Зэди Смит - Белые зубы
— Молодец, — сказал Самад, когда Арчи подал ему электрод, но вскоре обнаружил, что одной рукой неудобно наматывать проволоку на панель радио, и возвратил деталь Арчи, показав, куда ее требуется приделать.
— Да мы его враз починим, — весело сказал Арчи.
— Жвачка! Пожалуйста, мистер!
На четвертый день танк окружила ватага деревенской ребятни, привлеченной недавним жутким убийством, зелеными глазами Самада и имеющейся у Арчи американской жвачкой.
— Мистер солдат, — старательно проговаривал английские слова мальчик-воробушек с каштановыми волосами, — жвачка пожалуйста-спасибо.
Арчи достал из кармана пять тонких розовых пластинок. Мальчик с покровительственным видом разделил их среди товарищей. Те принялись неистово жевать, от напряжения выпучивая глаза. Когда вкус лакомства ослабел, мальчики с немым обожанием уставились на своего благодетеля. Спустя несколько минут прежнего тощенького паренька снова послали говорить от имени народа.
— Мистер солдат. — Протянулась рука. — Жвачка пожалуйста спасибо вам.
— Больше нет, — сказал Арчи, полагаясь скорее на язык жестов. — У меня больше нет.
— Пожалуйста-спасибо. Пожалуйста? — не унимался мальчик.
— Ради Аллаха, — не выдержал Самад. — Нам нужно починить рацию и привести в движение эту штуковину. Получили свое — и хватит.
— Жвачка, мистер, мистер солдат, жвачка. — Это походило уже на речитатив; дети наугад раз за разом повторяли все немногие известные им английские слова.
— Пожалуйста? — Мальчуган тянул руку так усердно, что даже стал на цыпочки.
Вдруг он разжал кулак и лукаво улыбнулся, предлагая сделку. На ладони лежали четыре зеленые, смятые, как пучок травы, банкноты.
— Доллары, мистер!
— Где вы их взяли? — Самад попытался выхватить деньги, но мальчик отдернул руку. Он непрерывно переминался с ноги на ногу, готовый чуть что дать стрекача. Этому вертлявому танцу детей научила война.
— Сначала жвачка, мистер.
— Скажи, где вы их взяли? И не вздумай меня дурить.
Резко нагнувшись, Самад ухватил мальчика за рукав. Тот отчаянно извивался. Его друзья потихоньку отступали, бросая своего стремительно тонущего вожака.
— Ты кого-то убил и взял деньги?
Вена на Самадовом лбу билась так неистово, словно хотела вырваться наружу. Он защищал чужую страну и мстил за смерть людей, которые не признавали его на улицах в мирное время. Это потрясло Арчи. Он воевал за свою страну и, хоть и ощущал свою малость, худо-бедно, но все же являлся одним из важных ее позвонков.
— Нет, мистер, нет-нет. Я у него. У него.
Свободной рукой он показал на большой заброшенный дом, жирной наседкой угнездившийся на горизонте.
— Наших убил кто-то из того дома? — рявкнул Самад.
— Что вы говорите, мистер? — пропищал мальчик.
— Кто там живет?
— Он доктор. Он там живет. Но болеет. Не ходит. Доктор Болен.
Горстка оставшихся детей живо закивала головами. Доктор Болен, мистер, доктор Болен.
— А что с ним?
Мальчик живописно изобразил плачущего человека.
— Он англичанин? Как мы? Немец? Француз? Болгарин? Грек? — Самад ослабил хватку.
— He-а. Просто доктор Болен, — с облегчением сказал мальчик. — Жвачка?
Прошло еще несколько дней, а помощь не приходила. Находиться все время в состоянии боевой готовности в таком славном месте было тягостно, и мало-помалу Арчи с Самадом все больше расслаблялись, ощущая себя почти как на гражданке. Каждый вечер они ходили ужинать в корчму старого Гозана. Жидкий суп обходился в пять сигарет. За рыбу расплачивались медалями. У Арчи совсем порвалась форма, и теперь он носил один из мундиров Дикинсон-Смита, так что мог покупать на медали погибшего разные лакомства и насущные вещи: кофе, мыло, шоколад. За кусок свинины Арчи расстался с затертой карточкой Дороти Ламур,[31] которую с самого призыва носил в заднем кармане брюк.
— Ну же, Самад, — ведь их можно использовать как талоны, как продуктовые карточки; а появятся средства, выкупим, если захочешь, обратно.
— Я мусульманин, — ответил Самад, отталкивая тарелку со свининой. — И моя Рита Хэйворт[32] будет со мной, пока жива моя душа.
— И почему вы это не едите? — пробормотал Арчи, жадно заглатывая две отбивные. — Странное дело, доложу я тебе.
— Свинину я не ем по той же причине, по какой англичанин никогда не удовлетворит женщину по-настоящему.
— То есть? — Арчи оторвался от своего пира.
— Дело в культуре, мой друг. — Самад с минуту подумал. — А может, причина глубже — в наших корнях.
После обеда они под предлогом поиска убийц обычно прочесывали деревню, неизменно заглядывая в три захудалых кабака и в спальни хорошеньких женщин, но вскоре им это наскучило, и, сидя возле танка, они курили дешевые сигары, любовались неспешными малиновыми закатами и вели беседы о своих прежних воплощениях: Арчи был курьером, а Самад — студентом биофака. Они касались не вполне понятных Арчи тем, и Самад открывал прохладному ночному воздуху тайны, о которых никогда раньше вслух не говорил. Словно на женщин, давно знающих друг друга, опускалась на них долгая, уютная тишина. Они смотрели на звезды, освещавшие незнакомую страну, но не тосковали по дому. Словом, это была в точности та дружба, которую англичанин может позволить себе на отдыхе и только на отдыхе. Дружба, преодолевающая классовость и расизм, основанная на физической близости, которая не разрушает ее, потому что англичанин знает, что физическая близость — нечто быстротечное.
Через полторы недели после починки радио никто по-прежнему не отзывался на призывы о помощи, которыми они наводняли эфир в надежде быть хоть кем-нибудь услышанными. (Деревенские уже знали, что война кончилась, но не спешили поделиться новостью с чужаками, чья ежедневная лепта обеспечивала процветание местной экономики.) В долгие часы досуга Арчи железным шестом приподнимал гусеничные траки, а Самад изучал поломку. Где-то там, далеко, родные считали их погибшими.
— У тебя дома, в Брайтоне, есть женщина? — спросил Самад, погружая голову в львиную пасть между гусеницей и корпусом танка.
Арчи красотою не блистал. Если ему на фотографии прикрыть нос и рот, он приобретал залихватский вид, но вообще-то внешность имел неприметную. Девушек привлекали его глаза, большие, печальные и голубые, как у Синатры, но отталкивали уши Бинга Кросби[33] и настоящая филдсовская[34] луковица вместо носа.
— Есть парочка, — беззаботно ответил он. — В разных местах. А у тебя?
