Билл Брайсон - Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира
Может, я выбирал не те улицы, только, сдается мне, во всем центре Эксетера нет ни единого ресторана. Мне всего-то и надо было что-нибудь скромное и чтобы в названии не значилось: «Острая кухня», «Вегетарианский» или «Медный чайник», но поиски мои продолжались, пока я не вышел к чудовищной разгрузочной дороге с пешеходным переходом такой сложности, что не стоило и пытаться преодолеть его, если у вас нет шести часов в запасе. Наконец я набрел на крутую улочку с несколькими маленькими едальнями и наугад выбрал среди них китайский ресторан. Не могу объяснить, отчего, но в китайских ресторанах, особенно когда я захожу туда один, меня охватывает странное чувство. Мне всегда кажется, что официант передает на кухню: «Один говяжий сатэ с жареным рисом для собаки-империалиста за пятым столиком». И палочки для еды тоже приводят меня в отчаяние. Интересно, одинок ли я в своей мысли, что народ, столь изобретательный, что выдумал порох, бумагу, воздушных змеев и множество других полезных штуковин, мог бы за 3000 лет своей благородной истории догадаться, что вязальные спицы — неподходящий инструмент для захвата пищи? Я добрый час гонялся за рисинками, обрызгивая соусом скатерть и поднося ко рту настигнутые в упорной погоне кусочки мяса, только чтобы обнаружить, что они таинственным образом исчезли неизвестно куда. К концу моей трапезы стол передо мной выглядел так, словно побывал в эпицентре шумного скандала. Посрамленный, я оплатил счет, выскочил за дверь и вернулся в отель, где уселся смотреть телевизор, закусывая крошками, обнаружившимися в складках моего свитера и в отворотах брюк.
С утра я рано встал и вышел посмотреть город. Эксетер окутывала туманная мгла, ничуть не украшавшая его наружность, хотя соборная площадь оказалась очень хороша, и собор, с уважением отметил я, в восемь утра уже открыт. Я посидел немного на задней скамье, слушая утреннюю репетицию хора, удивительно красивого. Потом прошелся к старому портовому кварталу, чтобы посмотреть, не найдется ли там чего интересного. Квартал был художественно отделан магазинами и музеями, но все они по раннему времени оказались закрыты — и вокруг ни души.
Когда я вернулся на Хай-стрит, там открывались магазины. Я не позавтракал, потому что в комнате со скидкой завтрак не предусматривался, так что мне здорово хотелось чего-нибудь поклевать, и я принялся за поиски кафе, но и в этом отношении Эксетер оказался на удивление скуден. Кончилось тем, что я зашел в «Маркс и Спенсер» купить себе сэндвич.
Хотя магазин только что открылся, в продуктовом отделе было много народу, и к прилавку протянулась очередь. Я встал следом за восьмой покупательницей. Все восемь были женщины, и все проделывали один и тот же дивный трюк: разыгрывали удивление, когда приходило время расплачиваться. Я много лет не устаю удивляться этому явлению. Женщина стоит, разглядывая набранные в корзину покупки, но вот кассирша произносит: «Четыре двадцать, милая», и тут, глядя на покупательницу, можно подумать, что она впервые попала в магазин. С легким возгласом удивления она начинает рыться в своей сумочке в поисках кошелька или чековой книжки, как будто никто не предупредил ее, что это может понадобиться.
У мужчин есть свои недостатки: они промывают покрытые смазкой детали в кухонной мойке, они забывают, что покрашенные двери не просыхают за полминуты, но зато они умеют расплачиваться. Стоя в очереди, они успевают произвести инвентаризацию в своих бумажниках, рассортировать мелочь и прикинуть, сколько стоит покупка. Когда кассирша называет сумму, они немедленно вручают ей деньги и не убирают ладонь, протянутую за сдачей, как бы долго ту ни набирали и какой бы дурацкий вид у них ни становился, если в кассе, скажем, заело рулон, а потом — заметьте! — кладут деньги в карман и уходят, и им не приходит в голову, что как раз сейчас надо отыскать ключи от машины и разложить по порядку накопившиеся за месяц счета.
И кстати, раз уж мы рискнули вставить эту смелую интерлюдию, не побоявшись обвинения в сексизме: почему женщины никогда не начинают выдавливать зубную пасту с нижнего конца тюбика, и почему вечно норовят позвать кого-нибудь на помощь, чтобы сменить перегоревшую лампочку? И как им удается расслышать и учуять то, что лежит далеко за порогом восприятия мужчины, и из другой комнаты определить, что вам вздумалось макнуть палец в свежую глазурь на пироге? И, главное, почему их выводит из себя, если мы проводим в туалете больше четырех минут в сутки? Эта последняя тайна всегда ставила меня в тупик. Одна хорошо знакомая мне женщина постоянно заводит со мной вот такие сюрреалистические беседы:
— Чем ты там занимаешься? (Говорится довольно резким тоном.)
