Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования
Все молчали. За окнами трещали цикады. Припекало беспощадное полуденное солнце. Директор отирал пот, струившийся по его щекам и стекавший каплями с подбородка.
Тягостную паузу нарушил Окадзаки.
— Господин Сэкигути, доложите директору: наш участок берется выполнить задачу. Я, Окадзаки, даю слово мужчины, что добьюсь прироста добычи на двадцать процентов.
Взаимное понимание пронизало в это мгновение души директора и Окадзаки.
— Но хочу предупредить, директор, что раз уж беру на себя такое дело, то в средствах стесняться не буду. — И Окадзаки скользнул взглядом по Кадзи.
28Окадзаки уже видел на своей груди награду, а в руках личную благодарность командующего Квантунской армией. И кто знает, ликовал он, вполне возможно, что скоро на всю страну прогремит его имя, имя лучшего воина промышленного фронта Японии!
Собрав у входа в штольню надзирателей, он произнес перед ними речь:
— Слушать меня внимательно! Завтра начинается месячник штурма. Приказано увеличить добычу на двадцать процентов. Я решил к этим двадцати добавить еще двадцать. На меньшем не остановлюсь. Понятно? Гоняйте их, не давайте им вздохнуть — и задача будет выполнена! Тому, кто перевыполнит задание, обещаю выдрать у директора денежную премию, а потом сам отвезу его в город и такую добуду красотку, какая вам, голодранцам, и во сне не снилась! Вы тоже читали, наверно, эту… памятку солдату… Знаете, как там сказано? Во время боя… гм… когда схватка… Как там дальше? Изыскивать наилучшее… В общем ясно! Вы солдаты! Мы все участвуем в войне! С душонкой поденщика… э-э… победу не заграбастаешь. Понятно? — Для большей убедительности Окадзаки несколько раз хлестнул по крагам… — А ну, у кого пороха не хватает на это дело, шаг вперед!
Никто не пошевелился.
— А раз все ясно, так по местам!
29Хотя с появлением на руднике спецрабочих отдел рабочей силы переключил все свое внимание на них, вольнонаемные рабочие день ото дня стали давать все большую выработку.
Вероятно, это явилось просто несколько запоздалым следствием исправления подрядной системы и улучшения условий труда, но на руднике злословили, что «вольные» стали лучше работать, когда Кадзи перестал вмешиваться. И как нарочно, будто в подтверждение, спецрабочие, которым Кадзи отдавал теперь все свое время, работали из рук вон плохо.
Директор заподозрил, что Кадзи церемонится с ними, дает им поблажку — дескать, подневольные люди… Подобная сентиментальность в грозную годину войны была, по мнению директора, нетерпима. Шестьсот человек, если их заставить как следует работать, большая сила.
Невзирая на палящую жару, директор отправился в отдел рабочей силы, решив преподать Кадзи урок, так сказать, на его рабочем месте.
Кадзи сидел за своим столом и не заметил, как тот вошел. Фуруя вскочил и, по-солдатски вытянувшись, окликнул Кадзи.
Директор оглядывал унылую серую комнату.
— Почему нет лозунгов штурмового месячника?
Кадзи не отвечал: работают ведь не лозунги, а люди.
— Значит, трудитесь без лишних слов, так надо понимать?
— Да.
— А результаты молчаливого труда не особенно важные. Спецрабочие твои ленятся. Не бойся, копаться в твоих делах не стану, я не затем. Проводи-ка меня в бараки.
По дороге директор спросил, где Окидзима.
— Проверяет бараки вольнонаемных, — ответил Кадзи.
— Что, вдвоем пойдем?
Кадзи понял и улыбнулся.
— Ручаться нельзя. Я тоже не знаю, что у них на уме.
Между бараками бродили или валялись в тени свободные от работы люди. У многих еще розовели рубцы от кожных болезней, но в общем теперь они мало чем отличались от вольнонаемных.
— Отъелись. Выглядят прекрасно, — констатировал директор, мысленно похвалив себя за то, что досрочно прервал отдых пленных.
Впереди у стены барака стоял Ван Тин-ли. У его ног на корточках сидели четверо. Казалось, они о чем-то советуются между собой. Метнув холодный взгляд на приближающихся японцев, Ван едва заметно шевельнул ногой. Они замолчали и застыли с безразличным выражением на лицах.
Директор и Кадзи прошли мимо.
— В бега собираются? — директор многозначительно кивнул через плечо.
Поди узнай, собираются или нет. Чен уверяет, что убегут. А он, Кадзи, хочет создать им такие условия, чтобы они поняли — нигде на свете им не будет так спокойно, как здесь, под его начальством. Излишняя самонадеянность. Кадзи и сам это понимал, но без нее он, пожалуй, не смог бы командовать этими людьми.
— В бега собираются?
— Не думаю, — сдержанно ответил Кадзи.
