Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Дежнев Николай Борисович
Ткнул себя пальцем в грудь:
— Я?..
— Вы-вы, битый час здесь ошиваетесь! Народ останавливается, думает, флеш-моб.
Выпрямившись, уперла в бок кулачок. Я готов был провалиться на месте. А впрочем, если так вот разобраться, ничего постыдного в моих действиях не было. Женщина, по-видимому, придерживалась того же мнения, потому что улыбалась.
— Извините, я без задней мысли…
Получилось нечто вроде скверного свойства каламбура. Надо было как-то выкручиваться. Сказать, что вовсе даже на нее не глядел, ни одна женщина такое не простит, а придумать что-то другое сразу не получалось. Пришлось пуститься в рассуждения:
— Видите ли, как художник, кому знакомо чувство прекрасного…
Она не стала меня слушать:
— О чувствах поговорим потом, давайте, коллега, помогите! Нас и без того заждались, подставляйте-ка руки…
Не день ли открытых дверей сегодня в психушках столицы?.. Коллега? Заждались? Хорошо хоть не ищут с фонарями на том свете. Подставил, шагнув на проезжую часть, и она принялась нагружать меня коробками. Приговаривала:
— Слава Богу, нашелся хоть один мужик, а то все на меня одну! — Забрала из багажника букеты цветов, — Как в президиумах сидеть, так это они…
Оставив недосказанное висеть в воздухе, взяла меня под локоток и повела наискосок через тротуар. Из-за горы коробок я ничего не видел. У подъезда под козырьком висела доска, как можно было понять, с названием творческого объединения, но прочесть вычурные буквы я не успел. Зато, протискиваясь с грузом в холл, вспомнил слова Джинджера. Отпусти вожжи, наставлял он, хватит вести себя через жизнь под уздцы! Учись наслаждаться проявлениями человеческой глупости, истолковывать в свою пользу непредвиденные обстоятельства. Дай судьбе шанс подурачиться, не гноби ее своей угрюмостью. Так, может, карты легли, а я все еще сомневаюсь? Может, это оно и есть?..
Меня, конечно, вряд ли, а вот спутницу мою и правда ждали. Стоило нам переступить порог, как к ней бросился розовощекий, пышущий здоровьем старикан:
— Ну что же вы, Кларочка, министерство почтило присутствием, а у нас все, как всегда!..
На его квохтанье сбежались такие же молодящиеся, кто не в костюме с бабочкой, тот в клетчатом пиджачке с шейным платком. Не успел я опомниться, как с рук похватали коробки и дружно потянулись вереницей к дверям конференц-зала. В этом движении мне почудилось что-то знакомое, напомнившее заключительные кадры из «Восьми с половиной». Не хватало только музыки, она звучала у меня в ушах. Маршировали, поворачиваясь по команде, клоуны в коротких штанишках, шли в полосатых майках с набеленными лицами буффоны. Карнавал, начинается карнавал! На этот раз я, бездумный и потому счастливый, не останусь в стороне, весь мир сегодня вертится для меня…
Замыкала процессию с букетами в руках Клара. Шепнула на ходу, чтобы я не исчезал, что увидимся на банкете. И хотя охранник посматривал на меня косо, я принял приглашение. Бросил плащ на вешалку и прошел с независимым видом в зал. Он был наполовину пуст и делился как бы на две почти равные половины. Те, что постарше и расфуфыренные, теснились ближе к сцене, остальные, одетые не многим лучше меня, обосновались на галерке, к ним я и присоединился. Из приветственных речей можно было понять, что собрание посвящено закрытию выставки, по результатам которой художники поздравляли отличившихся коллег. В то время как сидевшие в президиуме вручали друг другу подарки, большинство моих соседей томились в ожидании банкета. Роль Клары сводилась к вручению цветов. Раскрасневшись от всеобщего внимания, она преобразилась и теперь казалась красавицей.
— Та еще штучка, — заметил сидевший неподалеку от меня бородач и с видом ценителя экстерьера поцокал языком.
И странное дело, слова его были мне приятны.
