Елена Чижова - Орест и сын
Он провел рукой по губам. Они были сухими и шершавыми, как запеклись. Ноги не слушались, как будто стали глиняными. Павел подошел и приобнял: “Орест, пойдем, тебе надо лечь…” Орест Георгиевич повиновался. На глиняных ногах он добрался до постели и лег навзничь. Павел вынул ампулу, закатал рукав и медленно ввел лекарство.
ИРОД
В ушах билось, пульсируя. Он видел себя перед колоннадой Биржи. Биржа сползала вниз: колонны, подкашиваясь, ломались у капителей. “Землетрясение?!” — Орест сделал шаг, другой, почти побежал. В ушах стучало, билось, отстукивало. По Дворцовому, по набережной, мимо крылец Адмиралтейства. Желтое здание: острокрылые римские ангелы висят, не взлетая...
Ангельский дозор передал его караулу Манежа: из-за Герба Советского Союза, выбитого на фронтоне, поднялись трое: офицер приставил копье к ноге, двое солдат смотрели в сторону ангелов. Орест Георгиевич прислонился к ограде. Фонари разгорались. Концентрически обрамляя арену площади, свет уходил в небо ярусами. Деревья, нищие зрители, толклись в отдалении. Солдаты, стоящие в дозоре, смотрели на собор, запрокинув шлемы. От колокольни к галерее купольного барабана поднималась кружевная экскурсионная лестница.
Нижние циклопические колонны были неприступными. Перемахнув через оградку, Орест Георгиевич провел рукой по гладкой поверхности: кое-где рябинки, как метки оспы. Он ощупал стенные блоки: “Необдуманно и опрометчиво. — Вкладывал пальцы в выкрошившиеся швы. — Я бы не поручился за то, что их солдаты не обучены. Стоит добраться до колокольни — дальше не остановишь...”
Он поднял глаза: крыша Манежа гудела. “Неужели?!” — Прыгая через ступени, Орест Георгиевич кинулся обратно — к саду. Оглянувшись, увидел, как за передними фигурами дозорных поднимаются ряды копий. Голос, отдающий команды, покатился по крыше: “А-а...е!” Копья опустились одновременно. Эхо: “А-а...е!” — отдалось во всех фронтонах.
Темная каменная фигура выступила на коньке. Ясно различимый на фоне купольного барабана, он сидел в кресле, положив тяжелую руку на подлокотник, а другую, свободную, поднял жестом, требующим внимания. Складки каменного плаща спускались с руки на плечо. Под рукой на свободном подлокотнике сидел каменный орел.
Орест Георгиевич услышал шуршащий губной звук. Мимо него медленно двигалась милицейская машина. Шуршание стало сплошным, как будто к Манежу сбрасывали песок, смешанный с галькой. Из-за угла, как из-под земли, рассекая лучи прожекторов, ударил свет мотоциклетных фар. Массивные шлемы мотоциклистов вылетали из-под колес темных, неестественно длинных машин. Наглухо задернутые занавески лежали за окнами каменными складками.
“Вот оно что: высокий исполкомовский гость! Неужто теперь рассаживают солдат по крышам? Не копья — снайперские винтовки... Надо полагать, московский… Значит, не гость — хозяин… — он бормотал, прикрываясь от света. — Ну, какие же нелепые предосторожности! Безумцев, что ли, боятся? Кто в здравом уме станет стрелять по их почетным?..” — он сбился, так и не выбрав слово, и вытер заслезившиеся глаза.
Рука того, кто сидел над фронтоном, держала длинное — похожее на кусок мяса: орел тянул к мясу каменный клюв. Взмах, и длинный кусок полетел вниз. Качнув тяжелыми крыльями, птица снялась с подлокотника и, в несколько взмахов достигнув сада, зависла над розарием. Спрятав голову в грудных перьях, орел пошел вниз. Ветки захрустели под когтями. Над головой Ореста Георгиевича поднималась тень, тяжело летящая к собору. В когтях билось животное: не то кошка, не то собака. Орел забирал все выше к балюстраде купола, на котором, выпустив крылья, стояли ангелы, одетые в солдатские плащи. Орел опустился на край и бросил добычу к ангельским стопам.
В поднятой руке зашевелился клубок света, похожий на шаровую молнию. Молния бросала отсвет на лицо Ирода, словно красила его красным. Ирод взмахнул светоносным клубком, как куском мяса, и швырнул его в сад. Молниеносно долетевший клубок упал между темными деревьями и, разорвавшись, расползся по дорожкам светящимися змеями. Яркие вспышки озаряли сад здесь и там. Тени, похожие на людей, пошли по газонам, прочесывая сад метр за метром. “Проверяют, не укрылся ли кто…” — Орест Георгиевич быстро присел.
