Виктор Мануйлов - Лестница
И целый час он пел романсы, аккомпанируя себе на гитаре, видел, с каким удовольствием слушают его Машенька и Татьяна Андреевна, и ему уже не хотелось никуда идти из этой комнаты, наполненной сиянием Машенькиных глаз и грустной улыбкой ее мамы. Но не идти тоже было нельзя.
В областном театре давали оперетту Легара «Веселая вдова».
Тепляков и Машенька приехали на полчаса раньше, когда очередей в раздевалку должно не быть. И первое, что поразило Теплякова, это зрители. Пиджаки и галстуки встречались редко. Мужчины щеголяли в джинсах, свитерах, в лучшем случае под пиджаком виднелась рубаха, чаще попадались водолазки или футболки. Женщины тоже не блистали нарядами и украшениями, предпочитая брюки и теплые кофты. Былая торжественность праздника отсутствовала напрочь, и Машенька, в своем воздушном платье, с оголенными плечами и тонкими перчатками до самых локтей выглядела белой вороной. Однако Тепляков, гордо вскинув голову, вел свою спутницу так, точно они оказались на балу в Зимнем дворце лет эдак двести тому назад. На них оглядывались, женщины провожали их глазами и снисходительными улыбками.
Еще большее разочарование испытал Тепляков от самого спектакля. Декорации отсутствовали напрочь. Их заменяли развешанные там и сям воздушные шарики, иногда уже сдувшиеся, и пестрые ленты. С высоты балкона хорошо видна оркестровая яма, заполненная музыкантами едва наполовину. И тоже одетыми во что попало. Увертюра прозвучало жалко, хотя и была усилена огромными колонками динамиков. А когда на сцене появились артисты, тоже одетые бог знает во что, у Теплякова появилось желание встать и уйти. Он чувствовал себя обманутым, а более всего — обманувшим Машеньку. В довершение всего в театре было холодно, поначалу даже поднимался пар от дыхания зрителей и артистов, и Теплякову пришлось снять пиджак и накинуть его на плечи Машеньки, руки которой покрылись мурашками. Да и голоса. Бог знает, где они набрали таких безголосых.
В начале второго действия с галерки уже кричали и свистели. К третьему — зал опустел наполовину. Тепляков с Машенькой тоже не высидели до самого конца. Они, как и многие другие, встали и пошли к выходу. В раздевалке толпился народ. То и дело слышались реплики, иногда далеко не в самых изысканных выражениях.
— А что вы хотите, господа? — ораторствовал мужчина лет сорока, окруженный толпой женщин и мужчин примерно такого же возраста, явно желая привлечь к себе внимание. — Раньше искусство принадлежало народу, а сегодня — денежному мешку. Подождите, еще не то будет! — пророчествовал оратор.
Кто-то положил на плечо Теплякову руку, он дернулся, однако руку сбрасывать не стал и обернулся. Перед ним стоял, широко раздвинув губы в улыбке, Валерка Куценко.
— А я думаю: сбросишь ты мою руку или нет? — И похвалил: — Молодец, удержался.
Тепляков обрадовался искренне.
— Здорово, Валера! Какими судьбами?
— Такими же, какими и ты: пасу своего шефа.
— А-а! Работаешь, значит?
— Работаю. А ты?
— Тоже работаю. Но не сегодня. Сегодня у меня выходной. И кто твой шеф?
— А вон тот, высокий, — кивнул головой Куценко в сторону оратора. — Депутат гордумы. Старается не упустить ни одного шанса для саморекламы. Метит в мэры. В следующем году выборы.
— Ну и как, сработались? — полюбопытствовал Тепляков.
— А чего тут срабатываться? — передернул широкими плечами Куценко. — Он делает свое дело, я свое. Он мне не мешает, я ему. И все довольны. Ну а ты как?
— Примерно то же самое, — не стал вдаваться в подробности Тепляков, искоса наблюдая за Машенькой, которая, стоя в очереди, приближалась к выдаче одежды. — Ну, ты извини, Валера. Я с дамой. Очередь подходит.
— Ну, давай, Юра! Ни пуха, как говорится.
— И тебе того же.
Они тиснули друг другу руки, и Тепляков поспешил к Машеньке.
— Кто это? — спросила Машенька, когда он помог ей туфельки сменить на зимние сапожки, а потом и надеть куртку.
— А-а! Мой коллега. Вместе курсы заканчивали. Опекает своего шефа.
— Он так смотрел на тебя, — таинственным полушепотом произнесла Машенька. — Так смотрел, что мне показалось, что вы с ним когда-то встречались и как-то очень нехорошо.
— Пустое, мой ангел, — снисходительно улыбнулся Тепляков. — Нам с ним делить нечего. У него своя жизнь, у меня своя. А таким взглядом он смотрит на всех. Мне кажется, он слишком буквально понимает свою должность и подозревает всех, кто оказывается поблизости.