— Гм…
— Готовлю соображения о рациональной оплате труда спецрабочих, — доложил Кадзи.
— Опла-те? — насмешливо протянул директор. — Да ты что? Миллионер, благотворитель? Где же это видано, чтобы в разгар войны пленным устанавливали зарплату? Такого еще в истории не было, я не читал.
Кадзи усмехнулся. Куроки — историк! Эта мысль показалась ему нелепой.
— Ну что ж, в таком случае я войду в историю.
— Честолюбие — неплохая вещь, но только в сочетании со здравым смыслом, господин Кадзи. Куда они будут девать твои деньги, ты подумал? Нет, потому что зелен. Вот скажи, например, чего им сейчас больше всего хочется?
Кадзи оглянулся. Китайцев у барака уже не было, но ему показалось, что он чувствует на себе спокойный и холодный взгляд Вана.
— Свободы, — ответил он.
— Свобо-оды? Эх, ты, поэт! — язвительно процедил директор. — Философ!
Кадзи стиснул зубы. Увы, не поэт и не философ. И даже не клерк. Он просто сторожевой пес.
— О чем может мечтать человек, попавший за решетку?
— О свободе, — упрямо повторил Кадзи.
— Чудак, — рассмеялся директор. — О бабе, вот о чем! Конечно, если за решеткой сидит мужчина, — уточнил директор.
Как ни странно, в этот момент директор и Кадзи подумали об одном и том же: в памяти возник выцарапанный на стене барака рисунок: силуэт без головы, с ногами, дорисованными только до колен,
— В такой обстановке, милейший Кадзи, человек, получив женщину, воображает, что он обладает всем, о чем ты говоришь: свободой, счастьем — называй, как хочешь. Ты-то сам до женитьбы, когда в общежитии на койке валялся, о чем думал? О государстве? О политике? — директор торжествующе захохотал. — То-то! Запомни, чтобы заставить человека, упрятанного за решетку, работать, надо удовлетворить его потребности процентов на семьдесят. Понял? На сто процентов нельзя. Меньше тоже не годится. На семьдесят! Вот чего ты не знал, поэт. А теперь исправляй свою ошибку.
— Но… здесь нет таких женщин, — промямлил Кадзи.
— Веселый дом за мостиком знаешь? Он в твоем распоряжении. Гони баб сюда!
Кадзи передернуло. Ему захотелось крикнуть директору: «Подумайте, что вы предлагаете?!» Но он только сказал, что, по его мнению, это будет унизительно для женщин и не доставит радости спецрабочим. Он так и выразился: «не доставит радости».
— Хватит болтать, — оборвал его директор. — Я постарше тебя, сам знаю цену радостям. — Эй, ты, — окликнул он ближайшего рабочего. Тот подошел. — Жрать хочешь? — спросил его директор на ломаном китайском.
Испуганно забегав глазами, тот робко ответил:
— Я сыт, господин.
— Очень хорошо, — буркнул директор. Потом, опять по-китайски, опросил:
— Бабу хочешь?
На лице китайца появилась кривая улыбка. Заулыбались и другие, оказавшиеся поблизости.
— Ну что? — директор обернулся к Кадзи. — Свобода, любезный поэт, вещь эфемерная, у нее ухватиться не за что, у свободы, по себе знаешь, а?
— Рабочих нужно ублажать — кажется, это соответствует твоим принципам, — торжествующе продолжал директор. — Я всегда считаюсь с твоими принципами, видишь? Впрочем, если ты против, — закончил он, — я могу приказать Окидзиме или Фуруе.
— Если позволите, я хотел бы сначала поговорить со старостами, — сказал Кадзи, — узнать их мнение.
Брови директора полезли на лоб.
— Ты у кого в подчинении состоишь — у меня или у этих антияпонских элементов?
Кадзи побледнел.
— Я понял, — ответил он.
30Похвастав поднять добычу на двадцать процентов, Окадзаки уже две недели лез из кожи, чтобы не уронить «слова мужчины», данного им в директорском кабинете. Механизмов не хватало. Окадзаки перегнал рабочих в забои с наиболее благоприятными условиями, где почти не требовалось подготовительных работ. Он свирепо вращал глазами, щелкал хлыстом, остервенело нажимал на подчиненных и гнал добычу, совершенно не считаясь с правилами безопасности. Кровлю крепить не успевали, штреки до нужной ширины не доводились, он кричал и хлестал плеткой, гонял рабочих с места на место. Начальник участка с опаской поглядывал на зверское усердие своего помощника, но сдерживать его побаивался. Так или иначе, дикое упорство Окадзаки и общая атмосфера возбуждения и горячки, порожденные штурмом («двадцать процентов!»), свое сделали, и ценой отчаянного напряжения добычу удалось поднять почти до намеченного уровня. Окадзаки теперь сидел в штольне до поздней ночи.