Две колонны милицейских машин огибали собор, выползая из-за портиков. Ленты света свернулись и потухли. Прижимаясь к ограде, Орест Георгиевич думал о том, что подступы к площади перекрыты. Он представил себе милицейские кордоны у обоих мостов, баррикаду из грузовиков в Арке Главного штаба — как на демонстрациях, милицейские цепи в устье Невского и широким веером поперек улиц: Гоголя, Герцена, Майорова... Самое время выйти из укрытия. Он колебался, оглядываясь с любопытством. Безжизненный голос флейты подымался над садом. Прислушиваясь, Орест Георгиевич сообразил: обнаружь он себя, придется бежать по светлой полосе. Он взглянул на крышу Манежа: “Могут пристрелить”.
“Что со мной? Беспричинный страх. У больных сердцем. Мое-то здорово. Что я возомнил? Кому я опасен, кому надо пристреливать? Нет причины”, — он рассуждал неуверенно. Из-за милицейских машин показались солдатские колонны: они смыкались вокруг собора широким серым квадратом. Раздалась команда: “...но!” — и ангелы замерли, сложив за спинами крылья. “Там же солдатские казармы — за Почтамтом”, — Орест Георгиевич вспомнил.
Голос флейты вернулся исподволь, и, подняв голову, Орест Георгиевич различил группу людей, поднимающуюся к колоннаде по легкой экскурсионной лестнице. Там, наверху, дул ветер — полы пальто били восходящих по ногам. Теперь иерархия устанавливалась следующим образом: ангельское воинство — темные фигуры в арках колоннады — каменная статуя на крыше фронтона — серые ряды солдат, стоящие под стенами с ангельским спокойствием.
Тишина над площадью стала всепоглощающей. Луч, выпущенный из-под купола, ударил в каменную чашу, к основанию которой склонились два острокрылых ангела. Орел поднялся в воздух. Срезав угол за вершиной колокольни, он подлетел к каменной чаше и, подхватив, вложил в нее ангельскую добычу. Взявшись за ствол, ангелы качнули чашу. Маленькая, невесомая жертва, выскользнув из глубины, канула вниз.
Дрогнувшие ряды солдат испустили нечеловеческий крик: “А-а-а!” Глотки рвались к куполу. Острокрылые ангелы смотрели безучастно.
Рука, восходя над площадью, простерлась. Тяжелый голос говорил членораздельно. В паузы между фразами врывались крики команд. Столько же раз, сколько останавливался тяжелый голос, густым выдохом поднималось к высотам собора: “Клянемся!”
Орест Георгиевич закрыл глаза: губы повиновались чужому дыханию. Вслед за воинством он повторял: “Клянемся... клянемся...”
Судя по шевелению на смотровой площадке, торжественная часть заканчивалась. Ряды солдат исполняли команду “вольно”. Орест Георгиевич взялся за ограду. Шло быстрое и организованное перестроение: солдаты мерно отступали шаг за шагом. На смотровой площадке передавали черный раструб мегафона — по рукам.
Два солдата, держа наперевес палки с крючьями, похожими на садовые тяпки, бежали к соборной стене. Подцепив разбившееся животное, они поволокли тушку через дорогу и, размахнувшись, перекинули через ограду. Вскинув крючья, побежали обратно. Пробегая под низкой веткой, один зацепился тяпкой за сук. “Черт!” — Он поднялся с земли.
Тяпка осталась под оградой. Подобравшись поближе, Орест Георгиевич разглядел под деревом скорченную тень и, подцепив крюком, подтянул к себе. Мертвая песья голова, оскалив зубы, лежала у самой стойки.
Между тем у самого портика показалась колонна солдат, несущих длинное бревно. Солдаты остановились и бросили бревно на землю — вдоль ступеней. Орест Георгиевич наконец разглядел: широкий брезент, свернутый в рулон. Его расстилали, катя по проезжей части. Вплотную к расстеленной ткани подали грузовик, из которого, откинув задний борт, посыпались солдаты. Пары замерли на всей площади Манежа, приняв исходные стойки. Огласив арену хриплыми выкриками, тренированные тела ринулись друг на друга. То по-лягушачьи растопыривая ноги, то выворачиваясь ящерицами, солдаты взлетали и падали, и снова взлетали, отталкиваясь спинами от арены. Завершив учебный бой, они исчезли.
Из-за колонн по каменным ступеням выбежали двое в темных, косо сидящих беретах. Добежав до середины брезента, они остановились. Частая барабанная дробь летела им вслед — от колоннады. Барабаны смолкли, рассыпавшись. Один из бежавших держал в руках автомат, другой выглядел безоружным. Солдат с автоматом отвернулся от противника, тот отошел в сторону и занес руку: блеснуло лезвие ножа. “Снимает часового”, — догадался Орест Георгиевич. Солдат крался легкими, неслышными шагами и, подкравшись, захлестнул шею противника левой рукой. Нож взлетел в воздух. С хриплым выкриком мнимый часовой оттолкнулся ногами от земли и, вывернувшись, обрушил на нападавшего всю тяжесть автоматного приклада. Ряды солдат, стоящих под стенами, коротко выдохнули. Бойцовская пара, разжав захват, разлетелась по сторонам.
