Изабель Фонсека - Привязанность
Марк вообще ничего не говорил, пока они не оказались в челноке, соединяющем северный и южный терминалы.
— Вик и Марк наоборот. Как ты думаешь, это что-нибудь значит? Я имею в виду, хотя бы подсознательно?
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказала Джин, слишком загипнотизированная, чтобы оторвать взгляд от рядов по-летнему ярких деревьев, проносившихся под летящим поездом.
— «Вик» — и «Марк» наоборот, — повторил он, продолжая ее озадачивать, — образуют имя «Викрам».
— А, понимаю, — сказала Джин. — Нет, не думаю. Ни даже подсознательно. Но почему бы тебе не спросить их об этом вечером?
Когда они садились на Кэтвикский экспресс, Марк по-прежнему хмурился в спокойном, непреходящем недоумении.
— Станция Виктория, — сказала Джин, глядя на свой билет, как будто никогда прежде не замечала связи между этой станцией и своей собственной дочерью. Она испытывала те ощущения новизны для слуха и зрения, которые длятся лишь короткое время по возвращении. Марка, который, в отличие от Джин, совершал такое обратное путешествие уже несколько раз, больше занимало чудо работающего сотового телефона.
Она не помнила, чтобы прежде на этом поезде подавали каппучино. Что, Англия в конце концов присоединялась-таки к Европе? Марк строго держался чая, словно заново утверждаясь в своей национальной преданности, каковой процесс обычно достигал своего пика с «Матчем дня» в субботу вечером — как весело, бывало, все они втроем напевали и насвистывали основную мелодию этой передачи! — но только не в эти выходные, отметила она, и праздничный перезвон иссяк, как только она вспомнила, почему в субботу ничего такого не будет.
Марк уезжал в Германию — ради двухдневного уединения с самым крупным своим клиентом. Он будет выслушивать паршивые идеи баварского управляющего касательно новой кампании, потом охотиться на дикого кабана с разнузданной командой немцев и британцев. Он уже несколько недель ворчал по поводу этой поездки, но не слишком убедительно — достаточно лишь для того, чтобы она не захотела присоединиться к нему или, как он подчеркивал, к женам. Она полагала, что на самом деле он этого с нетерпением ждал — маленькой мужской компании, маленькой смерти, обильной выпивки. Или просто многих часов в отеле с Джиованой? Не были ли все эти «уединения с клиентами» грязными уик-эндами?
Джин подавляла в себе желание протянуть руку и помочь Марку сорвать крышечку с крошечной пластиковой упаковки молока. Он хмурился больше обычного, откидывая назад голову, поскольку ему лень было искать очки, и все тыкал и тыкал в край фольги притупленным ногтем. Зрелище внушало жалость, но она знала, что он будет раздражен, если она вмешается. А ведь чай у него уже остыл, подумала Джин, не в силах наблюдать за этим дальше.
Она повернулась к проносившимся мимо рядам домов с террасами из одинакового коричневого кирпича, аккуратных, закопченных, высоких. Индивидуальность выражалась недавно добавленными надстройками, одну из которых украшали изысканные балясины, а другую — диагонально уложенные белесоватые планки. Затем, у Кройдона, вернулось единообразие, на сей раз характеризуемое галечной отделкой, «шубой», кремовая поверхность которой, изобилующая углублениями и выступами, притягивала и удерживала сажу. Коричневое дыхание поездов опаляет их окраску снизу доверху, подумала Джин, словно этот кофе, просачивающийся из-под краев белой пенки.
У Торнтон-Хита последовала некоторая передышка от каштанов: там росли красный боярышник, желтый индийский ракитник. Болэм был погребен под строительными лесами и объявлениями продается. Джин задержала взгляд на дворе средней школы, на одетых в черные спортивные куртки мальчиках и девочках, группа которых украдкой курила за велосипедным сараем. Каждая фигурка представала ей ясно очерченной, и она отчетливо видела всю жизнь детской площадки, охватывая ее единым взглядом, словно какой-нибудь Брейгель. Позади курильщиков простирался изумрудный дерн спортплощадки, и даже отсюда, даже при такой скорости, видно было, что она слишком влажная, чтобы на ней играть.
— Может, нам следует установить какие-то новые правила насчет того, кто может и кто не может останавливаться на Альберт-стрит? — сказала Джин, спохватившись, что возвращается к материнским обязанностям. — Майя Стаянович, Софи де Вильморен, все это сироты — я хочу сказать, что мы не держим приют, и если Вик не может сказать «нет»…
Глядя в окно и испытывая легкое головокружение из-за того, что сидит против движения, она ненадолго задумалась о беспризорной бродяжке Софи де Вильморен и о том, как Марк пропускал мимо ушей неоднократные вопросы о ее общении с Викторией, возможно, утомленный линией расследования. Вместо этого он с воодушевлением говорил о новом контракте, «не где-то, а в Сен-Мало», намереваясь устроить там настоящий фестиваль. Была ли эта уклончивость умышленной? Это Джин чувствовала утомление — из-за недоверия, полностью ее поглощавшего.
