Лексикон света и тьмы - Странгер Симон
Наконец 25 ноября, твоим сыновьям сообщают, чтобы они приготовились: завтра, 26-го утром, их заберёт такси.
Они собирают вещи. Благодарят хозяйку, что так долго укрывала их, и пораньше укладываются спать. Но Гершон лежит без сна ещё и далеко за полночь. Пока несколько сотен таксистов Осло готовятся выполнить поручение, собрать людей по списку и доставить их к корабельной пристани, Гершон вертится в кровати и пытается представить, как оно будет. Наконец-то это случится. Завтра рано утром они уедут.
Как мала жизнь, если с неё срезать всё до кости. Когда у тебя отбирают квартиру и мебель. Тарелки, ложки, ковры, картины забирают тоже, как и обувь, часы, украшения, и у тебя остаётся только тело и то, во что оно было одето.
Гершон сидит на маленькой кровати рядом с Якобом, они ждут такси. Рюкзак с едой, питьём и сменой одежды давно собран. Это всё, что осталось от трудов нескольких поколений и плодов неимоверного социального кульбита, который ты сумел совершить, прыгнув из крохотного еврейского местечка в России в Европу и сумев здесь обуржуазиться. Больше ничего нет.
Они ждут и ждут. Слышат, что подъехала машина и остановилась у дома. Солдаты?
Шаги по лестнице. Ключ поворачивается в замке, и дверь отворяется. Пришла фру Эриксен.
– Идёмте, – шепчет она.
Гершон встаёт, и Якоб тоже. Мысленно поблагодарив мансарду за приют, они выходят на лестницу. Гершон успевает посмотреть на ночное небо. Там наверху белеет Венера, которую столетиями называют Северной звездой.
Ступеньки скрипят, одна за одной, до самого низа. Фру Эриксен выходит первой, проверяет, что солдат нет, и зовёт их.
– Я сказала ему, куда вас везти, садитесь, и всё, – говорит она и целует обоих на прощание.
Пригнувшись, Гершон идёт к такси, проскальзывает на заднее сиденье и видит в зеркале лицо шофёра. Якоб садится рядом и поправляет шапку, надетую, чтобы скрывать его морковного цвета волосы.
– На вокзал, – говорит Гершон.
Шофёр кивает и поворачивает ключ в зажигании. Метрах в двадцати идёт немецкий солдат, он оборачивается на звук, но продолжает свой путь. И они едут, до восхода ещё далеко, улицы пусты и темны. Только птицы кое-где расклёвывают мусор, который вытянули из помойки. Дорога вдоль моря, справа у них вода и большие корабли, стоящие у причалов. Доезжают до вокзала. Шофёр говорит, что дама уже заплатила. Они выходят на перрон. Стараются держаться полумрака, идут, опустив голову. Перрон слишком ярко освещён, на каждом столбе по фонарю. Пока они на перроне одни, но до поезда ещё пятнадцать минут, а оранжевые пряди из-под шапок всё равно торчат. Внезапно Якоб подходит к ближайшему фонарю, торопливо оглядывается, протягивает руку в перчатке и чуть крутит лампочку. Она гаснет.
Становится темнее, Якоб озорно подмигивает Гершону, тот хлопает брата по плечу. Они ждут. Отслеживают каждое шевеление на остальных платформах, прислушиваются к каждому шороху. Наконец поезд приходит. Они садятся, в вагоне кроме них никого. Едут. Выезжают из Осло. Сходят в Стрёммене и, согласно инструкции, пересаживаются на автобус. Забиваются назад, сидят, сжавшись, лишь бы не мозолить никому глаза. Только шапки и торчат над сиденьями.
Ту самую ночь, когда по всему Осло мотаются челночными рейсами такси, забирают еврейские семьи из их квартир и свозят всех к «Донау», братья Комиссар проводят в пути, отворачиваясь от окна при виде каждого автобуса. В конце концов они добираются до назначенного места и выходят из автобуса где-то посреди леса. Стоят среди елей и ждут. Ждут, и ждут, и ждут.
Когда вдали слышится звук мотора, оба пугаются.
«Может быть, лучше спрятаться? На всякий случай?» – успевает подумать Гершон и видит, что и Якоб думает о том же, но прятаться уже поздно, да и как определишь, едут ли на грузовике солдаты их арестовывать или перевозчики их подбирать? Перевозчики искать не будут, просто проедут мимо, не увидев их на месте. А они останутся, считай, зимой куковать посреди леса, вооружённые лишь бутербродами и термосом с чаем.
