Марта Шрейн - Золотой медальон
— На днях выйти на свободу должен мой Гошенька Кузнецов. Как только получу квартиру, начну его искать.
«Бог ты мой! — очнулся я, — Это же Эля в приемной!». Сердце мое учащенно забилось. Всего пять, шесть шагов отделяет нас друг от друга. Но кто–то осторожный внутри меня предупредил: «Вас разделяет пятнадцать лет. Ты добился своего нынешнего положения, этих ступеней к вершинам, благодаря противным твоему сердцу разного рода интрижкам с нелюбимой женщиной. И вдруг выяснится, что ты скрывался все эти пятнадцать лет от уголовной ответственности. Об этом узнает ее подруга Зина. Вы теперь с Элей разные люди. Благодари Господа, что она тебя не узнала. Но другой голос внутри меня подсказывал: «Да разве в тебе хоть что–то сохранилось от того мальчика, Гоши Кузнецова? Каким ты был в четырнадцать? А она? Она тоже стала другой, взрослой женщиной. К чему себя обнаруживать? Достаточно того, что она нашлась. Ты теперь можешь удовлетворить свое любопытство и понаблюдать за ней. Это не трудно. Она работает с тобой под одной крышей. Даже можешь что–то сделать для нее. В твоих руках такие возможности! — Она, твоя Эля работает уборщицей и, наверняка, живет в нужде. Послушай, лучше, о чем судачат приятельницы».
— Эля, не глупи, — уговаривала Зина, — в новую квартиру ввести уголовника. Какой он, твой Гоша? От того Ромео ничего не осталось. Он никогда не станет другим. Моральный калека, если еще и не физический. Да, с войны ждали. Но четыре года, пусть пять, но не пятнадцать! Чтобы ты его не нашла! А если найдешь и к себе приведешь, не жди меня в гости. Свою жилетку для твоих слез не подставлю. Ладно, Эля, этого душечку Томилина как зовут?
— Зовут его Григорий Алексеевич.
— Ну и забудь про Гошу. Или покажи мне этого Гришу. Он женат?
— Нет, не женат. И потому девицы на прием к нему без всякого повода ходят. Но мой Гоша мне дороже этого красавца. И я глупых мыслей в голову не допускаю. Мне бы только квартиру получить. Вот и волнуюсь, дом–то элитный.
— Интересно, ты учительница, а работаешь дворником в одном районе, а уборщицей в другом.
— Я же тебе рассказывала, меня со школы попросили за самодеятельность. А на вторую работу уборщицы я устроилась из–за жилья. Да и дворником сначала, чтобы хотя бы в бараке пожить. Конечно, получу квартиру, сразу с работы дворника уволюсь. Но сегодня мне не уснуть.
— И что, могут отказать в получении квартиры?
— Дом построили не для таких, как я. Драка идет за каждую квартиру. Вот, вот в последнюю минуту переиграют и отодвинут меня до следующего раза. Пойду утром на прием к Томилину. Эх, получу квартиру и отпуск возьму.
— Нарядись, платье с вырезом надень. Пусть увидит твои прелести, это когда завтра на прием пойдешь, — советовала Зина. — И знаешь, Эля, иди к нему после обеда. Он тебе точно даст квартиру.
— Откуда такая уверенность?
— Они, мужики, когда сытые, довольные и добрые. А ты не умеешь врать, не умеешь скрывать свои чувства. Он увидит, что ты в него по уши влюблена. Даже если ты окажешься не в его вкусе, или не в его возрасте, мужику все равно приятно, что его любят. И, главное, ты ничем не рискуешь. И квартиру получишь и не подвергнешься «унижению», не потопчет он тебя. Достанешься целомудренной своему уголовнику, верной своему Гоше, чтоб он пропал.
— Зина! Ну сколько можно повторять! Не влюблена я в Томилина, шучу, себя развлекаю.
— Ага, так тебе и поверю.
Я тихо положил трубку. «Здесь, за дверью, моя Эля. Как долго я ее ждал! Она работает уборщицей. Однако Рыбкин восхищен ею. Мне же не приходилось ни разу сталкиваться с ней лицом к лицу. Несколько раз я видел ее спину в сером халате, с ведром в одной руке и шваброй, в другой. Действительно, стоит ли признаваться теперь?» — снова засомневался я, да еще из разговоров двух приятельниц выяснилось, что она ко мне нынешнему, неравнодушна. А с другой стороны, все мое существо рвалось навстречу ей, пусть и другой, пусть теперь взрослой и чужой.
Я отодвинул бумаги и встал из–за стола, чтобы выйти в приемную и взглянуть на Элю. Но, услышав у своей двери звуки, быстро сел на место, придвинул к себе бумаги и сделал вид, что сосредоточился на их чтении.
