Дом, которого нет - Трофимчук Елена

Аленка в Грузию поехала бы сразу. Или не в Грузию, но точно – к морю. Может быть, в Одессу – туда, где лиман, Варькины бабушка с дедушкой и школьные передники из кружев. Ее волосы из светлых тоже превратились бы в черные. И сама Аленка круглый год была бы черной. Не черной-черной, как в Африке, а смуглой, как креолки или индианки. Жила бы Аленка в белом доме с колоннами. Такой дом Аленка видела на обложке книжки «Лунный камень» на взрослой полке в зареченской библиотеке. Рядом с домом на той обложке стоит мужчина. Не мужчина, а принц. Тот самый принц, про которого в сказках говорят – заморский.

– А как потом про Заречье-то вспомнила? – спрашивает молодая Лида.

Про Заречье Кира вспомнила несколько лет назад, взяла справочник и стала писать письма – во все Заречья.

– Снег, говорит, в тот год в Батуми пошел. И вдруг все вспомнилось – скользкая тропинка до зеленой калитки, дом двумя окнами на улицу, и слово – Заречье.

Бабушка Соня снимает платок.

– А по дому-то тоскует, теть Сонь? – Почтальонша тетя Вера гладит по волосам Аленку.

– Скажешь тоже, – ворчит Петровна, – мала была, что она помнит-то из дома?

– Тоскует, – бабушка Соня улыбается, – днем, говорит, еще ничего, а ночью тоскует. Темнота там у них по-другому пахнет.

Аленка смотрит в темное окно и гадает, чем пахнет темнота у моря. Скорее всего, мамиными духами в маленьком круглом флаконе. Духов осталось на самом донышке. Если крутить флакон в руке, духи переливаются по ребристым стенкам солнечными каплями и пахнут незнакомой жизнью.

– Пусть бы приехала, – говорит тетя Рая.

– Приедет, – обещает бабушка Соня, – к Новому году приедет.

К Новому году Кира прислала мандарины. Зеленые положили дозревать на печку. Незадолго до полуночи Аленка вышла на улицу, сильно-сильно вдохнула морозный воздух. Из каждой трубы, над каждым домом, серым ночным облаком стремился к небу запах зареченской темноты.

Ежик пьет молоко

Ежик пьет молоко. Лакает из блюдца, на котором нарисованы две вишенки – круглые, одинаковые, на зеленых, склеенных между собой тонких ножках. Такими ножками – пожелтевшими, похудевшими, усыпана земля около бани. И скамейка усыпана, и узкий деревянный стол. Скамейку и стол сделал Медный – чтобы Аленка и бабушка Соня пили в саду чай. И Аленке, и бабушке Соне пить в саду чай непривычно. Аленке привычно собирать в саду ягоды и яблоки, бабушке Соне – сгребать листья в шуршащем октябре и белить голые стволы деревьев в звонком марте. До марта еще далеко, а октябрь закончился вчера. Осень в этом году такая теплая, словно это и не осень вовсе, а медленно остывающее лето.

– Чай пей, а то замерзнет, – говорит бабушка Соня Аленкиной маме. Аленка свой чай уже выпила и вишневое варенье с блюдца с двумя вишенками уже съела. Аленка сидит на скамейке и смотрит, как Шарик сторожит ежика.

– Вот, смотри. – Мама одной рукой берет чашку с чаем, а другую держит закладкой в толстой книге. Книга называется «Память», мама привезла ее вчера из Минска. «Память» пахнет типографской краской, и в ней есть строчки про Заречье.

– Мельников М., – говорит мама и раскрывает книгу, проводит пальцем по длинному списку, останавливая его посреди страницы, – героически погиб в 1942 году – расстрелян за связь с партизанами.

– А в газете к 9 мая писали, что он умер в районной больнице от тифа. Писали, что умер вместе с мамой – Мельниковой Т., – бабушка Соня говорит тихо и неуверенно.

Мельников М. и Мельникова Т. – Аленкины прадедушка и прабабушка. Газета, где написано про Мельникова М., лежит вместе с фотографией прадедушки и прабабушки в шуфлядке швейной машинки. Машинка старая, на чугунных ножках и с черным крутящимся колесом. Аленка любит сидеть под машинкой, крутить колесо и рассматривать фотографию прадеда Михаила и прабабки Татьяны. И Михаил, и Татьяна – высокие, почти великаны. Он в сапогах с голенищем, она – в туфлях с круглым носом, шлейки крест-накрест. Они сидят на разных стульях, смотрят перед собой серьезными взглядами. Если бы не руки, одинаково сложенные на коленях, можно было бы подумать, что прабабушка и прадедушка здесь друг с другом незнакомы. В газете никаких фотографий нет, и вместо имен – буквы с точками.

– В газете работает кто? Корреспонденты. А здесь, – мама захлопывает книгу, тычет пальцем в серую, похожую на памятник, обложку, – ученые историки и авторы-составители!

В книге «Память» фотография Мельникова М. есть. Он стоит вместе с другими жителями д. Заречье у здания сельсовета, сгоревшего в войну. На этой фотографии видна только его кепка и немножко борода. Если бы бабушка Соня не показала, Аленка прадеда Михаила здесь никогда бы не узнала. Аленка иногда думает – а узнала бы она прадеда Михаила и прабабку Татьяну, если бы вдруг встретила у магазина или на станции? Мама говорит, что не узнала бы, потому что Аленка их не помнит. Не помнит, по-маминому, значит не видела, фотография не считается. Фотография, может, и не считается, зато бабушкины рассказы считаются. Бабушка Соня рассказывает про своих маму и папу так, как будто они никогда не умирали, просто уехали в другое место – не в райцентр, не в Минск, а далеко-далеко, в Америку или Индию.

Мама встает из-за стола, стряхивает с платья сухие веточки от вишен. Вместе с книжкой «Память» приехала в Заречье новость: в комнату в общежитии мама уже заселилась, поклеила там новые обои и купила кровать для Аленки.

– Кто его знает, как оно там на самом деле было, – говорит бабушка Соня и наливает себе еще чаю.

Когда в Заречье пришли немцы, бабушку Соню, молодую и беременную, отправили в соседнюю Ухвалу. Вернулась бабушка через месяц. Входная дверь была открыта настежь, в доме никого не было. На своем месте стоял побеленный буфет, и высокая кровать с пухлой горкой из подушек тоже стояла на своем месте. Но дом показался бабушке Соне чужим. Ветер выгнал из дома все запахи.

– Я же как родила тебя, каждую минуту нюхала – не могла надышаться. – Бабушка Соня разглядывает Аленкину маму – как будто удивляется, что та когда-то была только что родившейся. Мама садится на скамейку рядом с бабушкой Соней и кладет голову той на плечо.

Шарик дотрагивается до ежика и отдергивает лапу. Ежик фыркает и подвигается ближе к блюдцу. Аленка закрывает глаза и пробует представить, какие в новой комнате обои. Но обои не представляются. Зато представляется прадедушка Михаил. И прабабушка Татьяна тоже представляется. Шелестящим золотистым ветром от бани к вишне, от вишни к скамейке пробирается теплый ветер. Прабабушка неслышно опускается на скамейку, прижимает к себе Аленку. Прадедушка становится позади, дышит в Аленкину макушку. Аленка зажмуривается еще сильнее и загадывает, чтобы так было всегда.

Чтобы теплая осень. Чтобы веточки вишни. Чтобы мама. Чтобы бабушка. И чтобы ежик пил молоко.

Рассказы

Веселое утро

Сегодня веселое утро. Седьмое веселое утро за мою жизнь. Если посчитать, то в среднем получается одно веселое утро в десять лет. Но на самом деле веселые утра распределяются совсем не так. Пять из них случились в первые тридцать лет моей жизни, и только одно потом. Уже не одно, уже два.

Веселое утро не всегда означает, что следом начнется веселый день. В свое первое веселое утро я проснулась от того, что на мой горячий лоб легла холодная шершавая рука папы. Я потерлась лбом о папину руку, и рука тоже стала горячей. И вместо того, чтобы встать и пойти собираться в школу, я попросила пить. И папа принес большую банку с тягучим компотом из груш. Я пила прямо из банки, держалась горячими руками за холодное, с крупинками песка, стекло, и дышала грушевым летом. В то утро я заболела. На много дней и ночей маминого страха. И папу в то утро я видела последний раз. Он уехал на заработки на далекий Север и не вернулся. Женился на другой женщине, которая родила ему другую дочь. И написал об этом в письме. Мама прочитала письмо бабушке и деду поздно вечером, когда думала, что я сплю. Но я не спала. Я наблюдала через занавеску, как они втроем сидят за убранным после ужина столом. Мама смотрит в письмо. Бабушка – на нее. Дед – в пол. Когда мама закончила читать и стала плакать, бабушка посмотрела на деда и сказала: «Променял нашу Маню на чукчу». Грозно так сказала, будто это не папа маму, а дедушка бабушку променял. А я лежала и удивлялась, зачем папе чукча. Чукчу я видела на картинке в учебнике – круглолицего, в мохнатой шапке.