Джон Фаулз - Дэниел Мартин
— Но ведь ты ведёшь себя так, будто он верен. Будто Энтони наблюдает за нами, а ты поступаешь ему назло.
— Я не должна принимать во внимание то, чего хотел он. — Теперь она обращалась прямо к Дэну, во всяком случае, слегка повернула к нему голову. — Как и то, чего хочет моя женская суть. — Джейн снова отвела глаза и опустила голову. — Когда в машине ты взял меня за руку, я чуть не расплакалась. Я понимаю, это звучит нелепо. Многое во мне протестует против того, что я… что я такая. — Она провела пальцами по краю стакана, дав молчанию разрастись. Снаружи снова залаял бродячий пёс. Через некоторое время она заговорила снова: — Получается так, будто какая-то часть твоего существа, та, которую ты не хочешь задействовать, в силу каких-то ужасных причин запрещает, отвергает ту, что хочет давать, дарить, сказать «да». Ты ждёшь от меня того, что, говорят, существует, и я знаю — да, существует, но где-то в другой стране, куда мне нет доступа. В ту ночь, в Асуане, я лежала без сна, пытаясь стать другой, не самой собой. Уговаривала себя: меня всегда влекло к этому мужчине, так почему бы и нет? Просто как приключение. Как… Как это уже было когда-то. Но поняла, что не смогу. — Она подождала немного. Но он молчал. — Отчасти ещё и потому, что я не могу воспринимать тебя объективно, думать о тебе как об «этом мужчине». — Она снова помешкала. — На корабле мне был устроен небольшой тест. Алэн предложил мне себя — очень мило, тактично, в типично французском стиле. Как бы начиная партию в бридж. Но я посмотрела на противоположную сторону салона — на тебя. Если бы ты только мог понять, что причина, из-за которой это было бы предательством по отношению к тебе, та же самая, что и сейчас…
— А если бы тогда, в Асуане, я пришёл к тебе?
— Тогда у меня не было бы времени подумать. А сейчас есть.
Дэн внимательно рассматривал свой стакан.
— Всегда можно распознать плохой сценарий по тому, что сюжет строится на упущенных возможностях.
— Но наш сценарий на том и построен. Ты только что сказал, что я убила возможность выбора для всех нас. Я не рискну снова пойти на убийство.
— Тогда все эти годы ничему нас не научили. Только тому, как сделать пустыни ещё более бесплодными.
— Я правда расплачусь, если ты будешь так говорить.
— Я вполне могу к тебе присоединиться.
Но, как бы для того, чтобы положить конец этой бессмыслице, он протянул руку и сжал её ладонь. Она ответила на пожатие, и теперь их соединённые руки лежали между ними на диванном коврике.
— Единственное, чего я никак не могу понять, это как я мог дважды в жизни влюбиться в такую невероятную стерву.
— Вот в этом я с тобой вполне могу согласиться.
Дэн осторожно шлёпнул её рукой по коврику, но не стал нарушать наступившее молчание. Нежность и раздражение овладевали им всё сильнее: нежность становилась глубже, ведь он понимал, что отказ Джейн был продиктован теми её чертами, которые он любил в ней более всего, которые делали её не похожей ни на одну из женщин, встречавшихся ему в жизни; и не имело значения, что эта её уникальность так ярко окрашена любимым аргументом Энтони — «credo quia absurdum», хотя у неё это было скорее «nego quia absurdum»434; а раздражение росло не только потому, что она сама признала — на его стороне и разум, и природа, но и оттого ещё, что её отказ оскорблял в нём некое чувство архетипически верного развития драмы… они добрались до края света, и то, что они и здесь оказались неспособны встретиться, отвергало существование в его подсознании далеко упрятанной, но всесильной области, где гнездилась глубокая вера в предопределённость личной судьбы. Он мог потратить бесчисленные годы и всё равно не придумал бы места лучше, чем это; а попав сюда, не смог воплотить то, что ему неожиданно принесли с собой превратности одного дня: это место было таким подходящим, таким отделённым от внешнего мира, так громко возвещавшим правду о состоянии человека… Дэн взглянул через комнату, на пример человеческого состояния, сидевший у противоположной стены: теперь голова старика свесилась набок, щека прижалась к лацкану европейского пиджака, надетого поверх галабийи: Тирезий435 в мусульманском обличье.
Пат. Но Дэн не отпускал её руку. Теперь его раздражение распространилось более широко, на всю их историю, их тип людей, их время. Они воспринимают себя — или свои воображаемые моральные устои — слишком всерьёз. Это и в самом деле ярко выразилось в зеркалах, висевших в его оксфордском жилище: всепоглощающий нарциссизм целого поколения… все их либеральные взгляды, стремление жить правильно и правильно поступать, основывались не на принципах, воспринятых извне, но на поглощенности собой. Вероятно, в том-то и была доведённая до предела вульгарность, что они пытались соответствовать современному им представлению о духовном благородстве, как будто, посмеиваясь в душе над верой в загробную жизнь, никогда не думали о себе как о живых существах, наделённых всего лишь одной жизнью и обитающих на умирающей планете, как будто на самом деле каждый обладал бессмертной душой и собирался в конце времён явиться на Страшный суд. И даже если то, чего ты хотел, было столь невинным, личным, незначительным… соблазн сказать всё это Джейн был очень велик. Но, видимо, поняв, что обречён на неудачу, он решил опустить доводы и перешёл сразу к выводу. Повернувшись к ней и глядя ей прямо в глаза, он сказал:
— Слушай, почему бы нам не повести себя как нормальные люди и не провести эту ночь в одном номере?
— Потому что это ничему не поможет.
Он пробормотал с шутливой язвительностью:
— Говори за себя.
Но она не смогла ответить на шутку, даже не улыбнулась. Он сжал её руку и заговорил ещё тише:
— Ты же знаешь, речь вовсе не о том. Мне просто хочется обнять тебя, прижать к себе. Быть рядом.
Взгляд Джейн был устремлён вниз, на пол, чуть ли не сквозь него, на что-то за его пределами. Дэн снова сжал её пальцы, но они казались безжизненными. Лицо её нисколько не смягчилось, однако, кроме мрачного упрямства, была там и глубокая печаль, как у существа, загнанного в угол, но неспособного сдаться.
Как была бы нарушена наступившая тишина, Дэну узнать не пришлось: появился Лабиб (как показалось в тот момент — к счастью) и подошёл к ним, не сядут ли они за стол. Еда готова. Они встали и, хотя выбрали столик подальше от Лабиба, на другой стороне комнаты, чувствовали себя неловко, зная, что он может их услышать. Обслуживал их молодой араб. Тушёная баранина на холмике плова, всё очень просто, но вполне аппетитно… аромат тмина и каких-то других экзотических трав… и рис был очень хорош. Дэн взял ещё пива. Они сидели лицом к Лабибу, который ел то же самое футах в двенадцати от них. Ему явно доставляло удовольствие щеголять знанием английского языка. Косоглазый старик проснулся, в перерывах между блюдами молодой араб снова садился рядом с ним; из кухни явился повар и сел у печки. В порядке исключения Лабиб на этот раз признал, что не всё в Сирии так уж плохо: он знал повара с давних пор, когда тот ещё работал в гостинице в Дамаске. Им надо бы съездить в Дамаск, соук там очень неплохой, дешёвый, много народной одежды, ювелирных изделий… Джейн отвечала ему чаще, чем Дэн, опять, как истинная дочь своего отца, взяв на себя роль любезного дипломата; беседа велась через довольно большое пространство, разделявшее столики. Как будто ничего не произошло, ничего не было сказано; но они избегали смотреть друг на друга.
