Эмма Донохью - Чудо
– С медсестрами то же самое, – кивнула она. – Само собой выходит, что больше заботишься об одном человеке, чем о толпе. – (Рыжеватая бровь поползла наверх.) – Вот почему мисс… леди, которая меня обучала, – поправила себя Либ, – не разрешала нам сидеть возле определенного пациента, читать ему и тому подобное. Она говорила, это может привести к привязанности.
– Флирт, ласки и так далее?
Либ постаралась не покраснеть.
– У нас не было времени на пустяки. Она говорила: «Сделайте необходимое и двигайтесь дальше».
– Теперь мисс Найтингейл сама инвалид, – сказал Берн.
Либ уставилась на него. Она не слышала, чтобы ее наставница в последние годы появлялась на публике, предполагая, что мисс Н. продолжает проводить больничную реформу.
– Мне очень жаль, – подавшись к ней через стол, сказал Берн. – Вы об этом не знали?
Либ старалась держать себя в руках.
– Говорят, она была великой женщиной?
– Величайшей, – закашлявшись, произнесла Либ. – И по-прежнему такой остается, больна она или нет. – Не в силах покончить с едой, Либ отодвинула в сторону тарелку с остатками жаркого и встала из-за стола.
– Вам не терпится удалиться? – спросил Уильям Берн.
– Что ж, иногда кажется, что в эту часть света девятнадцатое столетие еще не пришло. – Либ ответила так, словно он имел в виду ирландский Мидлендс, а не эту тесную столовую, и Берн усмехнулся. – Молоко для эльфов, – продолжала Либ, – восковые диски для защиты от пожаров и наводнений, девочки, питающиеся воздухом… Есть ли что-нибудь такое, чего ирландцы не примут на веру?
– Бог с ними, с эльфами, – сказал Берн, – большинство моих сограждан принимают на веру любую белиберду, которой кормят нас наши священники.
Значит, он тоже католик. Это почему-то удивило Либ.
Берн поманил ее к себе. Она чуть наклонилась вперед.
– Вот почему я ставлю на мистера Таддеуса, – пробормотал он. – Девочка О’Доннеллов, может быть, и простодушна. Если верить вам, она могла несколько месяцев получать пищу во сне, но кто ее кукловод?
Как удар под ребра. Почему Либ об этом не подумала? Священник и в самом деле чересчур скользкий и улыбчивый…
Но постойте… Она выпрямилась. Надо рассуждать логически и беспристрастно.
– Мистер Таддеус утверждает, что с самого начала уговаривал Анну питаться.
– Уговаривал, и только? Она его прихожанка, и очень набожная. Он мог приказать ей подняться в гору на коленях. Нет, говорю вам, падре с самого начала стоит за этим надувательством.
– Но какой у него мотив?
Берн потер палец о палец.
– Пожертвования посетителей отдаются беднякам, – сообразила Либ.
– А это значит, Церкви.
У нее голова шла кругом. Все это было ужасно правдоподобно.
– Если мистер Таддеус добьется признания случая с Анной чудом, эта тоскливая деревушка станет местом паломничества. Голодающая девочка станет источником средств для постройки храма!
– Но как ему удавалось тайно кормить ее по ночам?
– Понятия не имею, – признался Берн. – Он, должно быть, в сговоре с горничной О’Доннеллов. Кого вы подозреваете?
Либ раздумывала.
– Право, не могу взять на себя…
– Вот что, давайте между нами. Вы были в этом доме день и ночь с понедельника.
Поколебавшись, Либ очень тихо произнесла:
– Розалин О’Доннелл.
– Кто это сказал, что ребенок называет Бога словом «мать»? – кивнул Берн.
Либ никогда об этом не слышала.
Он покрутил карандаш между пальцами:
– Имейте в виду, я не смогу напечатать ни слова из этого без подтверждения, иначе меня привлекут к суду.
– Разумеется, нет!
– Если вы на пять минут допустите меня к ребенку, держу пари, я выведаю у нее правду.
– Это невозможно.
– Ладно. – Голос Берна зарокотал как прежде. – Тогда выспросите у нее сами.
Либ не привлекала идея действовать в качестве его сыщика.
– Как бы то ни было, благодарю за компанию, миссис Райт.
Почти три пополудни, а следующая смена Либ начнется в девять. Ей хотелось на воздух, но моросил дождь, и, кроме того, она подумала, что сон для нее важнее. Либ поднялась к себе и сняла ботинки.
