Андрей Курков - Форель a la нежность (сборник)
Оркестр продолжал выводить скорбные звуки. Вдруг окно квартиры покойника распахнулось, и в оркестр один за другим полетели вопящие коты. Все словно окаменели. Трубы выдохнули последние звуки и замолкли. Коты, ударившись о пожарных, быстро приходили в себя и запрыгивали обратно в окно. Вскоре они перестали вылетать. Оцепенение толпы еще не прошло, когда из окна выглянуло заспанное, как мятая подушка, лицо Товарнова-Вагонского. Апологетта, увидев лицо, закричала. Феодор зашатался.
– Умер кто? – заторможенно спросил Товарнов-Вагонский.
– Вы, вы умерли! – убежденно заверил его Бухманд.
Лицо скрылось в глубине комнаты, потом из парадного раздался грохот падающего гроба. На крыльце появился Товарнов-Вагонский в сиреневой пижаме на подтяжках: он ступал медленно, словно еще сам сомневался, живой он или нет. Заметив венок, он подошел к нему и, наклонившись, прочитал. Лицо его позеленело. Он покосился на Бухманда и зашел обратно в парадное.
Бухманд чесал за ухом. Неожиданно из парадного выскочил неудавшийся покойник с толстым рыжим котом в руке и бросился к Бухманду. Держа кота за хвост, он раскручивал визжащее животное и бил им по лицу Бухманда.
Бухманд закрывался руками, но кот со злости выпускал когти и оставлял на руках кровавые полосы.
– Я тебе покажу, как меня хоронить! – кричал Товарнов-Вагонский, продолжая лупить Бухманда котом. – Я тебя научу жить по-новому! Я тебе все припомню! И валерьянку, и другие запахи! Ты у меня забудешь, где живешь! Я потребую перенести в твою квартиру общественный туалет!
Толпа ожила и с интересом наблюдала за необычной сценой. Только пожарники глядели хмуро и не знали, что делать. Бухманд уже безжизненно лежал у скамейки, а его враг все продолжал лупить его по лицу уже замолкшим рыжим котом. Наконец, после очередного удара, Товарнов-Вагонский оставил животное, а сам скрылся в парадном, однако ненадолго. Он выволок оттуда пустой гроб, затолкал в него Бухманда, а под голову запихнул рыжего кота. Потом с торжествующим видом повернулся к пожарникам и, радостно сверкая глазами, выкрикнул: «Играйте!!!»
Пожарники пошептались и заиграли что-то маршевое.
Товарнов-Вагонский повернулся к толпе.
– Несите! – крикнул он, указывая на гроб. Толпа не отреагировала. Он снова заскочил в парадное и появился с новым котом в руке. Угрожающе раскручивая животное, он приблизился к толпе и требовательно обратился уже к определенным ее представителям. Те, испугавшись, нехотя подняли гроб.
Товарнов-Вагонский, войдя в неистовый раж, командовал, словно профессиональный распорядитель похорон.
– А теперь несите на кладбище! – крикнул он, подтвердив направление еще разок призывающим жестом костлявой руки.
Процессия тронулась. За гробом шагали пожарники, на ходу играя печальные мелодии. Далее шествовала толпа.
Товарнов-Вагонский, сделав несколько шагов за гробом, вернулся и, довольно потирая руки, зашел в парадное.
Как ни странно, но Бухманда действительно похоронили, закопав в заранее приготовленной для какого-то умирающего больного яме. Рыжий кот, заменявший Бухманду последнюю подушку, по дороге ожил и, с визгом выпрыгнув из гроба, стрелой умчался назад на Низкопоклонный, где с разбега залетел в окно Товарнова-Вагонского.
Поздним вечером, когда стемнело, у дома затормозила машина и какие-то люди забрали Товарнова-Вагонского и, посадив его в грузовик, прежде чем уехать, еще долго отбивались от котов, запрыгивавших в кузов и в кабину. На следующее утро жители дома № 8 заметили, что двери в квартиру Товарнова-Вагонского опечатаны.
С тех пор Товарнов-Вагонский больше не появлялся. Коты, жившие под его дверью, в течение месяца исхудали и поумирали. Со смертью последнего кота ушла и память об его стихийном хозяине. Единственное, что напоминало иногда о происшедшем, – легкий запах валерьянки, до сих пор витавший в парадном.