Марк и сейчас не отозвался, слишком занятый тем, что пытался прочесть надписи на крохотном, размером с почтовую марку экране своего сотового телефона. На узловой станции Клапэм Джин еще больше стало не по себе — она теряла присутствие духа, чувствуя себя полной деревенщиной. Повсюду вокруг нее пассажиры громко болтали по своим телефонам. Среди них был и Марк — он и не пытался шептать, связываясь с офисом и одновременно слизывая с пальца молоко. Ему таки удалось проткнуть ногтем фольгу, хотя при этом он все расплескал, кроме нескольких капель.
В Баттерси там и сям виднелись спутниковые тарелки и автоматические склады. Мимо промчался поезд, шедший в противоположном направлении, из-за чего она так и подпрыгнула на своем сидении, а когда он исчез, внизу осталась лишь грандиозная вращающаяся геометрия викторианских газгольдеров, выпуклых и причудливо заклепанных. За ними — опрокинутый верстак старой электростанции и, наконец, Темза, коричневая и мелководная этим утром, но быстрая. Там не было ничего, что бы вышло из моды.
Джин воздержалась от комментариев, когда они оказались наконец на Альберт-стрит и Марк отдал таксисту месячный заработок на Сен-Жаке. Ее отвлек их дом: по-прежнему причудливый, он выглядел гораздо меньше за сверкающими черными копьями ограды с узкой черной калиткой. Декоративные багровые капустные кочаны в оконных ящиках исчезли все до единого. Мертвые головы, от которых постарался избавиться тот, кто забывал их поливать? Или же их радостно обезглавил какой-нибудь из бродячих королей свинга Камдена? Двинувшись помочь Марку высвободить колесико чемодана, застрявшее между бетонными плитами дорожки, Джин решила, что не будет жаловаться ни на что — и, уж конечно, промолчит об исчезновении кочанов.
Виктория предложила отобедать в испанском ресторане на Парквее; затем они проводили ее и Викрама к станции метро — полуострову в неистовом море устремленного к северу дорожного движения — и вернулись, чтобы выпить кофе в своей старой полуподвальной кухоньке.
— Итак, мы больше не тревожимся насчет Вик и Марка задом наперед? — спросила Джин, обеими руками обхватив свою коричневую чашку и дразня его только потому, что он явно испытывал облегчение. Они сидели за кухонным столом, только они плюс кошка Элизабет, точно так же расслабляясь перед наступлением ночи, как это бывало с ними тысячи раз прежде, и можно было вообразить, что они вообще никуда не уезжали.
— По-моему, он потрясающий парень. Яркий, привлекательный, умный — и при этом явно влюблен в Вик. Я ни слова не понял из того, что он говорил об эксцентричных эллипсах, безумных орбитах и, и… эскпопланетарных исследованиях. Но, поскольку дело касается астрономии, а не астрологии, я уверен, что все это великолепные, чудесные вещи. Собственно, я не нахожу в нем ничего такого, что не было бы потрясающим. Он трогательный, но — мягко, да?
— Он говорил не об экспо-, а об экзопланетарных исследованиях.
— Ну да, и об астрономии, а не об этих тупых гороскопах, при всем моем уважении… ты ведь завтра увидишься с этим своим недотепой-редактором?
Эдвин Макей под псевдонимом миссис Мунлайт[41] действительно вел в журнале «звездную карту».
— М-м-м, на ленче, после Скалли. Гинеколог и редактор — веселая утренняя программа. Но что такого в Викраме может быть трогательного, пусть даже и мягко? Насколько я поняла, он происходит из весьма шикарной семьи в Бомбее. Скорее, это он о нас может так подумать. — Джин оглядела выцветшие и ободранные сосновые панели и дала себе слово побелить и выкрасить все в доме. Как только сможет себе это позволить.
— «В Мумбаи, если позволите», — сказал Марк, имея в виду поправку, которую Викрам сделал за обедом. — Давай-ка сотрем все следы Британской империи зла, ты как, не возражаешь? Забудем, к примеру, о парламентской системе или о независимом судопроизводстве. Он, может, предпочел бы свалиться откуда-нибудь из Заира, или его надо называть Демократической Республикой Конго? Нам, наверное, надо радоваться, что мы обедали не с представителем какой-нибудь Буркина-Фасо или Гонконга.