Заканчивался пир духа выступлением министерского заморыша, таким же бесцветным, как он сам, в аккуратненьком, каком-то даже сиротском костюмчике с селедкой на тощей шее. Вяло похлопав, художники ломанулись в соседнее помещение, где стояли накрытые столы. К этому времени их набежало столько, что запланированный банкет автоматически превратился в фуршет, что придавало сборищу еще больше живости. Когда же чиновник, подозревая, что может услышать о себе и министерстве много нового, удалился, рассупонились даже члены правления, однако Клары среди пьющих и закусывающих видно не было. Мелькнув с озабоченным видом, она испарилась, мне же ничего не осталось, как разделить судьбу творческих личностей,
К изобилию яств было не протолкнуться, но и я в таких делах не был новичком. По мере наступления насыщения виртуозы кисти разделялись на группки, к одной из которых меня и прибило. Здесь витийствовал уже знакомый мне волосатый знаток женщин. Держа в одной руке пузатую рюмку, второй наделял обступивших его коллег водкой, чем, по-видимому, и объяснялась его харизма. Не отвлекаясь от основного занятия, громогласно вещал:
— Пикассо выдохся на голубом периоде! Клоун, угадавший свое время…
Стоявший рядом сутулый с вислым носом его одернул:
— Ты, Рубцов, говори, да не заговаривайся!
— Он сам себя так назвал, я-то здесь при чем! — отвел попытку возвести напраслину полнокровный Рубцов.
Расстегнул на растянутой животом рубахе еще одну пуговицу. Чувствуя себя центром компании, наслаждался вниманием. Я приналег на закуски, с утра не было во рту маковой росинки, но нанесенную Пабло обиду простить не мог. Сам Пикассо не очень-то любил, только одно дело, когда классика ругаешь ты, и совсем другое, когда на него наезжает кто-то другой. Человеческое мышление и без алкоголя ситуативно, а после рюмки и подавно не знает удержу.
— Ты, Рубец, на авторитеты-то не замахивайся, — заметил я как бы между делом, активно работая челюстями, — на себя сначала посмотри!
— Мощно задвинул! — похвалил кто-то из толпы.
Красномордый художник повернулся всем корпусом в мою сторону:
— Это еще что за голос из помойки? Кто такой? Откуда?
— А что, есть разница? — хмыкнул я, старательно засовывая в рот бутерброд с красной икрой.
Нечасто я чувствую себя в компании своим, но среди этих охламонов на меня снизошла свобода. Не заморачиваясь сложностями, ребята занимались ремеслом, мазали, кто как может, красками холсты, и эта простота меня с ними сближала. Трудно сходясь с людьми, я был коротко знаком с ощущениями слона в посудной лавке, но в художнической среде привычная скованность меня оставила.
— Пургу несешь! — продолжал я, облизывая попавший в кетчуп палец. — Ну, замастерился Пабло, зазвездел, с кем не бывает! Он ведь, как ты и я, работал за бабки, а люди что раскручено, то и хавают…
И без того не бледный, Рубцов сделался малиновым. Расстегнул от избытка эмоций рубаху до пупа и начал недвусмысленно закатывать рукав.
— Экий ты прыткий, у нас за базар принято отвечать! Пригласили на халяву со стороны, жуй булку с маслом и помалкивай…
Да, понял я, рано или поздно красота конечно же спасет мир, но перед этим многих покалечит. Мордобой — дело хорошее, освежает восприятие, и все же прибегать к нему как-то не хотелось. Испуга не было, мною владел кураж. Так, должно быть, чувствует себя матадор, стоя перед огромным, нагнувшим голову бычиной. Пружина игры разворачивалась по спирали, ее прелесть была в необязательности происходящего, а это ведь и есть свобода. Шутки ради мне дали пожить чужой жизнью, так бери от нее все, живи.
Сделав шаг вперед, я приобнял растерявшегося Рубцова за могучие плечи. Сунул ему в руку рюмку.
— Что, скажешь, соврал? Нам бы с тобой его возможности!.. — И, обращаясь к остальным уже от лица двоих, продолжал: — Друзья, беда в том, что мы не ценим тонкую душу и индивидуальность художника!..
Слова лились из меня, как вода из подтекающего бочка унитаза. Темой владел вполне, один из моих романов был о жизни художников. Набираясь знания, стал на Крымском Валу своим человеком.
— Возьмите Строгановку! На первом курсе все гении, а взглянешь на работы выпускников, будто одной рукой писаны. И ведь никуда не денешься, в манере старых мастеров работать не умеем, да и стремно, а авангард засрал примитивными примочками всю поляну…
