Кадзуо Исигуро - Там, где в дымке холмы
Марико остановилась на ровной площадке, похожей на плато, и снова что-то нам прокричала.
— Помню, как однажды, — говорила Сатико, — отец привез для меня из Америки книгу — «Рождественскую песнь» по-английски. Я прямо-таки сразу загорелась, Эцуко. Мне захотелось выучить английский так, чтобы прочесть эту книгу. К сожалению, мне это не удалось. После свадьбы муж запретил мне учиться дальше. И даже заставил эту книгу выбросить.
— Это очень жалко, — вставила я.
— Таким уж он был, Эцуко. Очень строгим и очень патриотичным. Внимательностью никогда не отличался. Но происходил он из высокопоставленной семьи, и мои родители сочли его хорошей для меня партией. Я не противилась, когда он запретил мне учить английский. В конце концов, особого смысла в этом больше не было.
Мы добрались до места, где стояла Марико: это была квадратная площадка, выдававшаяся в сторону от тропинки и огражденная несколькими большими валунами. Могучий ствол рухнувшего дерева был превращен в скамью, с гладкой отполированной поверхностью. Мы с Сатико уселись на нее передохнуть.
— Не подходи близко к краю, Марико, — окликнула дочь Сатико. Девочка подошла к валунам и стала осматривать окрестности через бинокль.
Здесь, на самой верхотуре, на выступе горы, с которого открывался непривычный вид, меня охватило беспокойство: мы взобрались так высоко, что гавань выглядела отсюда сложным механическим устройством, помещенным в воду. За гаванью, на противоположном берегу, вздымалась цепь холмов, уходившая к Нагасаки. Суша у подножия холмов была сплошь занята жилыми домами и другими строениями. Далеко по правую сторону гавань переходила в открытое море.
Мы немного посидели, переводя дыхание и наслаждаясь свежим бризом.
— Сроду не подумаешь, что здесь что-то произошло, — начала я, — правда? Жизнь повсюду так и кипит. Но всей этой местности, — я обвела рукой гавань, — всей этой местности бомба нанесла тяжелый урон. А поглядите на нее сейчас.
Сатико кивнула и посмотрела на меня с улыбкой.
— У вас сегодня веселое настроение, Эцуко.
— Но как хорошо, что мы сюда отправились. Я решила сегодня не унывать. И уверенно смотреть в будущее — оно будет счастливым. Миссис Фудзивара только и делает, что внушает мне, как важно надеяться только на лучшее. И она права. Если бы люди не работали, — я указала вниз, — здесь до сих пор лежали бы одни развалины.
Сатико опять улыбнулась.
— Да, Эцуко, верно. Здесь лежали бы одни развалины. — Она вгляделась в расстилавшийся под нами вид. — Кстати, Эцуко, — заговорила она, помолчав, — о вашей подруге, миссис Фудзивара. По-моему, она потеряла во время войны семью.
Я кивнула:
— У нее было пятеро детей. А муж занимал важную должность в Нагасаки. Когда сбросили бомбу, все они погибли — кроме старшего сына. Для нее это был, конечно, страшный удар, но она сумела выстоять.
— Да, — Сатико медленно покачала головой, — я что-то такое и предполагала. А у нее всегда была эта закусочная?
— Конечно нет. Ее муж занимал важную должность. Закусочная появилась позже — после того, как она все потеряла. Когда я вижусь с миссис Фудзивара, то говорю себе — надо брать с нее пример, смотреть в будущее с надеждой. Во многих отношениях она потеряла больше, чем я. Поглядите на меня теперь. У меня скоро появится собственная семья.
— Да, ваша правда. — Ветер растрепал волосы Сатико, тщательно причесанные. Она провела по ним рукой и глубоко вздохнула: — До чего же вы правы, Эцуко: нельзя же постоянно оглядываться назад. Война лишила меня многого, но у меня остается дочь. Вы правы: надо смотреть в будущее.
— Знаете, — сказала я, — я только на этих днях всерьез задумалась, как оно будет дальше. То есть, иметь ребенка. Теперь мне уже не так боязно. Хочу смотреть в будущее с надеждой. И не терять уверенности.
— Так и должно быть, Эцуко. В конце концов, вам есть чего ожидать. Совсем скоро узнаете, что только ради того, чтобы стать матерью, и стоит жить. Что мне до того, если в доме у дядюшки будет скучно? Главное, что мне нужно, — это благополучие моей дочери. Мы найдем ей лучших частных учителей, и она живо наверстает школьную программу. Вы правы, Эцуко, надо смотреть в будущее с надеждой.
— Я рада, что вы так считаете, — подхватила я. — Нам обеим есть за что быть благодарными. Пусть война отняла у нас многое, нам еще есть чего ожидать.
— Да, Эцуко. Нам еще есть чего ожидать.
Марико подошла ближе и встала перед нами. Наверное, она слышала кое-что из нашего разговора, так как обратилась ко мне:
— Мы собираемся снова жить вместе с Ясуко-сан. Мама вам сказала?
— Да, сказала. Тебе ведь хочется снова жить там, Марико-сан?
— Теперь мы сможем держать у себя котят, — ответила девочка. — Места в доме у Ясуко-сан много.
— Мы еще об этом подумаем, Марико, — заметила Сатико.
Марико, взглянув на мать, сказала:
— Но Ясуко-сан любит кошек. И к тому же Мару до того, как мы ее взяли, была кошкой Ясуко-сан. Значит, и котята тоже ее.
— Да, Марико, но нам нужно об этом подумать. Посмотрим, что на это скажет отец Ясуко-сан.
Девочка сердито взглянула на мать, потом снова повернулась ко мне:
— Мы сможем держать у себя котят, — с серьезным видом повторила она.
Полдень уже миновал, когда мы снова оказались на лужайке, где вышли из вагончика фуникулера. В наших коробках для провизии еще оставались печенье и шоколад, и мы сели перекусить за один из столиков для пикника. На другом конце лужайки, У металлического ограждения, собралось несколько человек, дожидавшихся обратного рейса вагончика.
За столиком мы просидели совсем недолго, когда чей-то голос заставил нас поднять головы. Через лужайку большими шагами, широко улыбаясь, к нам направлялась американка. Без тени смущения она уселась за наш столик, поочередно приветствовала нас улыбкой, а потом обратилась к Сатико по-английски. Похоже, она была рада случаю пообщаться не только с помощью жестов. Оглядевшись, я заметила поблизости японку: она натягивала на сына куртку. Она явно была не в таком восторге от нашего общества, однако, улыбаясь, подошла к столику. Она села напротив меня, ее сын расположился рядом, и я могла сравнить, насколько их лица выглядели одинаково пухлыми — в особенности бросались в глаза одутловатые щеки, обвислостью напоминавшие бульдожьи. Американка без устали что-то громко втолковывала Сатико.
Когда к нашей компании присоединились чужие, Марико развернула свой альбом и начала рисовать. Пухлолицая японка, обменявшись со мной любезностями, обратилась к девочке:
