Татьяна Буденкова - Женская верность
— Я так родить могу у вас возле кабинету. В тот раз меня к гинекологу послали, а в этот раз — карточку с историей болезни найтить не могут. Целый час тут сижу. Мне на работу итить пора.
— Женщина, ну что вы возмущаетесь? Карточку направили главврачу, чтоб на комиссию ВТК подготовить, для назначения пенсии. Кто ж думал, что вы продолжаете работать? Да и вообще — вы понимаете свое состояние?
— В общем я понимаю, что если вы болесть желудка от беременности не отличаете, то уж лучшей определите меня к кому другому в вашей больнице. И лучшей нервы нам с вами друг дружке не трепать. А помирать раньше срока — мне не хотся. Так что давайте без нервотрепки определите мою карточку к другому врачу, а лучшей к тому, что в двадцатой больнице хирургом работает и тут тоже принимает.
— Я ваш участковый врач. У каждого врача свой участок и свои больные. И вам положено не кричать, а у меня лечиться.
— Ежели вы меня по поводу беременности лечить собрались — то ить вы не гинеколог. А другой болести вы у меня не нашли. Так что все мы здесь свои — Советские, а ежели вы не можете, то пойду на прием хучь и к главврачу, потому как жисть моя мне дорога, — и Акулина направилась к дверям.
— Ну куда же вы? Погодите. Хорошо. Я переговорю с Валерием Николаевичем. Если он не против, то передам ему вашу историю болезни. Посидите немного. Я сейчас.,- и врач, не дожидаясь ответа Акулины, вышла из кабинета.
Вернулась очень быстро. Вместе с ней в кабинет вошел тот самый хирург.
— Пойдемте. Карточку Вашу я потом заберу, — и он открыл дверь кабинета.
Глава 15
КОЛЧЕНОЖКА
Была у Тихона сродная сестра — Мария. Мать Тихона и мать Марии были родные сестры. Невысокая, полная, русоволосая, сероглазая. Ходили в Покровском слухи, что знала Мария заговоры на разные случаи жизни. Сама Мария этого не отрицала, но и не особо хвастала.
— На жисть зарабатывать — больно хлеб тяжел. Да и взять могу токмо на пропитанье. За ради денег не могу. Грех, потому. И себя губить не буду, — так она объяснила Устинье своё нежелание пользоваться своим даром и полученными знаниями.
Но было одно обстоятельство, которое обсуждали в Покровском и так и этак. Сама Мария совсем не красавица, да ещё будучи подростком в бане ошпарила себе ногу. Нога долго болела. Отчего высохла, стала заметно тоньше другой, по виду — даже короче, да и в коленке гнуться перестала. Но замуж её взял парень видный, работящий. Жили не хуже, а даже лучше многих. Вот только бог детей не давал. А тут война. Ушел он на фронт, да там и сгинул. Получив похоронку, Мария написала письмо Устинье, что родня в деревне осталась только дальняя, одной в деревне вести хозяйство тяжело, а бедность ещё хуже, чем до войн. Мужиков вернулось мало, те, что вернулись, все при семьях — так что по всему тут ей век вдовой вековать.
Устинья с Акулиной посоветовались и решили, поговорив с ребятами, отписать тётке Марии, что пусть приезжает. Пока у них поживет. Хоть их шестеро в одной комнате живет, ну в тесноте да не в обиде. А там, на работу устроится — хоть маленькую комнатушку в бараке, а дадут.
На тот момент строительство бараков шло полным ходом. И бараки стали строить не засыпные, в каком они жили, а из брёвен. Куда теплее и основательнее.
Мария долго не собиралась. Распродала хозяйство, продала дом и, собрав оставшиеся вещи, приехала к Родкиным. Стали жить в одной комнате всемером. Освоилась она на новом месте быстро. Поняв, что если пойдет работать на завод, то комнату дадут быстро, рабочие руки требовались. Несмотря на хромоту, Мария устроилась работать на основное производство. И правда, не прошло и трех месяцев, как ей дали комнату в новом бараке. Новый, рубленный из хороших брёвен барак, по сравнению с засыпным, в котором жили Родкины, выглядел просто на зависть. Марии дали комнату двенадцатиметровку, как одиночке.
Но не прошло и полгода, как однажды в выходной день, Мария, придя как обычно в гости к Родкиным, сказала, что у неё есть новость.
— На работе вместе со мной работает мужчина. Самостоятельный, видный, непьющий. Звать Павел. Вот предлагает сойтись с ним. Но прямо уж не знаю, сразу расписаться, али пожить, посмотреть, что из него выйдет?
— Семья, дети есть? — Акулина даже не удивилась, будто ожидая чего-то такого.
— Нет и женат не был.
— Энто как же ты такого выискала? Счас и молодым девкам не за кого замуж итить, — Устинья и удивилась, и насторожилась.
— Бог послал. Что ж мне тапереча в пользу девок отказаться?
