Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»
Внизу установилась тишина, я не мог сказать, целуются они там или надевают свои куртки, потому что была поздняя ночь, сырая и холодная. А затем я услышал, как моя мать сказала:
— Ты даже не представляешь, сколько денег надо вбухать в это здание, чтобы оно хотя бы слегка напоминало отель, в котором кто-нибудь захотел бы остановиться.
— Совсем не обязательно, чтобы они захотели, — сказал отец. — Вспомни — это будет единственный отель в городе.
— Но откуда ты возьмешь деньги? — сказала мать.
— Пошли, Грустец, — сказал отец, и я понял, что они уже выходят из дома. — Пошли, Грустец, провоняй им весь город, — сказал отец.
Мать рассмеялась.
— Ответь мне, — сказала она, но теперь это прозвучало кокетливо; отец уже убедил ее, где-то, когда-то раньше, может быть, пока Фрэнни зашивали губу (я знаю, она перенесла это стойко, без единой слезинки). — Так откуда ты возьмешь деньги? — спросила его мать.
— Ты знаешь, — сказал он и закрыл входную дверь. Я услышал, как Грустец облаял ночь — все, что в ней таилось, и ничего в частности.
И я знал, что если бы сейчас к крыльцу или решетке старого дома Бейтсов причалил белый ялик, то ни мать, ни отец нисколько бы не удивились. Если бы человек в белом смокинге, который когда-то владел экзотическим отелем «Арбутнот-что-у-моря», оказался там и поприветствовал их, они бы не моргнули и глазом. Окажись он там, курящий, загорелый и безукоризненный, и скажи он им: «Добро пожаловать на борт!» — они бы тотчас же отправились в море на белом ялике. И когда они прошли по Сосновой улице к Элиот-парку и повернули за последний ряд домов, в которых жили вдовцы и вдовы, жалкая Томпсоновская семинария для девиц, должно быть, засияла перед ними в ночи, как замок или вилла, где устроили какое-то великолепное празднество для богатых и знаменитых, хотя там и не было света, а единственной живой душой в округе был полицейский в патрульном автомобиле, который каждый час или около этого заезжал в парк, чтобы погонять забредших потискаться подростков. В Элиот-парке была всего одна аллея; мы с Фрэнни никогда после наступления темноты не рисковали босиком пройти по этой аллее, боясь наступить на стекло от пивной бутылки или использованный презерватив.
Но теперь отец, должно быть, рисовал совсем другую картину! Я представил себе, как он, должно быть, провел мать мимо пней давно погибших вязов — хруст стекла под ногами показался им грохотом гальки на дорогом морском пляже — и как он, скорее всего, сказал ей:
— Представляешь? Семейный отель! Большую часть времени мы сами будем им пользоваться. С тем, что мы сорвем на больших школьных уикендах, нам даже не будет нужды в рекламе, по крайней мере большой. Просто в течение недели надо будет держать открытыми бар и ресторан, чтобы привлекать бизнесменов на обеды и вечеринки с коктейлями.
— Бизнесменов? — вслух удивилась моя мать. — Какие обеды и вечеринки с коктейлями?
Но даже когда Грустец спугнул подростков, засевших в кустах, даже когда патрульная машина остановила мать и отца, чтобы выяснить их личности, мой отец был непоколебим.
— А, это ты, Вин Берри, — должно быть, сказал полисмен.
Машиной ночного патруля управлял старый Говард Так; он был глуповат, и от него пахло сигарами, затушенными в лужах пива. Грустец, должно быть, зарычал на него; очевидно, ароматы, исходящие от полисмена, вступили в конфликт с собственной высококлассной вонью собаки.
— У бедняги Боба был неудачный сезон, — возможно, посетовал старый Говард Так, потому что все знали, что мой отец — сын Айовы Боба; отец был квотербеком 6 в одной из старых команд школы Дейри под руководством тренера Боба, в команде, которая всегда выигрывала.
— Очередной неудачный сезон, — должно быть, пошутил мой отец.
— А что вы здесь делаете-то? — скорее всего, поинтересовался у них старый Говард Так.
И мой отец, несомненно, должно быть, ответил:
— Знаешь, Говард, между нами, мы собираемся купить этот участок.
— Что?
— А вот на спор, — сказал, наверно, отец. — Сделаем тут отель.
— Отель?
— Именно, — сказал, по всей видимости, отец. — С рестораном и баром, для обедов и вечеринок с коктейлями.
— Для обедов и вечеринок с коктейлями, — повторил, должно быть, Говард Так.
— Ты только представь себе, — наверно, сказал отец. — Лучший отель в Нью-Гэмпшире!
— Черт подери! — только и смог ответить полисмен.
Во всяком случае, именно ночной патрульный Говард Так первый спросил моего отца:
— А как вы собираетесь его назвать?
Помните: это была ночь, а ночь вдохновляла моего отца. Он впервые встретился с Фрейдом и медведем ночью, по ночам он ходил ловить рыбу со Штатом Мэн, ночь была единственным временем, когда появился человек в белом смокинге, было темно, когда немцы со своим духовым оркестром появились в Арбутноте и пролили кровь; должно быть, было темно, когда мои отец и мать впервые спали вместе; и Фрейдова Европа сейчас была в полной темноте. Здесь, в Элиот-парке, освещенный фарами патрульной машины, мой отец взглянул на четырехэтажную кирпичную школу, которая и вправду напоминала захолустную тюрьму — ржавые пожарные лестницы обвивали здание, как строительные леса окружают дом, который хочет превратиться во что-то другое. Несомненно, он взял мать за руку. В темноте, где нет никаких препятствий воображению, мой отец почувствовал, как к нему пришло имя нашего будущего отеля, имя для всего нашего будущего.
— Так как вы его назовете? — спросил старый полицейский.
— Отель «Нью-Гэмпшир», — сказал мой отец.
— Японский бог! — сказал Говард Так.
А какой бог в Японии? Может быть, они там поклоняются священной корове, как в школе Дейри?
Может быть, название «Японский бог» и лучше бы подошло для этого проекта, но вопрос был решен: этому суждено было называться отель «Нью-Гэмпшир».
Когда мать и отец вернулись домой, я еще не спал, прогулка заняла у них намного больше пятнадцати минут, поэтому я знал, что по дороге они встретили по крайней мере белый ялик, если не Фрейда и не человека в белом смокинге.
Я услышал, как отец сказал:
— Господи, Грустец, ты что, не мог сделать это на улице?
Я прекрасно представлял себе это зрелище — их возвращение домой: Грустец фыркал у заборов, окружавших деревянные городские домики, поднимая из постелей чутко спящих стариков. Путаясь во времени, эти старики, должно быть, выглядывали в окно, видели моих отца и мать и, позабыв про прошедшие годы, шли обратно в постель, бормоча:
— Это парень Айовы Боба с девчонкой Бейтсов и опять этот старый медведь.
— Одну только вещь я не могу понять, — сказала моя мать. — Мы продадим этот дом и выедем из него раньше, чем можно будет въехать туда?
