Ирина Комиссарова - Школа. Остаться в живых (сборник)
Андрей не сомневался, что я — «женщина», и я не хотела его разубеждать. Мне нравилось строить из себя опытную даму, которая обучает несмышленого воспитанника. Особенно я любила эксперименты с завязыванием глаз.
Я укладывала своего подопытного в постель, накидывала ему на глаза шарфик, раздевала. А дальше… Брала кусочек льда, иногда — за его неимением — замороженную сосиску или соцветие брокколи. Я водила холодком по его телу, медленно приближаясь к самому интимному месту, которое вожделенно вздрагивало при каждом прикосновении. Я просила его рассказывать, что он чувствует, он подчинялся.
Я укладывалась рядом и целовала его, он рисовал языком свои ромбы и овалы… Просовывал руку мне между ног и теребил неумелыми пальцами все, что там находил. Я кончала. Придя в себя, зажимала в руке его измученный ожиданием, налившийся член и дергала его туда-сюда, по кругу, как придется… Прикасалась губами к головке, он напрягался, тяжело дышал и извергал на меня целый бассейн белоснежной спермы.
Однажды я попыталась нарисовать его кончающим членом на простыне что-то из геометрии… Вышла размазня.
— Ну ведь есть такая фигура? — скорчив расстроенную мину, спросила я.
Андрей влюбленно улыбнулся:
— Давай сфотографируем и спросим у математички?
Сказано — сделано. Я схватила камеру, сняла свой рисунок, потом он — мою грудь, линию талии и промежность, я — его вновь вставший член, язык и розовую пятку. Математичку мы решили не травмировать.
После наших любовных игр мы подолгу лежали, обнявшись, и разговаривали — обо всем: от нашей классной до снегопадов в Канаде. Мама как-то сказала, что, если после секса есть о чем поговорить, это что-то значит. В такие моменты я вспоминала ее слова, и знаете — была счастлива. Счастье это было простым, светлым, женским.
Так продолжалось около месяца. А в один из дней Андрей вдруг пропал из списка моих друзей в Контакте, пересел за другую парту и стал шарахаться от меня. Уже на выходе из школы мне с трудом удалось добиться аудиенции, и я наконец поинтересовалась, в чем дело.
— Все кончено, Ира. Пока, — Андрей пялился в пол.
— Вот так, а объяснить?
— Сама должна понимать.
Я не поняла. Я заплакала.
На несколько дней я засела дома. Я ничего не ела и почти не вставала с кровати. Глядела в пустоту и изводила бумажные платочки. Звонила Андрею, писала в Контакте, но все зря. Мама не требовала от меня признаний. Вероятно, ей тоже когда-то разбивали сердце, и она, в отличие от многих других взрослых, хорошо помнила, каково это.
Мне не нужен был собеседник или живая подушка для слез. Меня вполне устраивала моя, пуховая. Но Оля с Леной были уверены в обратном и без предупреждения наведались в гости.
— Ну что ты, Ира… Я же говорила тебе, что он еще зеленый, не пара он тебе… — причитала Оля.
— Маменькин сынок, — добавила Лена.
— Может быть, но он ко мне неравнодушен. Я знаю. А чувства не проходят в одно мгновение… Что-то тут не так.
Все происходящее казалось мне каким-то ненатуральным, слишком внезапным. Меня терзали мысли о том, что дело тут нечисто. И я была права.
Вечером домой вернулась мама, зашла в мою комнату и серьезно (уж слишком серьезно) заявила:
— Ира, тебя выгоняют.
Я не вполне осознала всю тяжесть ситуации.
— Что, за прогул? Ну так это не в первый раз… Оксана звонила? Она просто запугивает…
— Нет. Я сейчас расскажу тебе все, а после жду объяснений. Если это правда — ты мне больше не дочь.
Я посмотрела матери в глаза. Веки были красными и опухшими. Вокруг сосредоточились мелкие морщинки. Они были похожи на корни старого дуба, переплетенные в замысловатый узор. Мне стало страшно.
— Вчера в школе был педсовет. На нем настояла Оксана, и он целиком и полностью был посвящен тебе. Большинством голосов тебя решили исключить. Оксана великодушно предложила нам уйти без судов и милиции, по собственному желанию.
Я была в замешательстве. Настолько сильном, что не сумела задать главный вопрос — за что? Только вскинула брови — меня всегда выдавала мимика.
— Ты удивлена? Разве тебе неизвестна причина? — отстраненно спросила мать.
Я была не в силах ответить.
— Так слушай. На педсовете обсуждали, как ты совратила своего одноклассника Андрея Сомова. Как ставила над ним сексуальные опыты, издевалась, связывала, заставляла тебя ублажать. Как опаивала его.