Дверь растворилась шире. Я поднял голову, увидел прелестное женское лицо и услышал испуганный возглас: «Вы же ушли домой!» И, заикаясь: «Извините, мне нужно уборку у вас сделать, но могу и попозже.» И попятилась к двери. Из–за жары ее серый рабочий халат застегнут небрежно, только на поясе, на две пуговицы и ноги выше колен не прикрыты. Я узнал мою Элю. Повзрослев, она мало изменилась.
— Подождите! Зайдите на минутку. Забыл вашу фамилию, — сказал я, сдерживая волнение и предложив оставить ее рабочий инвентарь за дверью, поднялся ей навстречу. Эля все еще в смятении робко вошла. И, глядя в сторону, сказала:
— Я хотела утром прийти к вам на прием по–поводу квартиры, — не выдержала и, потупив глаза, спросила: «Вы слышали наш с подругой телефонный разговор?»
— Что? Какой разговор? Вообще–то я был очень занят, так, какие–то урывки. Меня же это не касалось? — подошел я к ней ближе, жадно всматриваясь в ее лицо. Но она уже справилась с волнением, поверив, что я не слышал ее разговора с подругой, беспечно ответила:
— Обыкновенная женская болтовня. Простите. В это время, кроме меня, здесь уже никого обычно нет. Я не заметила, как вы вернулись. Вообще- то уборщица не имеет права пользоваться служебным телефоном — пыталась она перевести разговор на другие рельсы. Я же, взяв себя в руки прошел на свое место и предложил Эле:
— Садитесь. Вы у нас на очереди на получение квартиры?
— Да! — выдохнула она, присев на стул напротив меня, — Моя фамилия Свешникова. Свешникова Елизавета Владимировна.
Покопавшись, я нашел ее бумаги и, как можно спокойней, сказал:
— Поздравляю вас. Завтра после обеда в десятом кабинете получите ордер и ключи от квартиры номер 15 в новом доме.
Что с ней сделалось? Она поднялась с места, в порыве счастья, наклонившись через стол ко мне, готова была меня расцеловать. Ее непосредственность привела меня в восторг. Только тут я заметил, верхние пуговицы халата расстегнуты, а за ними великолепные груди. Нет, не те маленькие, которые когда–то помещались у меня в ладонях, а роскошные женские груди. Кровь во мне закипела и волна страсти окатила меня. А тут еще из–за пазухи у нее выскользнул золотой медальон. Я узнал его. Да, это была наша семейная реликвия. Эля поймала мой знойный взгляд, очнулась, быстро забросила медальон за пазуху, выпрямилась и заговорила взволнованным голосом:
— Григорий Алексеевич, я никогда не смогу вас отблагодарить за квартиру. У меня ничего нет.
Ее глаза выражали радость, восторг, восхищение и любовь ко мне. Они действительно не умели лгать. В это время мне хотелось подойти, признаться ей, что это я, ее Гоша, сбросить с нее халат и заключить ее в объятья, такую страсть она во мне вызвала. Мы были совершенно одни в огромном здании. Эля почувствовала это, и тот час справилась с собой. Она не ожидала такой реакции с моей стороны. В ее взгляде появилось удивление и сопротивление моему желанию. Теперь ее глаза мне сказали: «Причем здесь вы? Это я вас люблю». И взяв себя в руки, осаждая мой пыл, дрожащими пальцами нащупала пуговицы, застегнула халат и тихо, не глядя на меня, сказала:
— Не знаю, какие еще слова благодарности мне вам сказать.
Снова поднявшись с места и подойдя к ней, спросил:
— А, что это за странной формы медальон у вас на шее?
Кажется, Эля обрадовалась перемене темы. Она быстро ответила:
— Он не мой! Мне его на хранение дала очень хорошая женщина. Он принадлежит ее сыну, — и подняв глаза на меня, желая отвлечь мое внимание от своей персоны, смело попросила:
— Может, вы, поможете мне его найти? Его фамилия Кузнецов, Кузнецов Гоша. Это я к тому, что вы все можете. Вам только несколько звонков сделать.
— Он вам кто, этот Гоша? — сдерживая волнение, спросил я.
— Муж, — тихо ответила Эля и сделала шаг в сторону. Ей показалось, мы стоим в опасной близости друг к другу.
— А можно посмотреть медальон? — протянул я руку. Эля достала его и, не снимая с шеи, показала мне.
— Старинная вещь. А что внутри? — спросил я снова, пытаясь взять его в руки, но она со славами: «Он не открывается», — скинула медальон за бюст.
Я отошел к столу и вернулся к ее бумагам.
— Елизавета, как называла вас мать, Элис?
— Я не помню родителей, у меня был только дедушка. Он называл меня Эля. Мне нравится это имя.
— Эля, — повторил я вслух.
Она вздрогнула, слегка попятилась к двери и сказала:
— Спасибо еще раз, Григорий Алексеевич.
— И что же, Елизавета, это все? Вся благодарность? Даже на чашечку кофе не пригласите? — уже спокойнее обратился я к ней.
Эля удивленно подняла тонкие брови, засмеялась и, явно отказывая, мне ответила:
