Зэди Смит - Белые зубы
Видимо, он был не на шутку задет, и Арчи вдруг ощутил недопустимое в солдате желание избавить его от боли. Но для этого было не место и не время.
— Ладно. Всем молчать. Джонс, достаньте карту, — приказал Дикинсон-Смит.
Арчи полез за картой.
Путь их был длинным, скучным и почти бессобытийным. Танк Арчи находился в составе частей обеспечения и не был причислен ни к определенному графству, ни к роду войск; он перемещался из страны в страну вместе с армией и латал вышедшую из строя технику, наводил мосты, прокладывал подъездные пути к местам сражений, чинил, где нужно, разрушенные дороги. Их задачей было, скорее, не воевать, а помогать воевать другим. К тому моменту, когда в дело вмешался Арчи, никто не сомневался, что решающий перевес в войне определится жестокими схватками в воздухе, а не 30-миллиметровой разницей в калибрах немецких и английских бронебойных снарядов. Настоящая война, в которой падают на колени покоренные города, в которой идет масштабный отсчет взрывов и смертей, шла на высоте нескольких километров над головой Арчи. А здесь, на земле, у их тяжелого разведывательного танка задача была простая: не вмешиваться в гражданскую войну в горах — войну в войне — между ЕАМ и ΕΛΑΣ;[27] не угодить в огульные списки убитых и пропавших без вести; следить за тем, чтобы дороги из одного края ада в другой были налажены и функционировали.
— В тридцати двух километрах к юго-западу отсюда, сэр, разбомбили завод боеприпасов. Мы должны забрать что удастся. Рядовой Икбал принял и в шестнадцать сорок семь передал мне радиосообщение, что, насколько видно с воздуха, территория свободна, сэр, — отчитался Арчи.
— Это не война, — спокойно сказал Самад.
Две недели спустя, когда Арчи сверял по карте путь на Софию, Самад сказал, ни к кому не обращаясь:
— Мне место не здесь.
Как обычно, его проигнорировали; особенно усердствовал Арчи, которому очень хотелось послушать дальше.
— У меня же есть образование. Специальная подготовка. Мне бы летать в Королевских ВВС, поливая врага огнем! Ведь я офицер! Не какой-нибудь там мулла или сипай, изнашивающий чаппалы[28] на тяжелой службе. Мой прадедушка Мангал Панде… — он оглянулся, надеясь, что имя произвело впечатление, но увидев лишь плоские, как блин, английские физиономии, продолжил:
— … был великим героем Восстания сипаев[29] в Индии!
Молчание.
— Тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года! Именно он первым выстрелил мерзкой пулей, смазанной свиным салом, и отправил ее в небытие!
Глубокое, полнейшее молчание.
— Если бы не эта дрянь, — проклиная в душе дырявую историческую память англичан, Самад оторвал от привычного места на груди пять мертвых, скрюченных пальцев, — если бы не эта подлая рука, которой индийская армия наградила меня за все мои страдания, я бы тоже многого добился. Ведь почему я теперь калека? Потому что индийская армия здорово умеет лизать чужие задницы, а сражаться в пекле, в поту не умеет! Мой дорогой друг, сапер Джонс, ни за что не ездите в Индию, там одни дураки и еще того хуже. Дураки, индусы, сикхи и пенджабцы. Да еще эта трескотня про независимость — дайте независимость Бенгалии, Арчи, вот что я скажу — и пусть Индия по-прежнему спит в британской постели, если ей так нравится.
Его рука мертвой тяжестью опустилась на грудь — так старики хватаются за сердце после приступа гнева. Самад всегда обращался к Арчи, словно бы от остальной компании их отделяли километры. За четыре дня игры в гляделки между этими двумя мужчинами возникла некая связь — протянулась шелковая нитка, за которую Самад, как бы Арчи ни отбрыкивался, тянул при малейшей возможности.
— Видите ли, Джонс, — говорил Самад, — сикхам нельзя было давать власть. Вот в чем ошибка вице-короля, понимаете? Ну, у них есть определенные успехи с кафрами в Африке, вот он и решил: «Да, мистер такой-то, — а у того мистера рожа потная, мясистая, глупейшие фальшивые усики на английский манер и тюрбан болтается на макушке, как кусок дерьма, — быть тебе офицером, пора индианизировать армию; давай-давай, майор Риссалдар Пугри, Даффадар Пугри, в Италии тебя ждут мои старые славные английские вояки»! Какая ошибка! А затем вызвали меня, героя 9-го Северного бенгальского полка конных стрелков и Бенгальского авиакорпуса, и сказали: «Самад Миа Икбал, Самад, мы хотим удостоить тебя огромной чести. Ты будешь сражаться в континентальной Европе — не голодать и пить собственную мочу в Египте или Малайзии, нет — ты будешь сражаться с фрицами по месту их нахождения». Прямо на пороге их дома, сапер Джонс, прямо на пороге. Итак, я отправился в путь. Италия — отлично, думал я, там я покажу англичанам, что мусульманин из Бенгалии умеет сражаться не хуже любого сикха. Даже лучше! Эффективнее! У нас прекрасное образование, хорошая наследственность — таких офицеров поискать.
— Офицеры-индусы? Черный, однако, это будет день, — сказал Рой.
— В первый же день, — продолжал Самад, — я разбомбил немецкое логово. Спикировал на них, как орел.
— Брехня, — сказал Рой.
— На второй день я обстреливал врага во время его наступления на линию Готик, когда он уже прорвал оборону Ардженты и теснил союзников в долине По. Сам лорд Маунтбэттен[30] должен был лично меня поздравить. Руку пожать. Не успел. Знаете, что случилось на третий день, сапер Джонс? Знаете, почему я теперь калека? В расцвете-то сил?
— Нет, — тихо отозвался Арчи.
— Из-за одного ублюдочного сикха, сапер Джонс, ублюдочного идиота. Мы стояли в траншее, его пистолет сорвался и прострелил мне запястье. Но я не позволил ничего ампутировать. Мое тело даровано мне Аллахом целиком. Целиком к нему и вернется.
Так Самад среди других неудачников оказался в армии Его Величества, в бесславном дивизионе, наводящем мосты; его окружали люди, подобные Арчи, подобные Дикинсон-Смиту (в чьем государственном досье стояла пометка: «Внимание: гомосексуален») или Макинтошу с Джонсоном, явно подвергшимся фронтальной лоботомии. Отбросы войны. «Убогий батальон», как любовно выражался Рой. Загвоздка заключалась в следующем: капитан Первого штурмового дивизиона Дикинсон-Смит был не солдат, тем более — не офицер, несмотря на командирские замашки. Его против воли вытащили из отцовского колледжа, вытряхнули из отцовского платья и отправили, как когда-то отца, ВОЕВАТЬ. Как когда-то отца, а еще раньше — отца отца, и так до бесконечности. Молодой Томас покорился судьбе и уже целых четыре года настойчиво шел к цели: присоединить свое имя к удлиняющемуся списку Дикинсон-Смитов, вырезанному на большой надгробной плите в деревне Литтл-Марлоу, лечь сверху в семейную банку сардин, что горделиво красуется на старинном погосте.
