Джон Фаулз - Дэниел Мартин
— Но раз уж сказала?
— Больше всего я опасаюсь, что твой побег от меня был бы вполне оправдан.
— Это тяжёлый случай ложной скромности. Предвкушение беды прежде, чем она может произойти.
— Очень жаль. Но опасения эти вполне реальны.
— Мне хотелось бы, чтобы мы похоронили твоё представление, что я втайне собираюсь как-то повлиять на тебя, испортить. Я полностью принимаю тебя такой, какая ты есть. Такой, какой ты хочешь быть. — Он перевёл дух. — И не только потому, что я так хочу. Невозможно создать тебя по своему образу и подобию. Хоть тыщу лет старайся.
Она помотала головой, словно в отчаянии, что их желания идут вразрез одно другому.
— Если бы речь шла лишь о терпимости друг к другу…
— Это уже что-то.
— Я вполне с тобой согласна.
Снова оба замолчали, не зная, что сказать.
— Дело не просто в прошлом, Джейн. Мне пришлось узнавать тебя заново. Какой ты стала. Я чувствую, что ты мне очень близка. — Он помолчал, потом попытался вытянуть из неё ответ: — Разве ты не видишь этого? Не видишь этого родства душ?
— Вижу. Временами.
— В Египте я почувствовал, что впервые в жизни бегу не от чего-то, а к чему-то. Я не питаю иллюзий, Джейн. Я знаю, что нам с тобой придётся разбираться со множеством недопониманий и недоразумений. Если бы ты только поверила, что я, со своей стороны, готов к беспредельному терпению. Сочувствию. Любви. Да как хочешь это назови. Я хочу писать, но ведь писать я могу где угодно. Просто я хочу быть рядом с тобой. Вместе с тобой. Где бы ты ни была. Даже если там будет не лучше, чем здесь. Лучше так, чем никак. Чем вообще не пытаться. — Он замолчал, дав тишине продлиться. Но Джейн, казалось, была в плену тишины ещё более глубокой. Дэн снова заговорил, не так настойчиво. — На самом деле, я вижу всего два возможных объяснения. Первое — что прежнее физическое взаимопонимание между нами ничего больше для тебя не значит. В этом случае я, разумеется, умолкаю. С такими вещами не спорят.
— А второе?
— Второе означало бы, что ты точно так же в бегах, как, по твоим словам, и я. Бежишь в ином направлении, но никак не более честно.
— Куда же?
— К мысли, что можно исправить то, что плохо у тебя внутри, пожертвовав всем ради социального самосознания… помогая обездоленным. И так далее и тому подобное. В пользу моего решения говорит хотя бы то, что оно бьёт в самую точку, потому что я в своей жизни по-настоящему предал только две вещи, те, к которым у меня был хоть какой-то талант. Владение словом и истинную любовь к другому человеческому существу, для меня — единственному на свете. — И он добавил: — Вину за второе предательство мы несём оба. — Странным образом, тем более странным, что он уже знал, что собирается сказать, к нему вдруг пришло воспоминание об анданте, далёком, медленном, бесконечно прерывающемся анданте из вариаций Голдберга, его паузы, его тишина и то, что крылось за нею. — Ты убила что-то в нас троих, Джейн. Конечно, не подозревая, что делаешь, и, конечно, «убила» — недоброе слово. Но ты сделала так, что иной выбор, иное развитие событий стали невозможны. Мы до сих пор окружены тем, что ты сделала тогда с нами. Мы всё ещё где-то там.
Его последняя резкость явно поразила её, убила малейшую надежду на то, что можно удержать разговор в каких-то рамках. А Дэн продолжал:
— Не могу простить тебе ту аналогию с тюрьмой, о которой ты говорила. Я бы предпочёл, чтобы ты прямо сказала, что не доверяешь мне. Это было бы по крайней мере честно.
Она слегка откинулась назад и снова помотала головой:
— Мне вовсе не нужно искать кого-то, кому я не доверяю. Достаточно заглянуть внутрь себя.
— Мне кажется, вся разница между нами в том, что в тебе есть что-то, чего я не понимаю. И я просто счастлив, что это так. А я для тебя вроде зверюшки в клетке. Легко табличку навесить.
— Ты умеешь жить с собой в ладу, Дэн. Я — нет.
— За это мне полагается чёрный шар?
— Это несправедливо.
Он опустил глаза и иронически усмехнулся:
— Ну и пусть. Мне это по традиции прощают. — Но даже этот его призыв к меньшей серьёзности не был услышан. Дэн почувствовал, что она отдаляется, уходит, не только от него, но от настоящего времени, в те годы, когда они ещё не знали друг друга, во времена вечного непрощения, нежелания слушать. Он сказал мягко: — Может быть, вся разница между нами в том и состоит, что только один из нас любит любовь.
— В состоянии верить в любовь.
— Господи, речь ведь не о святом причастии. Веры не требуется. Как и отпущения грехов. — Джейн молчала. — Мы оба — существа несовершенные, Джейн. Эгоист и идеалистка. Не воплощение Платоновой мечты. Но это вовсе не означает, что мы не можем много дать друг другу. — Она не произносила ни слова. — Тогда ничего не остаётся, как вернуться к физической стороне дела.
Он понимал, что она охвачена паникой, несмотря на неподвижность позы, на застывшее лицо; мысленно петляет, запутывает след, пытается ускользнуть.
— Твои слова ставят меня в очень трудное положение.
— Тогда я попробую его облегчить. Я скорее предпочёл бы, чтобы всё объяснялось чисто физическими причинами, а не тем, что ты, как мне кажется, имеешь в виду.
Дэн чувствовал, что она взвешивает возможности, видит в его словах некий выход; это послужило ему доказательством, что дело в чём-то другом. Наконец она подняла голову, но смотрела на противоположную стену.
— В Асуане я часами лежала без сна. Если бы я ничего такого не чувствовала, я не говорила бы о тюрьме.
— Бог ты мой, да в чём же тогда дело?
— Может быть, как раз в Боге. Как ни странно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что-то же заставило меня на следующее утро обрадоваться, что ничего не произошло. — Она помолчала. — Я знала, что надо будет тебе лгать. Потому что причина была бы не та.
— Тогда почему же?
Она молчала, по-прежнему не испытывая желания говорить, но поняла, что от ответа не уйти.
— У тебя такой богатый сексуальный опыт, вряд ли ты можешь представить себе, что это значит для человека, у которого такого опыта очень мало. Как бережёшь воспоминания о том немногом, что у тебя было. Вот единственная причина, почему я не решилась прийти тогда. Зная… — И она снова умолкла.
— Зная что, Джейн?
— Что старое чувство может вернуться. — И поспешно продолжала, не дав ему прервать себя: — Но отчасти ещё и Энтони. Это ещё не совсем прошло, Дэн. Не его смерть, нет. Жизнь с ним. Все наши неудачи.
— Но, как я подозреваю, он почти надеялся, что всё именно так и случится.
— Но основания, которые его заставили этого хотеть, не для меня. Даже если его нелепый метафизический расчёт верен, Энтони должен сам нести наказание.
— Но ведь ты ведёшь себя так, будто он верен. Будто Энтони наблюдает за нами, а ты поступаешь ему назло.