— Это так вас на курсах учили? — допытывалась она, морща свой носик.
— Учили. Но. как бы это тебе сказать? Все зависит от человека.
— А ты не подозреваешь?
— Ну, разве что одну тебя.
— В чем? — изумилась Машенька и даже слегка отодвинулась от Теплякова.
— В том, что ты меня любишь, — прошептал он, насупив брови. — И очень хочешь стать моей женой.
— Да ну тебя! — с нарочитой сердитостью шлепнула она ладошкой по его груди, и тут же стала поправлять шарф и воротник его куртки.
Вокруг одевались, шаркали подошвы, смутным гулом полнился вестибюль, со злым ожесточением хлопали тяжелые двери, будто люди спешили покинуть театр и побыстрее очутиться на свежем воздухе.
Вечер был испорчен.
Только подходя к дому, Машенька остановилась и произнесла жалобным голоском:
— Юрочка, я на тебя совсем не сержусь. Честное слово! Я была в нашем театре всего один раз, еще когда училась в восьмом классе: нас всем классом водили на дневной сеанс. Тоже было. — Машенька не договорила, поведя рукой в пуховой варежке, будто отстраняя что-то липкое и отвратительное.
— Извини, малыш, — пробормотал Тепляков. — Я слышал нечто пренебрежительное о нынешнем театре, да и по телику как-то показывали, но мне казалось, что это случайность, причуда бездарного режиссера, потому что театр — это. это должно быть что-то высокое и чистое. Тем более — оперетта. Моя мама называла оперетту буйством красок, музыки и голосов. А тут. Впрочем, прав старик, который сидел за нами: почти во всем, что касается искусства и литературы, у нас вместе с водой выплеснули ребенка и заменили его бездушной куклой.
— Но мы же с тобой не будем этого делать? Правда? — воскликнула Машенька, заступая ему дорогу.
— Правда, мой ангел, — согласился Тепляков. — У нас с тобой все будет как надо!
Он подхватил ее на руки, закружил, они свалились в сугроб и долго выбирались из него, хохоча во все горло, наконец-то сбросив с себя нечто, прилипшее к ним в бывшем храме, где обосновался торгаш, считающий каждую копейку.
Глава 17
Тепляков возвращался на квартиру в самом радужном настроении. Бог с ним, с театром! Есть в жизни вещи поважнее. Тем более что настанет время, когда Машенька возьмет за руки их детей и поведет в этот же театр, но совсем не нынешний, и даже не прошлый, мамин, а какой-то другой, но не менее прекрасный, где ряженые люди когда-то так изображали жизнь минувших эпох, что невольно верил им, что так оно и было на самом деле. И действительно: мужчины всегда любили женщин, а женщины мужчин, всегда существовало соперничество между теми и другими, всегда существовало благородство и подлость, честность и жульничество, и всегда в борьбе между ними рождалось нечто более совершенное и прекрасное. При этом Тепляков понимал, что это всего лишь его мечты, привитые ему в детстве и до сих пор оставшиеся с ним. Но по-другому он не мог. И не хотел.
Он шел по тропинке, снег поскрипывал у него под ногами. Кривобокая ущербная луна вставала над темной гривой лесопарка, синие тени вытягивались по серым снегам, редкие фонари пятнали ограниченные пространства желтым светом, и в этом свете мотыльками кружили редкие снежинки. Дышалось легко, будто и не дышал, а пил морозный воздух, напоенный запахами сосновой хвои.
Вдруг на тропинку из тени вышли двое и остановились, явно поджидая его, Теплякова. И ему сразу же вспомнились угрозы Зинки. Он подобрался, сделал два-три глубоких вдоха-выдоха, замедлил шаги, пытаясь оценить своих противников. Вот этот, что справа, повыше и поплотнее того, что слева. Не исключено, что один из них левша. Но дракой по правилам тут явно не пахнет. Следовательно, надо рассчитывать на ножи или обрезки арматуры. Вот только гладкие подошвы его выходных туфель не приспособлены для драки, следовательно, надо будет заманить их на глубокий снег: там у них шансы примерно равны. Ну, как говорится, черт не выдаст, свинья не съест.
Двое все ближе и ближе. Осталось шагов десять, но не видно, чтобы они хоть как-то готовились к нападению: то ли очень опытные и уверенные в себе, то ли самоуверенные вахлаки.
Осталось метра четыре. Уже видно: тот, что повыше, молод, не старше тридцати; тому, что пониже, явно за сорок. Оба одеты в пятнистые куртки — в такие же, как и у самого Теплякова. И ни в лицах их, ни в фигурах ни малейшей угрозы. И тут один из них, — тот, что постарше, — шагнул навстречу и спросил:
