Владимир Одноралов - Незабудки
— Небось, все звезды по ночам пересчитал, бедный, — моргнул дед синими глазами. — Небось, не первую ночку тут ночует.
— Он к деткам спешил, не увидел яму и свалился, — поддержала его Маша.
— К деткам, к деткам, — согласился дед. — Видишь, как хотел выбраться, всю яму изрыл. Дед снова взял ежа фуражкой и они пошли к домику.
— Ты найди ему мяса кусочек или сала, он поест, оживет, а потом тебя отблагодарит.
— А как отблагодарит? Почему? — спросила Маша уже во дворе.
— А поселится где-нибудь под домиком и всех мышей прогонит.
— А почему?
— Как же, почему? Ты его от смерти спасла. Вот он теперь будет думать: есть, мол, такая девочка Маша, она меня из ямы вытащила, а то бы лежал там кверху лапками, как мертвая птичка…
— Да, я Маша, и птичку кверху лапками видела… А вы кто? — осторожно спросила она.
Дед одел фуражку, поднес к ней по-военному ладонь и весело проговорил:
— Гвардеец Харитон Домовников!
— Наш домовой, — догадалась Маша и попятилась к двери. А дед все глядел на нее синими детскими глазами, улыбался и тут у него из бороды выбрался и полетел к Маше тот самый комарик из-за печки. Маша бросилась в дом и, как хорошо, там оказался папа. Он выкладывал тушенку на сковороду.
— Пап! Там Харитон во дворе! С ежиком! — крикнула она.
— Кто? — спокойно спросил, папа, но увидев, какие у Маши глаза, с банкой и ложкой в руках кинулся во двор. В сенях он стукнулся о косяк, аж домик крякнул, а во дворе никого не увидел.
— Вот тут Харитон стоял, а тут ежик был… — растерянно объяснила ему Маша.
— Харитон, ежик, ну зачем обманываешь? — морщась, сказал папа и, потирая лоб, сел на скамейку.
— Да, они были… и ежик. А! Ежик вот он! — Маша увидела ежа, он уползал потихоньку за угол дома. — Папа, надо ему скорее мяса дать, а то он голодным от нас убежит!
Папа тоже увидел ежа, и они с Машей положили ему под самый нос кусок тушенки. Еж сначала зафырчал, потом крепко схватил мясо (Маша и зубы у него разглядела — мелкие, острые) и быстро удрал за лист шифера, прислоненный к стене.
— Маша, — позвал папа, — ты зачем про Харитона придумала?
— Я не придумала, он был. И комарик его из бороды вылез и за мной в дом полетел.
Папа молчал и тер лоб. Тогда Маша спросила:
— Пап, а кто такие гвардейцы?
— Какие еще гвардейцы?
— Да Харитон, домовой наш, сказал, что он гвардеец.
— О-о! — простонал папа и ушел в дом.
Этот день был очень длинным. Папа действительно здорово стукнулся о косяк и поэтому про Харитона попросил пока не говорить. Они сходили молча за водой к роднику, который был устроен, как маленький колодец, воду из которого просто черпали ведром. Перед тем, как зачерпнуть воду, Маша туда заглянула и увидела там себя в небе, но не как в зеркале, а будто там была вторая Маша или даже просто другая девочка, очень на нее похожая. Когда они закрывали родник крышкой, Маша заметила, как вода шевелит галечки на дне родника.
«Как же про это не говорить? — думала она. — Здесь все такое, что дышит, и значит, во всем кто-то живет. Печка дышит — и там Харитон живет. Вода дышит — и в ней кто-то живет, и кажется только Машей».
Мама, когда пришла из магазина, тоже стукнулась о косяк, и хотя не так сильно, как папа, но Маша не стала пока с ней говорить про Харитона. Все вместе они пошли в березовый лес за хворостом. А там вообще все дышало. Вздыхали и постанывали даже, оседая, остатки сугробов, и Маше казалось, что это какой-то снежный дед стонет, превращаясь в воду, и не жалко его было, потому что вода эта весело бормотала, радовалась. Березы тоже дышали, пятна света скользили по жемчужной коре, и она шевелилась. Вообще, эти березы и на самом деле были, и будто мерещились. И уж точно — между легких, как свет, стволов могла бы показаться вдруг березовая красавица — но только одной Маше, наверное.
Когда они вернулись домой с хворостом, оказалось, что приехал дядя Витя Смородин, но никакого редкого дерева не привез. Был он широкоплечим и веснушчатым человеком. Веснушек у него было, как у четырех Кувалевых, и Маша с ним сразу подружилась. Маша рассказала ему про спасение ежа и про Харитона. Но не так, как папе. Она придумала немного вот что: Харитон велел передать Смородину, чтобы яму он закопал, чтобы посадил в нее что-нибудь поскорее, а то вдруг в другой раз Маши тут не будет и какой-нибудь ежик в ней помрет. Смородин слушал внимательно, крутил, даже головой и смеялся. Но Маша поняла, что смеялся он не над ней или Харитоном, а так: все веснушчатые люди без смеха и жить-то не могут.