Тут круглые жёлтые огни накреняются на повороте, освещают деревья и ослепляют Гершона. Грузовик прижимается к обочине, останавливается и заглушает мотор. Гершон убирает руку от глаз и видит смеющееся лицо, мужчина спрашивает, не зовут ли их Гершон и Якоб? Успокоение и смех. Они грузятся и едут.
За окошком мелькают деревья, рыжие стволы сосен покрыты мелкими чешуйками отслоившейся коры.
Братья переглядываются и улыбаются, но ликовать пока не решаются, ещё рано.
Шофёр сворачивает на узкую дорогу, усыпанную соломенной трухой. Огороженное пастбище, жухлое и пустынное. Гершону немного видно в зеркало лицо шофёра. Молодой парень примерно одного с ним возраста. Что заставляет человека так рисковать ради незнакомых людей? Что движет всеми, кто подвергает опасности собственную жизнь, организуя переправку через границу в машинах, пешком и на лодках таких, как они, беженцев?
Они подъезжают к хутору: белый хозяйский дом, красный амбар. Синий трактор. Ржавые вилы воткнуты в землю на обочине дороги, одно остриё загнуто и похоже на кривой палец. Повсюду валяется старый поломанный сельхозинвентарь, некоторые обломки проржавели и уже врастают в землю.
Кряжистый бородатый мужик в замызганной клетчатой рубашке, стоящий посреди двора, машет водителю рукой в сторону амбара. Там их ждёт следующий транспорт. Грузовик с открытым верхом припаркован рядом с огромной кучей сена. Неподалёку – четыре человека. Все евреи, трое мужчин и женщина, всем лет двадцать с небольшим. Один из них пианист, как выясняется. Его зовут Роберт Левин.
– А где мы спрячемся? – спрашивает Якоб.
– Вон там, – отвечает бородач и с усмешкой показывает на кузов грузовика.
– Под сеном? – уточняет Гершон, и крестьянин кивает.
– Давайте поешьте и по нужде сходите, а то потом до Швеции терпеть, – говорит мужик.
Час спустя Гершон, Якоб и Роберт залезают в грузовик и ложатся рядком. Гершон складывает руки на груди, как фараон, чтобы иметь возможность почесать лицо или убрать из носа или рта щекотную травинку. Потом на них просыпается сенной дождь. Сухая трава, то жёсткая и сухая, то подпревшая, мокрая и склизкая, уже начавшая подгнивать.
Гершон закрывает глаза и задерживает дыхание. Чувствует, как сено колет ему щёки, губы, пальцы, полоску между брюками и рубашкой. Сенно-соломенные похороны, когда лежишь не в гробу, который зароют в сырую землю, а в кузове грузовика, следующего к паромной переправе и далее через границу. Лежишь – и надеешься, надеешься изо всех сил, что пронесёт, что немцы не остановят их грузовик. В Швецию он должен переплыть на пароме, но и само судно, и причал на норвежской стороне контролируются немцами.
Сено колет лицо, шею и руки, пока его тело перемещается по дороге, которую Гершон не видит, зато ощущает все ямы и бугры, как удары по голове и плечам. Звук он слышит лишь один – рёв дизельного мотора где-то внизу, под ними. На подъёмах или спусках вес давящего сена то немного увеличивается, то уменьшается. А на поворотах центробежная сила смещает тело вбок.
Гершон держит глаза закрытыми, и всю дорогу ему мерещатся немцы. Сцены варьируются, но немцы есть во всех: двое или трое бравых солдат скидывают сено и заставляют его подняться, и вот он уже стоит в кузове грузовика на свету и на виду, с соломой, прилипшей к брюкам и куртке и запутавшейся в волосах, стоит, как огородное пугало. Гершон представляет девушку, с которой начал было встречаться в Осло. Тоже еврейку. Где она сейчас? Он пытается отогнать страшное видение, думая о чём-то другом, например о фирме, которую он хотел открыть, но уловка помогает лишь ненадолго. Камешек под колёсами, торможение перед перекрёстком, гудок поезда вдали – любая такая мелочь настойчиво возвращает в кошмар, в котором нацисты велят ему спрыгнуть с грузовика; видение возвращается снова и снова. Иногда они убивают его прямо на месте: вытаскивают из кузова, пристреливают из револьвера и скидывают в кювет. Но в других случаях его сажают в машину и везут в тюрьму или на допрос. Тут картинки начинают расплываться, теряют связность, поскольку ему не хватает материала, чтобы склеить их воедино. Он что-то слышал о перемещении евреев, но не знает, как выглядят места, куда их перемещают, а фантазия не идёт дальше примитивных набросков: сараи, колючая проволока, солдаты и грязь.
