Юрий Манухин - Сезоны
— Н-да… А если мы обяжем его убрать все бесспорные ошибки, исправить бесспорные замечания, чтобы не было существенной переработки?..
— На это у него уйдет не меньше недели, но оценка моя останется прежней. Геннадий Андреевич, это не тот случай, когда можно марафетом спасти работу.
— Так… так… так… — медленно произнес главный, и я отчетливо уловил раздраженные обертончики, в которых плавали ничего не значащие слова. — Но вы, я надеюсь, понимаете, Павел Родионович, что означает для экспедиции несдача в срок тематического отчета? Ведь эта тема всесоюзная, ее ждут в Москве, о ней уже запрашивал головной институт, кому предстоит свести все в единый отчет.
— Ну, скажем, за полтора месяца москвичи, еще не доберутся до наших окраин, — усмехнулся я, услышав за последней фразой главного другую: «Ведь мы не выполним план по отчетам. И втыки сделают нам на всех уровнях. А кому это нужно?»
— Согласен, не доберутся. Но сроки есть сроки, Павел Родионович. Государственный план есть государственный план. — Главный вздохнул и снова выжидательно замолчал.
— Я совсем не понимаю вас, Геннадий Андреевич. Я-то тут при чем? Ну, сорвал Беленький отчет, ну и разбирайтесь с ним, наказывайте его, если хотите! Не устраивает вас моя рецензия, ну и отдайте отчет еще кому-нибудь на отзыв! А я не могу написать то, что считаю неверным! И не надо меня уговаривать! — поднял я забрало.
— Уже поздно. Вы держали у себя отчет неделю.
— Четыре дня, — уточнил я.
— Другому рецензенту потребуется тоже не меньше недели, — пропустил главный мои слова.
— Могу помочь ему сократить время на экспертизу, — потряс я листками с замечаниями.
— Нет, никак не получается, — с досадой прикинул в уме главный. — И следовательно, остается один выход. — Он встал из-за стола, подошел к шкафу, за стеклами которого блестели, сверкали, искрились, радуя глаз, прекрасные друзы и жеоды кристаллов и пришлифованные образцы пород, постоял, сутулясь, спиной ко мне, глядя на это великолепие, и наконец развернулся в мою сторону: — И следовательно… мы будем защищать отчет в том виде, в каком он есть. А вы… Вы, Громов, выступите оппонентом.
«Мы будем защищать отчет» было сильно сказано, но неосторожно.
— Выходит, — встрепенулся я, — вы предлагаете мне защищать на техсовете свою рецензию. Я правильно вас понял?
Главный выпрямился.
— Я этого не сказал. А вы вольны понимать то, чего я не говорил, как вам заблагорассудится. Можете идти.
Слух о том, что Громов «зарубил на корню» отчет Беленького и теперь ему будут «промывать мозги» на техсовете, прокатился по экспедиции, кажется, быстрее, чем я вернулся к своему столу после аудиенции у главного. Совру, если скажу, что я равнодушно воспринял идею главного. Нетрудно было представить, какая экзекуция будет мне уготована, создай главный «определенное» мнение против моей рецензии, а еще хуже — против меня самого. Ведь тогда придется чуть ли не каждым словом доказывать, что ты не дурак и к тому же порядочный человек. Тяжко, что и говорить. Посоветоваться бы с кем-нибудь из старых «зубров» и, если бог даст, заручиться их поддержкой. Даже такая мысль промелькнула — что значит опыт.
Уже перед концом работы заглянул к нам в камералку Робертино:
— Зайди ко мне.
С прошлого года Робертино возглавлял геологический отдел экспедиции. Вот кому я должен выложиться до конца. Как я сразу не скумекал? Кто из начальства знал меня лучше, чем он?
В отделе, кроме нас, никого не было.
— Что у тебя там с Нолем стряслось?
Я расхохотался.
— Ох люди-люди! Ему искать новую работу пора, а его смех разбирает. Ну чего скалишься?
— Вы бюрократом становитесь, Роберт Иванович, если, как вы говорите, главный — бюрократ. Он ведь меня, когда вызывал, перво-наперво спросил: «Что у вас там с Беленьким стряслось?» Похоже?
— Не обижай, Паша. Он тебя как спросил? Без эмоций. А я тебя как?.. С участием, Павел Родионович.
Я не коротко, но и не длинно рассказал суть конфликта. Робертино слушал внимательно. Меня всегда поражала мертвая хватка Робертино. Он ведь не был гидрогеологом, но суть темы почти в мгновение ока понял.
— Так это же форменный бандитизм на геологических тропах Крайнего Севера! И он отказывается исправлять? Вот наглец!