Вот теперь я поговорю с родителями. Маша пошла в домик. Папа и мама, кажется, ждали ее, и она им сказала:
— Вот так, папочка и мамочка, я Харитона видела, а не придумала, и дядя Витя мне поверил, не то, что вы.
— Вот рассказываешь ей всякую чепуху, а она у нее правдой становится, — упрекнула мама папу.
— А у кого ты сама про веник спрашивала? — ответил папа.
— Ну и я тоже тебя наслушалась… А вот начнет она в саду про домовых рассказывать, про чертей еще…
— Да не буду я в саду ни про кого рассказывать, только одному Кувалеву-у, — предревным басом протянула Маша и горько, некрасиво зарыдала. — Я вам только рассказываю, а вы не верите-е, — выговорила она еще и разрыдалась горше. Очень трудно описывать, как плачут девочки, вроде Маши. Они становятся некрасивыми и так плачут, будто у них стряслось непоправимое горе. Папа заходил по комнате, мама пыталась гладить ее, но Маша уворачивалась из-под ладони и продолжала реветь. Папа перестал ходить, присел к Маше и решительно сказал:
— Маша, слышишь меня, Маш? Ты правду сказала, ты Харитона видела. И я его видел, когда маленьким был.
Маша уже не рыдала, а только всхлипывала.
— Нет, правда, мать (так он иногда называл маму), мы с тобой переборщили что-то. Главное, они ведь ежа спасли, а мы — «что в садике скажут», да и как бы она из ямы сама выбралась? Да и действительно, видел я домовушку в детстве.
— А ты мне расскажешь? — ясным голосом спросила Маша.
— Расскажу. Вот, печку затопим — и расскажу.
Маша вдруг крепко взяла папу и маму за руки и потащила к печке.
— Видите? Вон он, тот комарик из его бороды? Вот. Он опять на месте.
Вечером они опять втроем топили печку и папа рассказывал, как, спал однажды в детстве возле печки и проснулся, и увидел, как домовой разговаривал с кошкой и жаловался ей, что хозяева никак не покупают ему новый веник. А Маша думала уже вот о чем: осенью перед зимой нужно обязательно в Елшанку приехать и забрать Харитона в город… Только вот поедет ли он? Не живут домовушки в городских квартирах, а жаль, какие бы у нас дочки хорошие росли — спасительницы. Но попробовать можно. Маша, если не забудет, — попробует. А дядя Витя Смородин посадил все-таки на месте ямы красивое дерево — березу.
Вовка, Сивка, Егорка…
Он растяпа, этот Вовка. Олег же его предупреждал! Деревенские — ребята хорошие. Но! Их надо авторитетом брать. После этого они станут друзьями — во! Олег гаркнул это «во» на весь автобус и всему автобусу показал большой палец.
А с авторитетом вот что вышло: Олег-то в Елшанке сто раз был. Он только вылез из автобуса, крикнул только:
— Здорово, Елшаки! Как зимовали?!
И к нему сразу кинулись мальчишки: Минтин, Витек и Егорка. Расхватали вещи и понесли к дому его родни — дяди Васи и тети Марьи. Когда их тут было авторитетом брать? Дом-то, вот он, рядом, только грейдер перейти, и по лужку, по гусиной травке…
А у самого почти дома на Вовку пошел какой-то сивобородый козел. Чего он от Вовки хотел — неизвестно. И Вовка на всякий случай попятился, споткнулся и шлепнулся прямо на коровью лепешку. Она оказалась подсохшей и от штанов сразу отпала. А Вовка вскочил и отряхает ее, отряхает… А козел смотрит на него пристально: мол, ты чего? Не умеешь себя в деревне вести?
Витек с Минтином ка-ак захохочут, за ними — Егорка (самый ведь маленький, сопливый еще). Хохочут, корчатся, вещи у них из рук падают…
Тут в доме визгнула — открылась дверь и, штанами цепляясь за калитку, на лужок выскочил дядя Вася.
— Сивка, твою так! Ты как это гостей встречаешь, паразит!
Как наддаст ему сапогом — козел в сторону, а мальчишки совсем, до икоты зашлись. Егорка аж на траву сел.
За дядей Васей и тетя Марья выскочила. Чмокнула на ходу Олега, и к Вовке:
— Боднул он тебя, негодник? Испугал, подлец бородатый? Ну, мы его!..
В общем наговорила о козле и об Вовке, чего и не было вовсе. Да еще приобняла его, как девчонку.
— Ах ты, малохольный. Побледнел-то как! Город-то, о-он чего с детьми делает. Ну, ничего-о, я тебя молочком отпою-у, — утешила она Вовку.
Мальчишки уже не смеялись, только смотрели на него точно как на малохольного.
А он в этот момент и не слышал ничего. Он как бы провалился сквозь землю. И остались на земле — одни уши, горящие, как от мороза.
