Аркадий Макаров - Парковая зона
Все честь по чести, Коле махонький стаканчик водки.
Коля степенно втягивал в себя содержимое, ставил стакан на стол и снова весело поглядывал на своих благодетелей, а те разойдутся, бывало, и сквозь хохот кричат: «Коля, покажи Карла Маркса!»
Коля опять развязывает на штанах тесемку, расстегивает ширинку, спускает холстину и показывает Карла Маркса во всей бородатой красе.
Мужики за животы хватаются, а Коле еще стаканчик.
Веселая жизнь!
До Сталина, правда, дело не доходило.
Стояло послевоенное лихолетье, и за такую насмешку над живым вождем народов можно было бы поплатиться и головой, а в лучшем случае загреметь на урановые рудники в соплях и в железе…
Как-то в Бондари нагрянуло высокое начальство из Талвиса, то ли для подведения итогов очередной успешной битвы за урожай, то ли совсем наоборот. Мало ли каких уполномоченных было в то время!
После работы «на износ» гостей повели обедать в районную чайную.
Тогда еще не догадывались ставить отдельные банкетные залы для приема пищи начальства, чтобы убогий вид общего помещения не портил их слабые желудки.
Ну, пришли гости в чайную, оглядели помещение снаружи и внутри.
Долго и одобрительно чмокали губами, рассматривая Советский Герб, сделанный местным умельцем Санькой-Художником – пьяницей, но талантливым человеком. Герб был сделан из настоящих пшеничных колосьев перевитых красным кумачом, охвативших в своих крепких объятьях голубой школьный глобус.
Этот рукотворный Герб стоял на специальной подставке над головой веселой, вечно поддатой буфетчицы Сони.
За гоготом и шумом, сидя спиной к дверям, очередная партия шоферов и не заметила высокое начальство, увлекшись Колиным представлением.
А в это время Коля как раз показывал Карла Маркса – лохматого и мужественного.
Партийные гости, услышав имя своего пророка и застрельщика борьбы классов, оглянувшись, увидали сгрудившихся мужиков и тоже заинтересовались: что там еще за Карл Маркс? Может картина или бюст какой?
Руководящая партийная дама из комиссии с поджатыми строго губами даже очки надела, чтобы получше разглядеть очередной экспонат коммунистического воспитания.
Увидев «Карла Маркса», она затопала ногами, истерически завизжала что-то нечленораздельное, но пугающее.
Торжественный обед был сорван.
Начальник бондарской милиции, прибывший совсем недавно из очередных тысячников для укрепления порядка и дисциплины, ласково так поманил Колю за собой, и Коля, смущенно улыбаясь и завязывая на ходу шнурки на обвислых портках, пошел за ним.
После этого Колю долго не видели.
Позже он появился снова, но уже тихий и опечаленный.
Коля как-то нехорошо стал подкашливать в кулак, сплевывая кровью и боязливо оглядываясь по сторонам.
Показывать Карла Маркса и Ленина Коля больше не хотел. Вскоре он тихо умер, так и не раскрыв, о чем же с ним беседовал большой начальник…
Над Колиной могилой плакала только одна старая тетя Маша, припав к сухим кулачкам подбородком.
Вот что пульсировало в мозгу Ивана Метелкина, когда его вел под руки в синих галифе представитель того закона, который сделал смиренного Колю холмиком на заросшем сельском кладбище.
Железнодорожное отделение милиции города Талвиса раньше располагалось в небольшом деревянном строении рядом с вокзалом. Теперь, вероятно, все изменилось. Новоделы перекроили весь город. Самые удобные места расхватаны – маркеты, казино, лавчонки…
Внутри милицейского помещения было тихо и прохладно. Из темного коридора под охраной милиционера вчерашний школьник Ваня Веник и хныкающая женщина с чемоданом сразу же попали в маленькую прокуренную комнату. Там за дощатым неопрятным столом, заваленным окурками и смятой бумагой, сидел, судя по погонам, капитан, чапаевские усы которого, как два штыка, прокалывали голубой, стелющийся над столом дым. Тяжелый махорочный запах обволакивал всю комнату.
Время было послеобеденное, и сытое лицо капитана выражало довольство и умиротворение.
– Митрофаныч, смотри, какого я тебе скворца поймал! Залетный, е-мое! Не наш, – милиционер ткнул Ивана в спину твердым, как тележная ось, пальцем.
Закурив, он сел на угловатый самодельный табурет, выкрашенный в грязно-зеленый цвет.
Женщина, зажав крепкими ногами чемодан, осталась стоять тут же.
Капитан долго оглядывал «скворца» с ног до головы, потом, подвинув к себе чернильницу-невыливайку, выбрал из вороха бумаг листок поприличнее.