Если неурожай картофеля явился столь длительной катастрофой и завершился всего семь лет назад, то, как подумала Либ, девочка, которой сейчас одиннадцать, родилась во время голода. В тот период ее отнимали от груди, растили, формировалась ее личность. Каждая частичка тела Анны привыкла обходиться малым. Она никогда не была жадной и не требовала лакомств. Такими словами Розалин О’Доннелл хвалила свою дочь. Должно быть, Анну ласкали всякий раз, когда она говорила, что ей хватит. Поощряли улыбкой за каждый кусочек, который она отдавала брату или прислуге.
Но это не объясняло, почему все прочие дети в Ирландии желали получить обед, а Анна нет.
Возможно, дело было в матери, подумала Либ. Как та хвастливая мать из старой сказки, которая заявляла, будто бы ее дочь прядет золотую нить. Что, если Розалин О’Доннелл заметила талант своего младшего ребенка к умеренности и придумала способ, как обратить его в фунты и пенсы, известность и славу?
Либ лежала неподвижно, с закрытыми глазами, но сквозь сомкнутые веки просачивался свет. Уставший человек не всегда в состоянии уснуть, точно так же как потребность в еде не одно и то же, что пристрастие к ней. Эта мысль, как и все прочие, вернула ее к Анне.
По деревенской улице растекался последний вечерний свет. Либ свернула по проулку направо. Над кладбищем вставала растущая между второй четвертью и полнолунием луна. Она подумала о мальчике О’Доннеллов, лежащем в гробу. Девять месяцев – разлагается, но еще не превратился в скелет. Не его ли коричневые штаны были на том огородном пугале?
Записку, составленную Либ для двери хижины, исполосовал дождь.
В спальне ее дожидалась сестра Майкл.
– Уже спит, – прошептала она.
В середине дня у Либ нашлась всего лишь минутка, чтобы сообщить о своем дежурстве. Сейчас настало то редкое время, когда они могли поговорить наедине.
– Сестра Майкл… – Тут Либ поняла, что не может поделиться своими размышлениями о кормлении во сне, поскольку монахиня снова замкнется в себе. Нет, им лучше поговорить на какую-нибудь общую тему.
– Вы знали, что брат девочки умер?
– Да упокоит его Господь, – кивнула монахиня, осенив себя крестным знамением.
Почему же никто не сказал об этом Либ? Или почему она постоянно берется за дело не с того конца?
– Похоже, Анна расстроена, – сказала она.
– Естественно.
– Нет, она чрезмерно расстроена. – Либ засомневалась. Наверное, этой женщине, напичканной религиозными предрассудками, над каждым болотом мерещатся танцующие ангелы, но с кем еще поговорить о девочке? – Полагаю, у Анны не все в порядке с психикой, – шепотом сказала она.
Белки глаз сестры Майкл блеснули в свете лампы.
– Нас не просили заниматься ее психикой.
– Я наблюдаю ее симптомы, – настаивала Либ. – Печаль о брате – один из них.
– Вы строите умозаключения, миссис Райт. – Монахиня подняла вверх негнущийся палец. – Нам не следует вступать в дискуссии подобного рода.
– Но это невозможно. Мы только об Анне и говорим, а как же иначе?
Монахиня яростно затрясла головой:
– Питается она или нет? Это единственный вопрос.
– Для меня это не единственный вопрос. И раз уж вы называете себя сиделкой, то и для вас тоже.
– Мое начальство послало меня сюда служить под началом доктора Макбрэрти. – Монахиня сжала губы. – Спокойной вам ночи. – Перекинув плащ через руку, она вышла.
Несколько часов спустя, глядя на трепещущие веки Анны, Либ поймала себя на том, что ужасно сожалеет об упущенной возможности поспать днем. Эта борьба происходила всегда, и, как любая сиделка, она знала, что выиграет, если проявит твердость.
Тело необходимо чем-то радовать – если не сном, так пищей, а если и этого нет, то другими стимулами. Либ сняла с плеч шаль, отодвинула горячий кирпич, на котором стояли ее ноги, и принялась шагать по комнате – три шага туда, три шага сюда.
Ее осенило, что Уильям Берн, вероятно, наводил о ней справки, поскольку знает ее полное имя и кто ее обучал. Что знает о нем Либ? Только то, что он пишет для газеты, которую она никогда не читала, и что он католик, причем весьма скептический. Такой откровенный и грубовато-добродушный, однако не придумал ничего лучше предположения о мистере Таддеусе – опрометчивое умозаключение, которое теперь показалось Либ совершенно неубедительным. С утра понедельника священник даже не показывался рядом с хижиной. Разве она может спросить Анну: «Это мистер Таддеус не разрешает тебе питаться?»
Она поймала себя на том, что считает вдохи спящей девочки. Девятнадцать в минуту, но, если бы Анна не спала, число было бы другим и ритм был бы менее регулярный.
