Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
— Да? Кто тебе сказал, что он мой двоюродный брат?
— Я нашла его в справочнике «Кто есть кто».
— Как всегда, очень остроумно. Около какого отеля ты его видела?
— А разве он живет не с вами? — не сразу спросила Моника.
— Нет. Так около какого отеля мы должны его разыскивать?
— Кто это мы?
— Ладно, оставим это.
— Видишь ли, я забыла название отеля.
— Ты врешь.
— Может быть, — засмеялась она. — Вот если ты, как хороший мальчик, будешь завтра вечером меня здесь ждать, я могу и вспомнить.
— Ты с ним разговаривала?
— Нет. Меня интересует другой член семьи.
— Боже мой, — сказал Билли, — как ты умеешь осложнять секс.
— Секс? Когда-то ты называл это любовью.
— Это было давно, — мрачно сказал Билли.
— Пусть будет по-твоему, мальчик. — Она бросила сигарету, подошла к постели, нагнулась и поцеловала его. — Спокойной ночи, мальчик. Мне пора.
Когда дверь за ней закрылась. Билли откинулся на подушки и уставился в темный потолок. Новая проблема — говорить ли Рудольфу, что Уэсли сегодня видели в городе возле отеля, названия которого он не знает, хотя завтра может выяснить. Но тогда придется объяснять, откуда он это узнал и почему надо ждать до завтра. А объяснить что-либо, не упоминая имени Моники, он не мог. Он с раздражением покачал головой. У Рудольфа и без Моники хватает забот.
Зазвонил телефон. Это был Рудольф, который сказал ему, что через полчаса они все встречаются перед ужином в баре внизу. Повесив трубку, Билли пошел в ванную и снова принял душ. Интересно, что делает мать — может быть, тоже принимает душ?
11
— Нет, — говорила Гретхен, — я не хочу ничего устраивать. Я устала, хорошо бы лечь и не вставать по крайней мере двое суток. — Она сидела в гостиной своего номера вместе с Доннелли и Рудольфом.
Рудольф предложил после просмотра картины устроить праздничный ужин для членов жюри, представителей главных прокатных компаний и журналистов, с которыми у Гретхен и Рудольфа установился контакт. Чем меньше оставалось дней до показа фильма на фестивале, тем больше Гретхен волновалась, и такой вечер мог бы снять напряжение.
— Будь здесь кто-нибудь еще помимо нас троих, — сказала Гретхен, — тогда, может, и стоило бы что-то устроить. Я не хочу одна принимать все почести, если они будут, а уж лицезреть в одиночку вытянутые лица, если картина провалится, и вовсе ни к чему. Вот если бы здесь были Фрэнсис Миллер и Уэсли, я бы согласилась, но эта сучка так и не приехала, а Уэсли куда-то пропал, да и вообще я уже стара для таких сборищ…
— Отлично, — сказал Рудольф. — Мы просто поужинаем в узком кругу и поздравим друг друга. — Он взглянул на часы. — Уже поздно. Ложись и постарайся заснуть. — Он поцеловал Гретхен и направился к двери.
— Я — с вами, — сказал Доннелли, — мне тоже надо выспаться. Если, конечно, Гретхен не хочет, чтобы я остался.
— Нет, спасибо, — сказала Гретхен. — Увидимся утром.
— Мне надо поговорить с вами, Руди, — сказал Доннелли по дороге к лифту. — Я беспокоюсь. Она очень тяжело все это переносит. Не спит, принимает таблетки, плачет, когда рядом нет посторонних. Я просто не знаю, как ее успокоить.
— Хорошо быть женщиной, — отозвался Рудольф. — Я бы сам с удовольствием поплакал.
— А я-то думал, что вы полны оптимизма, — удивился Доннелли.
— Это так и есть, тут дело не в картине.
— А в чем же?
— Как-нибудь потом расскажу.
— Я ничем не могу помочь?
— Можете. Заботьтесь о Гретхен.
— А что, если мы с ней после просмотра прокатимся на машине по окрестностям — все-таки она хоть на пару дней вырвется из этого сумасшедшего дома.
— Я — за, — сказал Рудольф, — если вам удастся ее уговорить.
— Завтра утром попробую.
— Прекрасно, — сказал Рудольф. Дверь лифта открылась. — Спокойной ночи, Дэвид. Отдыхайте. — Доннелли пошел обратно по коридору и остановился перед дверью Гретхен. Он поднял было руку, чтобы постучать, но раздумал. Сегодня ей, наверное, лучше спать одной. Он вернулся к лифту и спустился в бар. Когда бармен спросил, что он будет пить, он ответил не сразу. И все-таки заказал виски с содовой. Вино пока подождет.
Открывая дверь номера, Рудольф услышал настойчивый звонок телефона. Он поспешно снял трубку.
— Мсье Джордах? — спросил мужской голос.
— Да.
— L'avocat d'Antibes m'a dit que vous vorlez me parler…[50]
— Вы говорите по-английски? — спросил Рудольф. Если это тот самый человек, то надо, чтобы он понял каждое слово.
— Говорю немного. — У него был низкий грубый голос. — Адвокат в Антибе сказал, возможно, у нас будет маленький бизнес вместе…
— Когда мы можем встретиться?
— Сейчас, — ответил мужчина.
— Где?
— A La gare. Вокзал. Я буду у стойки в буфете.
— Я приеду через десять минут, — сказал Рудольф. — Как я вас узнаю?
— Я одет в синие брюки, — сказал человек, — пиджак коричневый, я — маленький, с великий живот.
— Договорились, — сказал Рудольф. — Через десять минут. — Он повесил трубку. Синие брюки, коричневый пиджак, большой живот. В конце концов, красота и умение одеваться сейчас не самое главное. Он отпер чемодан, заглянул в него. Пистолет на месте. Он закрыл чемодан, запер его и вышел.
Спустившись вниз, он вошел в комнату кассира за стойкой портье и попросил открыть его сейф. Банк в Нью-Йорке прислал ему десять тысяч долларов, и Рудольф перевел их во франки. Он знал: то, что произойдет — хорошее или плохое, — будет стоить денег. Он оглядел аккуратные пачки банкнотов, задумался и взял пять тысяч франков. Остальные пачки он оставил в сейфе и запер его. Потом вышел из гостиницы, сел в такси и сказал: «La gare». По пути на вокзал Рудольф старался ни о чем не думать. Расплачиваясь, он неловко вытащил из кармана несколько десятифранковых бумажек. Когда он брал сдачу и давал таксисту чаевые, руки его дрожали.
Толстяка, человечка в синих брюках и коричневом пиджаке, он увидел возле стойки бара. Перед ним стоял стакан с пастисом.
— Добрый вечер, мсье, — сказал Рудольф, подходя ближе.
Человек обернулся и окинул Рудольфа оценивающим взглядом. Он был темноволосый, с жирным лицом, маленькими, глубоко посаженными черными глазками и толстыми мокрыми губами. Нелепая светло-голубая кепочка сидела у него на затылке, открывая выпуклый морщинистый лоб. При других обстоятельствах Рудольф не доверился бы такому человеку.
— Может, пойдем пройдемся, — сказал человечек. — Здесь сильный свет — это вредно глазам.
