Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
— Это не котята. Это голуби, которых ты купила на рынке.
— Уверена? — Грет смеется и тыкает в окровавленные тушки. — Слушай. Слышишь? — Она прикрывает рот ладонью. — Мяу-мяу-мя-а-а-ау.
— Глупости какие. Это ты мяукаешь. И вообще, я знаю, чем все закончится. Принц целует Спящую Красавицу, и она просыпается…
Меня кто-то трясет. Потом мне по лицу бьют рукой, сначала слева, потом справа. Я смаргиваю — надо мной стоит Урсель.
— Прекрати.
Дядя Храбен хватает ее за запястье.
— Это еще зачем? Оставьте несчастного ребенка в покое.
— Что, пусть стоит тут еще пять минут с разинутым ртом и пялится в никуда? У нее какой-то припадок. Не смотрите на меня так — кто-то должен был что-то предпринять.
Ведьма Швиттер обнимает меня костлявой ведьминской рукой.
— Пойдем, Криста, пора нам спуститься.
— Нет! Нет! Подождите. — Я бросаюсь на папу, целую его. Он странного цвета, а щека у него такая, будто он только что вошел с улицы снежным зимним вечером. Глаза смотрят прямо на меня, но он не просыпается, и я все целую и целую его, пока дядя Храбен меня не оттаскивает. Затем ведьма Швиттер склоняется к папе и закрывает ему глаза, а я помню, как он это делал маме, после того как пооткрывал окна. Все расступаются, потому что явилась Йоханна, и лицо у нее ужасного серого цвета, как лужа, а под глазами темные круги.
— Конрад? Мне сказали, кто-то… — Она касается его запястья.
— Это просто заклинание, — говорю я ей. — Вам надо его поцеловать, и он проснется.
— Он умер, Криста, — говорит она плоским голосом. — Нет его.
— Нет, есть. — Я топаю и принимаюсь пинать дальний конец кровати. — Папа! Папа! Проснись.
— Невелика потеря, как выясняется, — говорит Мецгер, перекрикивая меня и пожимая плечами.
— Тш-ш-ш! — Ведьма Швиттер делается очень злая и кивает в мою сторону. — И так все плохо, и без… — Она пытается притянуть меня к себе, но я не даюсь.
— Слабонервный засранец собирался свалить, бросить важнейший исследовательский проект, который мог помочь тысячам героев. Более того, это оскорбление…
— Убью того, кто это сделал, голыми руками, — говорит Йоханна, глядя прямо на него. — Втопчу в землю.
Мецгер выставляет вперед подбородок.
— На меня только не смотри. Я не лазаю в потемках по спальням. Я бы его к стенке поставил да расстрелял.
— Это кто-то из них, — говорит дядя Храбен. — Должно быть, вырвались и нашли дорогу сюда.
— Не говори ерунды, — отвечает Йоханна, злобно глядя на него. — Как эти твари могли сбежать? Чертова стена вдвое выше тебя, да еще и с колючей проволокой по верху, под напряжением.
Я щиплю папу за пальцы ног под покрывалом. Пинаю кровать еще сильнее, и Йоханне приходится кричать, чтобы дядя Храбен ее расслышал. Он продолжает говорить, будто не разобрал:
— Я уже отдал приказ о дополнительной поверке…
— Быстро же ты. — Йоханна прищуривается. — И когда только успел?
— Чуть ранее. — Дядя Храбен и Йоханна пристально смотрят друг на друга. — Лучше уж так. — Она открывает рот сказать еще что-то, но он вскидывает руку, и она словно передумывает. — Они сейчас сверяют номера. Нужно показать пример — двести за одного. Чтоб свинье-убийце неповадно было. — Он оглядывается по сторонам. — Это наше внутреннее дело. Фрау Швиттер, мы можем поручить вам проделать все необходимое?
— Я его приготовлю, если вы про это. А малышке понадобится что-нибудь черное из одежды. — Она кладет руку мне на плечо.
— Не буду я в черном. — Не хочу, чтобы из меня делали ведьму.
— Спета твоя песенка про «не хочу» и «не буду», — объявляет Урсель, а у самой лицо довольное. — Никто с тобой тут нянькаться больше не станет. Девочки в приютах делают, что им велят, без разговоров. И растут быстро.
— Да что ж такое, Урсель, — говорит ведьма, — зачем же так черство. У нее только что отец умер.
— Папа не мертвый.
— Мертвее некуда, — говорит Урсель. — И незачем притворяться, что нет.
