Карлос Фуэнтес - Инстинкт Инес
До самой улочки доносились из кинотеатра звуки музыки, похожие на саундтрек фильмов о Джеймсе Бонде. В конце концов их взгляду открылся маленький парк, засаженный деревьями и отделенный решеткой от Эдвардс-сквер с ее элегантными домами, украшенными железными балкончиками, и окруженном цветами пабе. Они вошли, сели и заказали пива.
Габриэль сказал, оглядевшись по сторонам, что это местечко – настоящее убежище, а в Мехико он испытывал противоположные чувства. Там не было укрытия, все было таким беззащитным, человека можно было уничтожить мгновенно, без предупреждения…
– И ты покинул меня там, зная все это? – прошептала она, но в ее голосе не было упрека.
Он взглянул на нее прямо.
– Нет. Я спас тебя от чего-то похуже. Было нечто более опасное, чем страшная угроза жить в Мехико.
Инес не осмелилась спросить. Если он не понимает то, о чем она не может говорить в открытую, то ей тем более стоит молчать.
– Я хотел бы сказать тебе, о какой опасности идет речь. Но правда в том, что я и сам не знаю.
Инес не возмутилась. Она почувствовала, что он не лукавит, произнося эти слова.
– Я только знаю, что нечто во мне самом не позволяло просить тебя стать навсегда моей женой. Против моего желания, ради твоего блага. Было именно так.
– И ты даже не знаешь, что было причиной, почему ты мне не сказал?…
– Я люблю тебя, Инес, я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Будь моей женой, Инес… Я должен был сказать это.
– Ты и сейчас это не скажешь? Я бы согласилась.
– Нет. Даже сейчас.
– Почему?
– Потому что еще не случилось то, чего я боюсь.
– Ты не знаешь, чего боишься?
– Нет.
– А ты не боишься, что то, чего ты боишься, уже произошло? А случилось, как раз то, Габриэль, что ничего не случилось?
– Нет. Я клянусь тебе, что оно еще не произошло.
– Что именно?
– Та опасность, которую я представляю для тебя.
Какое-то время спустя они уже не смогли бы вспомнить, были ли произнесены какие-то слова, или они только думали об этом, глядя друг другу в глаза, или они думали об этом в одиночестве, до или после встречи. Один бросал вызов другому, и они вместе бросали вызов всему миру; кто может точно вспомнить ход разговора, кто может точно знать, были ли слова, навсегда сохранившиеся в памяти, сказаны на самом деле или они существовали только в их рассудке, воображении, молчании?
Во всяком случае, перед концертом Инес и Габриэль уже не смогли вспомнить, сказал ли кто-то из них: мы не хотим больше встречаться, потому что не хотим видеть, как мы стареем, и быть может, поэтому мы не можем любить друг друга.
– Мы исчезаем, как призраки.
– Мы всегда ими были, Инес. Дело в том, что не бывает истории без темных пятен, и мы зачастую ошибочно воспринимаем то, чего не видим, как нереальность нас самих.
– Ты огорчен? Раскаиваешься, что упустил возможность, когда мог что-то сделать? Мы должны были пожениться в Мексике?
– Не знаю, я только говорю, что, по счастью, на нас никогда не давил мертвый груз прошедшей любви или безрадостного невыносимого супружества.
– Глаза, которые не видят, сердце, которое не чувствует…
– Иногда я думал, что снова любить тебя было бы с моей стороны проявлением нерешительности и уступкой своей прихоти.
– Я же иногда считаю, что мы не любим друг друга потому, что боимся увидеть, как стареем…
– А ты представляешь себе, какая дрожь тебя проберет, если я когда-нибудь пройдусь по твоей могиле?
– Или я по твоей? – рассмеялась женщина.
Верно лишь то, что он вышел на ноябрьский мороз с мыслью, что единственным нашим спасением может быть только забвение своих грехов. Не простить их, а забыть.
Она же, напротив, приготовила себе в номере роскошную ванну и думала, что всякую несчастную любовь следует как можно быстрее оставить позади.
Отчего же тогда оба, каждый по-своему, испытывали интуитивное ощущение, что эта связь, эта любовь, эта affaire еще не исчерпала себя, что бы ни говорили они оба, Инес и Габриэль, ибо глубокое чувство не только не закончилось, но еще и не начиналось? Что же встало между ними, не столько пресекая продолжение того, что было, сколько мешая состояться тому, чего никогда не было?
Инес, с наслаждением намыливаясь, могла подумать, что истинная страсть никогда не повторяется. Габриэль, шагая по Стрэнду (порох в 1940-м, пыль в 1967-м), скорее смог бы добавить, что самолюбие одолело страсть, но результатом было бы то же: мы исчезаем, как призраки. Оба подумали, что в любом случае ничто не может нарушить ход событий. А события уже не зависят ни от страсти, ни от самолюбия, ни от воли Габриэля Атлан-Феррара или Инес Прада.