Ни лицо, ни голос матери не выражали никаких эмоций. Она говорила равнодушно, безучастно, будто все это — не здесь и не с нами; будто она пересказывает газетную статью. У меня отвисла челюсть.
— Мам, ну это просто смешно… Ты же знаешь…
Она не дала мне договорить.
— Еще не все. Родители Андрея записали его признание на диктофон. На педсовете включали запись. Учитывая твое вольное поведение, никто не усомнился, что это правда. А теперь я тебя спрашиваю — ЭТО ПРАВДА?
И тут — наконец — в моей голове сложилась цепочка. Конечно! Война шла полным ходом, а я, дура, ничего не замечала. Витала в гребаных облаках. Противник не спал — он продумывал удар… Но Андрей — зачем он наплел такую чушь?
Фу какая грязь!
Я рассказала маме все, как было. И про брокколи, и про геометрию, и про свои чувства и даже про девственность. Было стыдно, гадко, но мать требовала подробностей. Я рыдала, задыхалась, время от времени теряла голос и хрипела что-то невнятное. Мать одергивала меня и велела продолжать. Если меня спросят, какие минуты были самыми ужасными в моей жизни, я не задумываясь отвечу — эти.
Когда рассказ подошел к концу, мать обняла меня. Она мне поверила.
— Девочка моя, как же мне тебя жалко… Будем бороться?
Я лежала, зарывшись в одеяло. Оно насквозь пропиталось коктейлем из слез и соплей.
— Ладно, пей, — сказала мать, угощая меня таблеткой феназепама. — Поспи. Утро вечера мудренее.
Утром, как и обещала поговорка, ко мне вернулся разум. И я была способна рассуждать.
Бороться? Я живо представила себе все, что могло из этого выйти. Новые «слушания», публичные признания, поездки в вышестоящие органы, «улики», голосования, насмешки, шепот за спиной и грязь. Полное ведро помоев, которое все это время будет медленно растекаться по моей душе.
Мама сидела на кухне, беспрерывно курила и с досадой говорила о том, что слишком меня распустила, что вела себя недипломатично, что не смогла в нужный момент лизнуть Оксане зад… Жирный целлюлитный зад. Потом она вдруг меняла линию и рвалась в атаку. Материлась. Она не знала, что делать. А я знала.
Я твердо решила, что не вернусь в «болото». Да, я сильная, да, я боец, да, я — за справедливость. Но иногда игра не стоит свеч. И правильней выкинуть белый флаг.
Мы забрали документы.
Больше всего на свете я хотела поскорее забыть об этом кошмаре. Но это получалось плохо. Ко мне через день заезжали девочки. Оказывается, моя история быстро распространилась по всей школе (с чьей подачи — вы понимаете). Не обсуждал мои «подвиги» разве что немой. Школа кишела слухами. Кто-то даже задумал устроить митинг в мою поддержку: с утра на крыльце собрались ребята с транспарантами «Мы за Подгайко», «Правду давай!» и «Секс — друг молодежи». Очень мило. Я растрогалась.
По словам Оли, класс ополчился против Андрея. С ним никто не общался, и он замкнулся в себе. Ходил подавленный, угрюмый. А у Оксаны, как выяснилось, дела шли куда лучше. Ее наградили почетной грамотой за бдительность и успехи в воспитательной работе. Еще бы — спасла мир от такой угрозы. Теперь она главный претендент на поездку в санаторий.
Я была надломлена, но не сломлена окончательно и постепенно возвращалась к нормальной жизни.
Меня взяли в другую школу — самую крутую в городе. Директор не стала спрашивать, почему мы пришли за месяц до окончания выпускного класса. Ей было достаточно моих дипломов, наград и отличных оценок.
Моя новая школа была совсем не похожа на предыдущие. С виду она напоминала дворец. Учителя учили, а не воспитывали, называли ребят по имени и на «вы». Мы сами выбирали предметы, могли курить в специально оборудованной курилке и не носить сменку. Здесь не было «детишек» и не было «стада». Здесь были личности. Вы думаете, таких школ не бывает? Бред.
От моих прежних чувств к Андрею не осталось и следа. Он стал мне противен. Но меня все еще мучил один вопрос: что сподвигло его оболгать ту, которую он называл своей любимой? Очень скоро я получила ответ. Достойный ответчика.
Он позвонил. С какого-то левого номера — специально, чтобы я не сбросила вызов.
— Ира, прости меня. Я такой дурак, — это звучало вполне правдоподобно.
Голос Андрея дрожал. Если б я не знала, что он не употребляет наркотики, сказала бы, что он под кайфом.
— Я хочу рассказать тебе все… Послушай, не вешай трубку. Оксана нажаловалась моим предкам, сказала, что я попал под влияние конченой девицы, что ты меня совращаешь, подавляешь, портишь… Ты же их знаешь, они сразу накинулись на меня. Да так, что я сам в это поверил…
