Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
От «Веселых ребят» подошел солист.
— Насчет ваших предложений.
— Ну?
Солист показал список.
— Вот это, это и это…
— Ну?
— Ведь я не запевала? Я лирик. И под электрогитары все это не пойдет. Тут нужен сводный хор с оркестром.
— Так, значит… Уверены?
— Абсолютно.
— Ладно, давайте лирику. Но только нашу.
— Есенина?
— Давай. Только с разбором. Не кабацкого!
Концерт начался засветло. Солист вышел на подмостки и развел за микрофоном руки. Динамики заглушили рев ударника за сценой. Есенин встречен был войсками с энтузиазмом:
Зацелую допьяна, изомну, как цвет.
Пьяному от радости пересуда нет.
Во втором отделении на сцену ударили прожектора. Самая маленькая «звездочка» вынесла табурет. С обнаженным баяном на животе вышел Геннадий Иванович, взыскательно стряхнул с сиденья якобы пылинки, занял место и раздвинул меха. Выплыл коллектив — от Мамаевой до малолетки. И пошло-поехало! Глядя из темноты под взлетающие юбки (там все равно были другие, но белые и короче), танкисты бисировали каждый номер свалившихся, как с неба, «звездочек», среди которых самой яркой была, бесспорно, Мамаева — кратчайшая в жизни Александра страсть. Она плясала в своих алых сапогах, и пара жарких пятен подмышками «народной» ее кофточки от танца к танцу все более темнели. «Да-а… — Комиссаров был сконфужен. — Ей не к Шибаеву в гарем…» — «К царю Соломону!» — «Вот-вот! Не наш экстаз». — «А Пушкин оценил бы». — «Нет, Пушкину смиренницы дороже… Мне, между нами, тоже».
Но был еще не вечер: как ток высоковольтный подключили к Мамаевой, когда на русский танец пожаловал Шибаев — с группой старших офицеров и со свитой, возросшей на иностранную особу с короткой стрижкой и сережках в виде полых и сверкающих сердечек. Когда они уселись в пустовавшем первом ряду, на подмостках все перешло в экстаз и пароксизм. В кругу нахлопывающих «смиренниц» вакханка эта исступленно раскручивала юбки и сотрясала доски так, что Шибаев не выдержал, поднялся — штангист-коротыш — и захлопал. «Самодовольно», — подумал Александр. За ним и свита, офицеры, а следом в ладоши грянул рядовой состав.
— Сейчас скомандуй им «на Запад!» — в урагане рева и оваций орал ему на ухо Комиссаров. — К Ла-Маншу вышли б до утра!..
В долгу танкисты не остались. Ужин начался под «Бычьи рога». Местное красное соотечественникам за границей не показалось. Водку на территории части в принципе не отпускали, но, коль пошла такая пьянка, сам замполит взял на себя ответственность — и в заключение «Веселые ребята» вносили в «Икарус» не только аппаратуру, но и Геннадия Иваныча, чей забытый баян Александр разыскал под столом в офицерской столовой.
На возвратном пути тропинку заступила тень. Споткнувшись о какой-то корень, он упал вперед баяном. Тень засмеялась пьяным женским смехом. Он просунул руки в лямки и поднялся с колен.
— Простите, — сказала иностранка, стриженная «под мальчика».
— Никогда.
Она захохотала.
— Музыку не разбили?
Он сотряс, в футляре шевельнулся монолит.
— Цела!
— Я просто заблудила. Или «заплутала»?
— «Отбилась», «потерялась», «запропала». Сейчас найдемся. Вас зовут?
— О-о, очень сложно… Ибоа.
— Как?
— Есть такой цветок. Но можно короче — Иби. Но русские смеются.
— Вы наша переводчица, Иби?
— Ваша. Но зачем вам? Мне с поезда не дали душ принять. «Давай, давай!» Когда тут все без слов друг друга понимают. А я не понимаю никого. Этот человек без шеи — он, правда, начальник всех? Мне руку на колено и ругает: «Почему в штанах? Куришь почему? Курящую девушку — как пепельницу целовать». Одновременно все целуют и пробуют за жопу. Все русские, все пьяные. За дружбу наливают. Водку сто лет не пила. И этот черный лес. Как подсознание открылось. Хаос.
— Сейчас…
Уверенно он выводил ее на свет.
И вывел.
— А это что?…
И даже спряталась за дерево.
А это были только танки. Стволами к ним, а задом к стене с колючей проволокой. Прожектора им били на прутики антенн, на башни, на зачехленные орудия. Охраны рядом не было.
Иби достала из кармана зажигалку. Бензиновую. Оглянулась на него и щелчком отбросила ветрогаситель.
— Коктейль Молотова знаешь? Пьют не закусывая. И за дружбу!
— Иби!..
Долговязая, в два прыжка венгерка перемахнула пахоту и стала поджигать наш мирный танк. Трезвея, он смотрел на хулиганку в джинсах, припавшую к броне.