— Тупая жирная ведьма. — Она вскидывает руку, а я пячусь. — Мой папа не умер. — И тут Лотти спрашивает, что мы будем делать, если папа теперь мертвый. Кто за нами присмотрит? Я трясу ее. Она опять спрашивает, и я дергаю ее за волосы. — Он не умер. — Лотти спорит со мной. Говорит, что папа любит маму сильнее, чем меня, и ушел ее искать. — Папа не умер! — кричу я. — Не умер, не умер. — Лотти все говорит мне, что папа умер и мы с ней теперь совсем одни. Она все никак не замолчит, даже после того, как я беру ее за ноги и бью о стену, и кричу, чтобы перекрыть ее голос, и кричу, пока все в комнате, кроме нас с Лотти, не зажимают руками уши. Дядя Храбен склоняется ко мне, говорит что-то. Я царапаю ему лицо. Бегаю по комнате, плююсь и выкрикиваю очень скверные слова. Лотти права: теперь все ушли — мама, папа, Грет — и остались только эти противные люди. Я стукаю ведьму Швиттер и пинаю Мецгера по ногам. Херта пытается скрутить мне руки за спину. Урсель хватает меня за волосы и снова бьет по лицу. Я кусаю ее за руку и сплевываю кровь.
Ведьма возносит свою волшебную палку и трогает меня ею.
Все вдруг стихает. Я дрожу с головы до пят. Как будто не схватившееся бланманже.
— Хватит, — говорит она и выталкивает меня в другую комнату. — Сядь. Если хочешь поговорить или поплакать, лучше потише. Урсель принесет тебе теплого молока с медом. Надо выпить все до капли. Потом можешь немного поспать.
— Хлопотно с ней, — произносит кто-то. Мецгер. Я слышу его трескучий голос. — И все же… — Тут он смеется. — Рискну предположить, что кому-то может понравиться ее усмирять, когда время придет.
Дядя Храбен тоже смеется:
— О да.
— Свихнутый ребенок. Ненормальная. Никогда не впишется в приличное общество. Ее надо изолировать.
По-моему, это Херта, но ведьма Швиттер достала расческу и делает вид, что прибирает мне волосы, а на самом деле кладет на меня сонное заклятье. Проснувшись, вижу, что уже темнеет, а я не у себя в постели. На окнах зеленые занавески, пахнет мастикой. Напротив меня висит большой крест, а к нему прибит Иисус. У его ног — статуэтка Девы Марии, вся в синем, рядом коробка со свечами. Я лежу под покрывалом, в своей одежде, Лотти — под боком. Отталкиваю ее от себя.
Где-то рядом разговаривают люди. Я узнаю голос ведьмы Швиттер и дяди Храбена, а еще там есть другой, низкий мужчина, он рычит медведем, и дама — она обгрызает свои фразы до маленьких кусочков и выплевывает их в неправильном порядке. Я выбираюсь на лестничную площадку и смотрю вниз, но там темно, и я никого не вижу. Слова ползут червяками из темноты, как черти в жутком сне.
— Невозможно, — говорит рыкливый мужчина. — Совершенно невозможно. Поведение, которое мне описали, указывает на некоторое умственное отклонение, близкое к мании. Требуется психиатрическое вмешательство.
— Она свихнутая, в смысле. Я так и думала. — Это мерзкий голос Урсель.
Рыкливый мужчина откашливается.
— Я считаю, она подходящий субъект для шоковой терапии — в Эрлангене[95] уже проведена кое-какая интересная работа, но, разумеется, это не мое поле экспертизы. Этого ребенка в любом случае, похоже, стоит держать изолированно, а у нас попросту нет соответствующих заведений.
— Недостаток дисциплины. Раздражительность. Другие девочки. Нет.
— Она пережила ужасное потрясение, — говорит ведьма Швиттер. — Это, несомненно, нужно учесть.
— Это не просто естественное расстройство из-за смерти ее отца, — вставляет дядя Храбен. — Тут все серьезнее. Со слов Йоханны — Aufseherin[96] Лангефельд, — ребенок застал мать за актом самоубийства.
Урсель хмыкает:
— Так у них вся семейка с приветом.
— Фрау Рихтер, прошу вас. — Дядя Храбен почти кричит. — Разумеется, как сказала фрау Швиттер, необходимо оговориться, что…
— Да-да, не следует сбрасывать со счетов воздействие горя…
— Никакой дисциплины. Чудовищно. Научить рано. Необходимо.
— Однако, насколько я понимаю, Криста регулярно демонстрирует антиобщественное поведение, и мне жаль, что в приюте ей не место.
— Куда же тогда? — спрашивает ведьма.
Долгая тишина, а потом кто-то отодвигает стул.
— Отведите ее к остальным нежелательным, — говорит Урсель.
— Ну нет. — Ведьма Швиттер, кажется, в ужасе. — Она же совсем маленькая. И еще такая хорошенькая в придачу. Неужели некому ее взять к себе?
За моей спиной Лотти вопит, что мы никому не нужны. Придется нам жить в лесу и питаться ягодами, а одежду делать из листьев. А когда пойдет снег, мы спрячемся в берлогу, как медведи.
— Погодите минутку, — говорит дядя Храбен. — Может, я мог бы стать опекуном ребенку или…
— Приличия не позволят. — Какой-то новый голос, высокий, ясный: не могу определить, женский или мужской. — В особенности если учесть вопрос крови. Похоже, прабабушка девочки была… Untermensch[97].