— Начищаю чайник! Чем, по-твоему, здесь можно заниматься?
— Ты там уже полчаса. Ты читаешь?
— Нет.
— А вот и читаешь. Я слышала, как ты шелестишь страницами.
— Честное слово, не читаю. — Это надо понимать: «Минуту назад читал, но теперь, понятно, я разговариваю с тобой, милая!»
— Чем ты заткнул замочную скважину? Я ничего не вижу!
— Прошу тебя, только не говори мне, что ты стоишь на четвереньках, подглядывая в замочную скважину, как твой муж опорожняет кишечник в собственном туалете! Пожалуйста!
— Выходи сейчас же! Ты три четверти часа просидел там с книжкой!
И она удаляется, а вы сидите и думаете: взаправду это было или я попал на выставку дадаистов? И покачав головой, возвращаетесь к своему журнальчику.
Все же приходится признать, что женщины как никто управляются с детьми, лужицами рвоты и покрашенными дверями — дверь три месяца как высохла, а они все еще прикасаются к ней так, словно она готова их укусить, — и за это им многое можно простить, так что я снисходительно улыбался суетящимся передо мной женщинам, пока не настал мой черед продемонстрировать им, как должен действовать покупатель у кассы. Впрочем, не думаю, чтобы мой пример пошел им впрок.
Я съел свой сэндвич на улице, вернулся в отель, собрал вещи, заплатил по счету, вышел на улицу и задумался: «Куда дальше?» Вернувшись на вокзал, я уставился на мерцающий телеэкран. Мне хотелось поймать поезд в Плимут или Пензанс, но до ближайшего оставалась еще пара часов. Зато скоро должен был отойти поезд до Барнстепла. Мне пришло в голову, что я могу проехать на нем, а потом автобусом вдоль северного побережья добраться в Таунтон или Майнхед. По пути можно сделать остановку в Линтоне и Линмуте, а может, и в Порлоке и в Данстере. Идея представлялась грандиозной.
Я попросил кассира в билетной кассе один билет до Барнстепла. Он сказал, что обычный билет стоит 8.80, но он может продать мне билет туда и обратно за 4.40.
— Не могли бы вы объяснить мне, какая в этом логика? — спросил я.
— Объяснил бы, если бы знал, сэр, — с завораживающей искренностью ответил он.
Я вынес рюкзак и билет на посадочную платформу и сел на скамейку. Коротая время, я наблюдал за вокзальными голубями. Воистину, эти существа отличаются общей вялостью и склонностью к припадкам паники. Вообразить не могу более пустого, бессмысленного существования. Вот вам инструкция, как быть голубем:
1. Бродить по платформе, поклевывая сигаретные окурки и прочие несъедобные предметы.
2. Испуганно взлетать перед каждым, проходящим по платформе, и устраиваться на балке под навесом.
4. Гадить.
5. Повторить.
Табло на платформе не работало, а на слух я объявлений не разбирал — мне понадобилась целая вечность, чтобы узнать в слове «экзема» — Эксмут, поэтому каждый раз, как подавали поезд, приходилось вставать со скамьи и расспрашивать окружающих. По причинам, не поддающимся разумному объяснению, британская железная дорога неизменно помещает табличку с пунктом назначения на стекле переднего вагона, что было бы очень удобно, если бы пассажиры ждали поезда на путях, но несколько осложняет жизнь садящимся в него сбоку. Как видно, и другие пассажиры не разбирали объявлений, потому что, когда наконец подали поезд на Барнстепл, перед служащим БЖД собралась терпеливая очередь, и каждый спрашивал, идет ли этот поезд на Барнстепл. В заботе об иностранцах поясню, что действие это выполняется согласно определенному ритуалу. Хотя бы вы прекрасно слышали, как кондуктор отвечал впереди стоящему, что это барнстеплский поезд, вы тем не менее должны спросить:
— Простите, это поезд на Барнстепл?
Когда он признает, что большой протяженный объект в трех футах справа от вас — это действительно поезд на Барнстепл, вам следует указать на него и простодушно уточнить:
— Вот этот?
И потом, при входе в вагон, непременно надо произнести, обращаясь ко всему вагону:
— Простите, это барнстеплский поезд?
На что большинство пассажиров ответят, что, по их мнению, это он, и только один мужчина, сидящий у окна с множеством свертков, засуетится, собирая вещи, и выскочит из вагона.
