаками по столу. Куб тоже стучал кулаками и ругался. Ошеломленный Приходько бормотал:
— Да что им надо? Крыша есть, ученические получают.
Потом, оскорбившись, сам взвился:
— А вы чем думали? Задним местом? Вы меня втянули в эту авантюру. Должны были бы соображать, какая у нас, геологов, работа. Или изволь кое-что знать, или имей силенки ворочать на буровой обсадными трубами.
В конце концов Приходько, поуспокоившись, согласился: и он дал маху. Но зачем же орать, зачем оскорблять друг друга? Можно и мирно уладить дело. Вот сейчас вместе обсудим и решим, как быть. Значит, подавай парням работу. Любую. Самую тяжелую. Есть такая работа. Мальчиков можно пристроить на буровую, пусть помогают, присматриваются. Через полгода, глядишь, помощниками мастеров станут. С девочками посложнее. Но найдется и для них… В геофизический отряд — рейки таскать, замеры делать…