От этого девиза юности — спонтанно — были и производные. Такие, как спонтанёр. В том качестве он оценил бы хэппининг. Но десять лет спустя вся эта сцена в интенсивном свете прожекторов отозвалась в нем дурнотой такой, что взмокли виски. Александр свалил баян.
Увязая в месиве земли и древесины, он подошел к ней, взглянул на мочку уха с подвешенным сердечком, на шею с пульсирующей жилкой, на язычок бензинового пламени, тщетно лижущий броню — и взял за руку. Выронив зажигалку, Иби отпрыгнула и нырнула в проход между танками. Он подобрал зажигалку, сунул в карман и бросился за ней. Единственное слово повторялось в голове, и так, будто заранее все одобряло, лишь бы: «Спонтанно, друг! Спонтанно!» С тыла танки сильно воняли — мазутом, керосином. Он догнал. Она сопротивлялась, ослабевая от смеха. Распластал ее на броне — между буксирными крюками. Глаза сверкали — огромные на бледном лице. Она толкалась под ним всем телом, но он удерживал, сжимая под браслетами запястья, которые пульсировали. Они дышали друг другу в лицо. Водочным перегаром. «Иби…» Она толкнулась снизу. «Ну? Еби!» Он отпустил запястья руки ее остались на броне. Полы пиджачка были распахнуты, а черный шелк обтягивал соски странно плоской груди, под крыльями которой пульсировала впадина живота. Он чувствовал это биение, отстегивая ремень на ее джинсах. Форменный — из грубой кожи и звездой СА на бляхе. «Откуда у тебя?» «Лейтенант отдал за брудершафт. Нельзя?» Он с треском стянул книзу «молнию», раскрывая бедра, низ живота и выбившийся край волос. Он всунул пальцы под неплотное кружево и перешел в другое измерение — в безвыходно жаркое. Он смотрел ей в глаза, пытаясь совместить одно с другим. Он гладил края подбритой кожи, чувствуя ладонью плотный бутон цветка по имени Ибоа никогда не слышал о таком. Он густо и стрижено зарос кругом, этот бутон. Он утопил в нем палец. Средний и слегка. Подушечкой. Снизу вверх прошел и выскользнул. Иностранка со стоном выгнулась на танке: «Да… делай так…» Он обнял другой рукой ее за поясницу, защищая от брони, и начал делать так — так, как она хотела, ибо он не был мачо, что бы некоторые там не говорили, но вдруг услышал подъезжающую машину и замер. «Делай, делай!» толкнулась она нетерпеливо. Он вынул руку и закрыл ей рот. В ответ она стала лизать его ладонь — уже настороженно бесчувственную…
Машина пробуксовала и остановилась.
Хлопнули дверцы, подошли голоса. Он различил начальственный — Шибаева. Потом членораздельно донесся другой: «Крепка броня, крепка… А это, значит, наши „Т-62“. Вот он, красавец!» — «Ну, здравствуй, брат!» — Шибаев спереди по-братски обхлопал танк, на корме которого под Александром лежала Иби с зажатым ртом. Но руки у нее, к несчастью, были свободны делать что хотели. А хотели они сначала расстегнуть его, и это было просто. Но вынуть, к счастью, не смогли. И левая рука осталась у него в трусах, больно сжимая вместе с волосами его заклинившийся член, а правая, с браслетами, скользнула в свои трусы. От этого рот ее раскрылся под ладонью, а глаза закрылись. Он смотрел на ее бледный лоб, на выпуклые веки с дрожащими ресницами и слушал грубый разговор пришельцев. «А пулемет, я вижу, здесь один?» — заметил голос Шибаева. «На этих, да, — ответил гид. — Зато калибр орудийный посерьезней». — «Сколько?» — «Сто пятнадцать». — «Молодец! Он знает правду! Хаустов, кто из наших сказал: „Только танки знают правду?“» «Знают истину танки!», — поправил Хаустов. «А кто сказал-то?» — «Если не возражаете — потом». — «Что за секреты от своих? У него это профессиональное, не обращай внимания, майор. Такой темнила, что… Ананьев — нет?»
Его мутило от вони керосина. Исступленно двигая правым плечом, она с закрытыми глазами кусала ему руку.
Гид проявил эрудицию: «Наверное, Бондарев. Ананьев, это — Танки ромбом. Идут». — «Хаустов, ну не темни!» — Хаустов отозвался иронично: «Александр Исаевич сказал. Литературный власовец». Возникла пауза. Но Шибаев нашелся: «А мы, брат, у врага на вооружение возьмем! А что? Если враг правильно сказал? — И он обхлопал танк еще раз. — Давай, правдоискатель! Не подведи! 115-й калибр говоришь?»
«Так точно, 115-й, — ответил гид, который был майор. — Что здесь у нас не есть предел. Вот я сейчас вам кое-что продемонстрирую… Степан, машину!»