А я, воодушевленный такой искренней поддержкой Робертино, готов был развивать свои идеи хоть до ночи, но тут позвонила Наташа — жена Робертино, и он виновато сказал в трубку:
— Иду-иду. Тут мы, понимаешь, с Пашей толкуем о проблемах современной гидрогеологии.
Она, видно, что-то такое ответила ему, что он часто заморгал, без звука опустил трубку и стал поспешно одеваться.
— Молодец, что познакомил меня с этим делом подробно. — И добавил на прощанье: — А теперь стой насмерть, Паша!
Техсовет экспедиции начался в среду сразу же после обеденного перерыва в кабинете начальника экспедиции. Нездоровый ажиотаж вокруг защиты отчета Беленького собрал необычно много народа. Чтобы рассадить приглашенных, принесли все стулья из приемной да еще из камералок прихватили.
— Хватит! — басом сказал Романов Лев Петрович, начальник экспедиции. — Люба, закройте дверь и никого больше не впускать! Успокаивайтесь, товарищи, успокаивайтесь. Не будем тянуть время. У нас сегодня много работы. Два вопроса, — заглянул он в повестку дня, — две защиты отчетов. Первый вопрос — рассмотрим отчет Глушковского поискового отряда. Пожалуйста, Алексей Прокофьевич.
Просто отлично защищался Леша Кобзев. Как песню пел! Правда, и защищать ему особенно нечего было — отчет защитил сам себя, работа его партии защитила. Из пяти рудопроявлений, открытых его партией за два года, два шли под детальные поиски, к тому же вокруг них вырисовывались довольно приличные площади, «зараженные» металлом. В рецензии на отчет Кобзева прилагалась отличная оценка, и техсовет, не долго обсуждая, принял отчет с той же оценкой и рекомендовал его к защите на НТС управления.
Я слушал Кобзева и всю его защиту и внутренне весь сжался, как перед прыжком. Следом предвиделось нечто совсем иное.
И вот оно началось.
Беленькому дали слово для доклада, и он начал. Честное слово, слушал я его и удивлялся тому, как можно блестяще излагать хреновую работу. Беленький говорил солидно, выразительно, подчеркивая важность проблемы, оперируя фразами, которых в отчете не было, выпячивая все положительные моменты, нажимая на объективные трудности. Не избегал он и отрицательных сторон, по которым я в рецензии прошелся, как теперь стало мне ясно, излишне бегло, не утруждая себя доказательствами. Его выступление как бы предвосхищало то, о чем собирался говорить я, но в его интерпретации все выглядело куда как безобидно. Был момент, когда мне даже подумалось: «А действительно ли все так плохо и неприемлемо в отчете, как об этом написано в отзыве?»
Главный всем своим присутствием, всем своим видом показывал свое полное расположение и к отчету, и к его автору. Он не спускал с докладчика глаз, благодушно улыбался, а в самых удачных местах согласно кивал головой, не нарочито, а вроде бы как между прочим, вроде бессознательно. Так меломаны слушают любимые вещи.
Наконец Беленький кончил.
— Спасибо, Арнольд Михайлович, вы уложились точно во время, — похвалил Романов Беленького и спросил: — У кого будут вопросы?
Лев Петрович, целесообразно заслушать отзыв, а потом уже вопросы и к докладчику, и к рецензенту.
Беленький улыбнулся и сел.
Я встал и, волнуясь (наверное, это было всем заметно), сделал следующее вступление:
— Прежде всего я хочу сделать некоторые пояснения членам техсовета.
Главный недоуменно пожал плечами, но я не дал ему вставить слово и быстро продолжил:
— Я хотел бы прежде всего сказать, что обычно рецензент перед тем, как зачитать отзыв, заявляет, что многочисленные замечания в ходе рецензирования автором исправлены и не упоминаются в отзыве. В данном случае этого нельзя сказать, и поэтому прошу научно-технический совет считать сто тридцать четыре не исправленных автором замечания в качестве приложения к рецензии, — я перевел дух и при полном молчании начал читать сакраментальное: на отзыв представлен отчет по теме такой-то, такого-то автора, в стольких-то томах, такой-то объем. Перечисление выходных данных отчета успокоило меня, и, главное, я почувствовал, что своим экспромтом мне сразу же удалось хоть в какой-то мере стереть впечатление от доклада Беленького, мол, забудьте все, что с таким вдохновением излагал вам автор, и слушайте дело. Рецензия была, на мой взгляд, достаточно корректной, но в то же время тон ее мог показаться несколько задиристым, потому что вещи в ней я называл своими именами: слабость — слабостью, неряшливость — неряшливостью, безграмотность — безграмотностью, подтасовку фактов — подтасовкой фактов, незнание материалов — незнанием материалов и т. д.