— Устишка права. Чего тебе терять? Сойдитесь, раз тебе такая охота пришла, поживите. А там видно будет. Уживетесь, так и распишитесь, — посоветовала Акулина.
— А живёт-то где?
— Да где все парни — в общежитии.
— А лет-то твому соколу сколь будет? — спросила Устинья.
— Ну чего взялась душу мне трепать? Не старей меня. Ровесников — то почитай всех война унесла. Дак мне трухлявый пень-то в доме зачем? — вспылила Мария.
— Ну, твово ума дело. Уж не девка. Гляди сама. А серчать чего? Ты сама по себе. Мы сами по себе. Чем могли — помогли. А совет наш тебе, так понимаю, для одного места дверка. Сама себя успокоить пришла. Поступай, как знаешь, — и Акулина поправила кончики головного платка.
— Хоть Тихона и нет в живых, да вы мне всё одно сродственники. Как там далее будет — жисть покажет. А не посоветоваться не могу — сердце не позволяет. А на счёт возрасту, так вон Таврыз и с виду страшной, и старее жены своей, а жисть у Таврызихи — не сахар. Так что года считать — дело пустое. Ну, а за совет — спасибо. Правы, что расписываться и прописывать к себе покель не буду. А там как бог даст, — Мария встала.
— Пойду уж.
— Пошли, провожу до дороги, — Акулина тоже поднялась.
На выходе из барака столкнулись с Еленой. Рядом шел высокий стройный моряк. Елена ему даже до плеча не доставала.
— Здрасте, тетя Мария, — Елена и моряк остановились.
— Вот, это моя тётя Лина, а это моя тётя Мария, — поочередно кивнула Елена.
— Петр Сафонов, — и моряк картинно вытянулся. Видно было, что сам себе нравиться.
— Ну, щё ж, идите домой, Устишка там одна. Я счас провожу тётку Машу и вернусь, — и Акулина заторопилась догонять Марию.
Когда Акулина вернулась назад, то Петр и Устинья сидели возле стола, а Елена стояла возле кровати.
— Вот, свататься пришёл… Али теперь Советская власть по иному энто дело делает, — Устинья нервничала. И ни красавец моряк, ни его "сурьезные" намерения, не могли её успокоить. Уж слишком неожиданно свалился он на её голову.
— Я в отпуске, после госпиталя. Еду домой к матери. Живет она в Алтайском крае в городе Бийске. Одна. Отец от болезни помер, я ещё маленький был. Отпуску две недели. Да неделю добавили, чтоб в Красноярск на завод документы доставить. Я уж вторую неделю тут. Не успею мать повидать. Один я у неё. Прошу, разрешите нам с Еленой расписаться. А то я никак не успеваю. А она без вашего согласия не согласна.
Говорил моряк четко, ясно, хоть и видать по всему — волнуется.
— Какой докУмент есть? — спросила Акулина.
— Вот, — и моряк протянул военный билет с вложенным в него командировочным удостоверением.
Акулина взяла красную книжицу, посмотрела на фотографию, на моряка…
— Ну, щё ж, давайте не будем в спешке энто дело решать. Оно на всю жисть вам обоим.
— Как это не будем? Нам ещё расписаться надо успеть. Да и билеты купить, а то мне как холостому военный комендант только один дает!
— Какие такие билеты? — от неожиданности и удивления глаза Устиньи стали круглыми, как у птицы.
— А мы решили, что как распишемся, я Елену к матери отвезу. А то она одна там. Мне-то ещё на подлодку возвращаться — дослуживать… Да и вообще, мне ещё два года на подлодке ходить. И хоть недельку с матерью побыть.
— Лёнка, ты никак ополоумела. Тебя ж с работы не отпустят. Ни слова, ни полслова. Накося, матерь — думай что хош.
— Ладно, давайте оставим энтот вопрос до завтра. Всё одно враз его не решим. А дров може и наломаем. Давай-ка ты, Петро, завтра заходи, а мы пока тут покумекаем, что да как.
— Счас уж Иван с Ильей подойдут.
— Ладно, пойдем Петя, провожу. Уж лучше их не дожидаться.
— Почему это? Ничего плохого я не предлагаю. Сами-то они тоже монашествовать не собираются, наверно. А я — человек военный, как приказано. Так что ж теперь холостым вековать?
На том и порешили, что вечером всей семьёй обсудят "энтот вопрос", а из утра он придет — всё будет ясно. Потому как утро вечера мудренее.
Весь вечер вся семья судила и рядила так и этак. А Елена, сидя на полатях, уливалась слезами.
— Не отпустите — всё одно сбегу.
— Ноги вырву, — буркнул Иван.
— Да с вами так и останешься девкой-вековухой. С танцев под конвоем домой. В кино — днем. Вечером где-нигде найдете и опять же домой. У-у-у-у-у… — шмыгала распухшим и покрасневшим от слез носом Елена.