19Был один из дней недели. Точнее вечер. Агатангел Ильич сидел за письменным столом. Держа в руке карандаш, он поочередно то думал, то писал. Мелкий почерк бисером покрывал сверху вниз листы бумаги. Иногда профессор переставал думать и писать. Он улыбался, разглядывая исписанные листы, и радовался. Так мысль ушедшая всегда волнует сердце постепенно. Иногда он думал не о том, что писал, а о самих мыслях, об их сущности и великой способности оставаться невидимыми, неощутимыми, нематериализовавшимися. «Мысль – это свободное движение разума в словесных частях его», – подумал Агатангел. После этого вывода он решил подумать еще о чем-нибудь таком:
«Мысль о единении духовного с материальным есть не что иное, как вечная мечта человека о гармонии. Следовательно, всякая гармония начинается с мысли о ней, а раз человечество за все прошедшие века дальше мысли не двинулось, следовательно, человечеству и без гармонии хорошо. Из вышеподуманного исходит то, что человек думает всегда о том, чего ему хочется, но в чем на самом деле он нуждается. Следующий вывод: мысль – это единица социально-опасного процесса, приводящего человека к пьянству или буйству. Мысль – это продукт сомнения. Для того чтобы избежать сомнительных мыслей, человек должен иметь сборник правил и ответов на любые вопросы, составленный в строго убеждающей форме».
В дверь постучали. Агатангел Ильич отвлекся от мышления. Пришел дворник Феодор, стеснительно пряча руки за спиной.
– Можно? – спросил он.
– Пожалуйста, проходите! – приветливо встретил его профессор.
– Я тут с… – Феодор вытащил из-за спины бутылку водки.
Агатангел провел гостя в кухню и усадил на табурет у стола. Достал чашки. Феодор открыл и налил.
– Я от сомнения к вам пришел… – начал он и запнулся. – Вот многого уразуметь не могу. Вещи творятся, а я их ни в толк, никуда… как бы это… ну…
Агатангел вспомнил свои недавние мысли и улыбнулся.
– А о чем вы сейчас думаете? – спросил он.
– Да в том-то и беда, что сразу о многом как бы. Вот и о похоронах, что были на днях, о жизни, о бабах. Мне бы как-то уразуметь все это…
– А о похоронах-то я толком и не знаю ничего. Расскажите, будьте добры!
– Да че там рассказывать! Утром вышел к Муське, гляжу – у двери Товарского-Вагонного гроб приставлен. Я решил, что раз приставлен, так не зря, и пошел по жильцам на венок собирать. Еврей сверху, Бухманд, кажись, таким добрым оказался, пошел сам венок купить. Принес. Музыку позвали. Играть начали; а тот живым оказался. Взял кота и избил Бухманда насмерть, и похоронили его сразу… А этого Тобарского увезли ночью…
– Гроб?! А какой из себя гроб был?
– Да какой? Обычный, с крышкой. Обивка дорогая, красная с черным, и такой он вроде широкий в се редке.
Агатангел прикусил от догадки губу и выпил водки.
– Но это, уважаемый, меня волнует меньше, чем бабы. Вот об тех бы что узнать!
– А что же именно вас в них волнует?
– Да ихнее мозговое устройство… Отчего это они так разно ведут себя, и вот говорят о всем, о душе, о доброте, а сами одного хотят: из тебя все жизненные соки взять…
Агатангел слушал уже невнимательно. Он думал о гробе, с которого начались похороны. Гроб наверняка был тот самый, который он подарил Магнитогорычу. Но почему он оказался у двери Товарнова-Вагонского?! Неужели специально?!
– Так вот что вы про это думаете?
– Да вы знаете, мне самому в этом никак не разобраться. Путаное это дело. Философия и та проще: ведь на каждый философский вопрос можно дать философский ответ, а тут как ни думай, а ответа не найдешь…
– Так я и думал! Бабы, они для путаницы и сомнений созданы, были б на земле одни мужики – тогда б и лад наступил, и хорошо бы стало. Ни тебе всяких грехов, ни разлада…
Феодор замолчал, задумался и осушил чашку, негромко крякнув.
– Да, наверно, да… – поддакивал Агатангел, снова задумавшись о чем-то своем.
Вскоре бутылка изошла водкой, отчего Феодор встал, попрощался и ушел.
Профессор посидел еще чуток на кухне, размышляя о странных похоронах, на которых гробы и венки появляются раньше, чем покойник. Перед тем как лечь спать, он подошел к Катеньке и сказал:
– Ты, Катенька, больше этого соседа, что приходил, не пускай! Говори, что я не велел. Беда от него может быть. Нехороший человек. Ну, спи теперь! Доброй ночи!
20За последние дни дух Магнитогорыча поднялся, как пар в котле. Он ходил, радостно выбрасывая вперед носки ног, словно генерал, марширующий на параде впереди всех. В его пронзительном взгляде светилась теперь и какая-то снисходительная усмешка. Возникло постоянное желание бить себя в грудь, ничего при этом не говоря и не объясняя. Магнитогорыч думал, что Наполеон после каждой победы подолгу молча бил себя в грудь в знак того, что собой был доволен. Магнитогорыч был доволен собой больше, чем Наполеон. Он шел, внутренне трепеща от гордости за все свое прошлое, заканчивавшееся вчерашним днем. Так и хотелось ему крикнуть: «Смотрите, кто идет! Смотрите и путайтесь в догадках, чего от меня ожидать!!!» Сделав несколько ходок вдоль Липковского бульвара, он зашел в свой подъезд и постучал в квартиру Мудренова. Дверь приоткрыла Катя.