Оба чувствовали себя опустошенными. То, чему суждено произойти, произойдет. Они исполнят последний акт своей истории в «Осуждении Фауста» Берлиоза.
В своей уборной, уже готовая к выходу на сцену, Инес Прада продолжала делать то, что неотступным образом преследовало ее с того момента, когда Габриэль Атлан-Феррара сунул ей в руки фотографию и ушел из отеля «Савой», не сказав ни слова.
Старый снимок изображал Габриэля в молодости, улыбающегося и растрепанного, черты лица были менее резкими, а улыбка излучала такую радость, какой Инес никогда в нем не наблюдала. Он был раздет, но сфотографирован только до пояса.
Инес, сидя одна в своем гостиничном люксе и щурясь от блеска серебристой отделки номера в бледных лучах зимнего солнца, непостоянного, как гримасничающий ребенок, пристально смотрела на фотографию, на юного Габриэля, который стоял отведя левую руку так, словно обнимал кого-то.
Сейчас, в театральной уборной «Ковент-Гарден», изображение дополнилось. Там, где еще днем была пустота, – молодой Габриэль был один, – постепенно проявлялся, сперва легчайшими тенями, но затем все более четкими контурами, силуэт, спутать который было невозможно ни с чем: Габриэль обнимал стройного светловолосого юношу, тоже улыбающегося, но являющего собой полную противоположность Габриэлю. Он излучал радость, и его открытая улыбка не таила загадки. Загадка таилась в медленном, почти незаметном появлении отсутствующего юноши на портрете.
Это был образ беззаветной дружбы, всепобеждающей и горделивой – той гордостью, которую испытывают два человека, в юности обретшие и признавшие друг друга, чтобы вместе идти по жизни, никогда не разлучаясь.
«Кто это?»
«Мой брат. Мой товарищ. Если ты хочешь, чтобы я рассказал о себе, ты должна будешь рассказать мне о нем…»
Это сказал тогда Габриэль? Он произнес это более четверти века назад…
Казалось, будто невидимый снимок проявился теперь благодаря взгляду Инес.
Сегодняшняя фотография опять стала такой же, какой она была во время их первой встречи в домике на побережье.
Юноша, исчезнувший в 1940 году, снова появился в 1967-м.
Это был он. Вне всякого сомнения.
Инес повторила слова, произнесенные при первой встрече:
– Помоги мне. Люби меня. E-dé. E-mé.
Ее охватило непреодолимое желание зарыдать, оплакивая несбывшееся. Она почувствовала, как невидимый барьер преграждает путь ее мыслям: запрещено касаться воспоминаний, запрещено пытаться вступить в прошлое. Но она не могла оторваться от изображения, где черты лица отсутствующего юноши проявлялись под пристальным взглядом женщины, столь же отсутствующей. Неужели достаточно внимательно посмотреть на что-то, чтобы снова появилось исчезнувшее? А все скрытое от нас просто ждет нашего пристального взгляда?
Ее размышления прервал сигнал к выходу на сцену.
Уже прошло более половины оперы, Инес появлялась только в третьей части, с лампой в руке. Фауст скрылся. Мефистофель исчез. Маргарита впервые поет:
Que l'air est étouffant]
J'ai peur comme un'enfant![25]
Она встретилась взглядом с Габриэлем, который дирижировал оркестром с отсутствующим видом, казалось, он полностью отстранен от происходящего, но взгляд его отрицал эту безмятежность, он выражал жестокость и страх, которые испугали ее, едва она спела вторую строфу, c'est mon rêve d'hier qui m'a toute troublée, «мой вчерашний сон – вот, что меня тревожит», и в этот момент, продолжая петь, она перестала слышать свой собственный голос, она знала, что поет, но не слышала сама себя, не слышала оркестр, лишь смотрела на Габриэля, в то время как другое пение, заключенное в самой Инес, призрак арии Маргариты, отделилось от нее, следуя неведомому ритуалу, захватило власть над ее действиями на сцене и превратило их в подобие тайной церемонии, которую посторонние, те, кто оплатил билеты на представление «Осуждение Фауста» в «Ковент-Гарден», не имели никакого права наблюдать: это был только ее обряд, но она не знала, как исполнить его, она сбилась, она уже не слушала саму себя, не отрывая глаз от гипнотического взгляда Габриэля, которым он укорял ее в отсутствии профессионализма – что она поет? что говорит? – мое тело не существует, мое тело не касается земли, земля начинается сегодня, и под конец вопль вне времени и пространства, предвестник великого нашествия ада, конницы дьявола, кульминации всего произведения.