– Цыган будешь? – миролюбиво спросил он.
Смуглая внешность деревенского паренька и потертая, поношенная одежда, вероятно, говорили капитану, что стоящий перед ним принадлежит к этому крикливому и бродяжьему племени.
Испуганный происшедшим, Иван осторожно крутил вывихнутой шеей, медленно соображая: куда же он влип, и что ему теперь делать?
– Так, сержант, – обратился капитан к громиле, который все так же сидел на табурете, – обыщи его на всякий случай!
Тот широкими лапами захлопал по всему телу потупившего голову парня, как будто бил на нем мух.
В кармане куртки у Ивана лежал паспорт с вложенным в него аттестатом зрелости, а в брючном кармане были спрятаны небольшой складной нож с перламутровой ручкой и пистолет-зажигалка – мальчишеская похвальба, немецкий трофей, привезенный отцом с фронта. Отец давно бросил курить, и зажигалка перешла по наследству к сыну.
В одно мгновение все это богатство оказалось на столе у капитана.
Не обращая внимания на нож и зажигалку – их-то Иван и боялся выпустить из вида – капитан взял в руки паспорт и углубился в чтение, потом поднял телефонную трубку и набрал номер, как понял бедолага, по-детски шмыгающий носом, сельского райотдела милиции, в котором Метелкина Ивана знали не только с худшей стороны.
Уточнив сведения о личности задержанного подростка, капитан обратился к женщине, которая стояла сбоку от Ивана и, опасливо на него поглядывая, плакала.
– Ваше имя-отчество, гражданка? – спросил капитан, записывая что-то на бумаге. – Расскажите, как все случилось? Как ваши вещи оказались в руках этого молодого человека?
Спокойный тон капитана озадачил Метелкина: невероятно! Милиционер при допросе не бьет, не выламывает руки? Немыслимо!
Иван хоть и сельский житель, но знал, что милиция для того и существует, чтобы задерживать, выламывать руки и бить так, как бьют только там, в участке.
Вон, в прошлом году, после Коли-дурачка, могила которого успела зарасти лебедой, до полусмерти забили его товарища Федьку Коняхина за то, что тот не сказал, куда мать спрятала мешок украденного в колхозе зерна.
Позже, правда, выяснилось, что этот мешок сплавил за литр самогона Федькин отчим, который с ними уже давно не жил, но иногда зачем-то захаживал, особенно когда выпимши, а, бывало, и до утра оставался.
Федьку потом в больнице откачали, но он почему-то стал на живот жалиться и всю зиму не ходил в школу…
Встряхнувшись от воспоминаний, Иван с надеждой посмотрел на женщину.
Она, поправив платок, сбивчиво стала рассказывать, что едет в Воронеж улаживать семейные дела дочери, которая вышла замуж, родила ребеночка, а теперь вот мучается одна, потому что зять, падла, коварный изменник, снюхался с хохлушкой поганой и бросил семью.
– И вот ведь оказия какая, – женщина злобно взглянула на мнущегося с ноги на ногу Ивана, – туалет на вокзале не работает, а уборная на улице по какой-то причине забита, и мне пришлось искать кустик, а чемодан неподъемный – там для дочери сальца-смальца и прочих продуктов тысячи на полторы. Девушка, которой я доверила караулить чемодан, сидела со своим хахалем – какой из нее сторож! Шалава. Она сама себя-то сберечь не может, не то что добро чужое. Да если б я чуяла, я бы этот чемодан за собой в кустики заволокла. Кабы знала, где упасть – соломки бы постелила! А то пришла, как оправилась, а чемодана нет! Туда-сюда – нету! Что же ты, говорю ей, лизунья, так и свою пичужку не сбережешь, смотри – улетит ведь. А ее хахаль стал материться, с кулаками подходить. «Угроблю!» – говорит. Я и пошла, пригорюнившись, по углам шарить – нет баула! А он заметный, таких чемоданов теперь не делают. Не умеют. И замочек верный. И тут смотрю, а этот шпана, – женщина боязливо посмотрела в сторону Метелкина, – тащит и тащит. Думал уйти, паскуда. Я и начала кричать, милиционера звать, защитника…
Капитан жестом остановил разговорившуюся тетку и вежливо попросил осмотреть чемодан – все ли на месте.
Женщина почему-то чемодан открывать не стала, махнула согласительно рукой, что все, мол, здесь, и претензии она ни к кому не имеет – самой надо было сторожить и глаз с вещей не спускать. Ей идти надо – поезд стоит. Не приведи господи, не успеет на колеса: родных в Талвисе нет, а ночевать на вокзале страшно – зарежут, да и билет пропадет. А чего зря деньги мотать? Так ведь?.. И она снова опасливо посмотрела в сторону Метелкина.
