Марта Шрейн - Золотой медальон
Ульяна пришла ко мне с обломанными перышками. Дело о ее аморальном поведении вынесли на бюро райкома комсомола, но внутренне она даже после потери своей легкой должности на заводе, готова была бороться за меня, обращаться к вышестоящим органам.
Мне удалось перехватить инициативу, и я высказал ей свою обиду:
— Что же ты, Ульяна, натворила? У тебя нет терпения. Не могла немного обождать. Знаешь ли ты, что мне дали выговор по партийной линии с занесением в учетную карточку. Я хотел на тебе жениться. А теперь, пока выговор не снимут, в течении шести месяцев за мной будут наблюдать.
— Ты хотел на мне жениться? — недоверчиво спросила Ульяна.
— Не мог я у тебя появиться. С другой нужно было отношения порвать.
— Это правда? — уже обрадовалась Ульяна.
— Конечно. Не хотел с тобой объясняться, боялся, не поймешь.
— Нет, я бы поняла. Извини, что я натворила! Гриша, ты простишь меня?
— Прощу! Только следующие шесть месяцев я для тебя Григорий Алексеевич. Оба сидим тихо. Все обойдется — дам знать.
— Гришенька, но меня с секретаря снимают, посылают по профессии работать мастером цеха, — пожаловалась Ульяна.
— Потерпишь. А зачем беременной себя объявила?
— Так, для убедительности. Я же не знала о твоих проблемах на службе.
— Ну, все, Ульяна, иди. У меня сегодня приемный день, там люди в приемной ждут.
— А завтра? — с надеждой в голосе спросила она.
— И завтра прием по квартирным вопросам. Тебе нельзя здесь больше появляться. Нас не должны видеть вместе, пока не забудется скандал и с меня не снимут наказание. Запомни, и мой рабочий и домашний телефон будут на прослушке. Не звони, не навреди нам обоим.
— А когда мне можно позвонить?
— Сейчас начало апреля, плюс шесть месяцев. Не раньше конца сентября.
— Хорошо, Гриша, Григорий Алексеевич, я обещаю.
— Верю, Ульяна, иди. До свидания.
— До свидания. Но до сентября столько еще воды утечет, — вздохнула она перед уходом.
Я тоже вздохнул с облегчением. Кажется, разгреб личные дела.
Минут через десять, после ухода Ульяны, меня навестил товарищ по комсомольской работе, Слава Рыбкин. Он был тоже еще холост и такой гуляка, такой не разборчивый в женщинах, что своим вопросом он меня просто рассмешил:
— Слушай, Григорий, что за уборщица у тебя в райисполкоме?
Смеясь, я ответил ему:
— Ты всех кого мог перебрал и перешел на уборщиц. Пора тебя женить.
На что он ответил:
— Ты сам–то видел ее?
— Зачем мне на нее смотреть. Она номенклатура заведующим общим отделом исполкома. У меня свои подчиненные есть. И что же ты в нашей уборщице увидел? По–моему она даже не девчонка тех лет, что тебя всегда интересуют. — И тут мне стало стыдно, что так пренебрежительно отношусь к простым работникам. Моя матушка была княгиня, а тоже исполняла эту низкую работу, да и я дворником был.
Рыбкин стал рассказывать:
— Я приходил к тебе в прошлую пятницу, а тебя не было, все были на заседании сессии в большом зале, в том, что в дальнем конце коридора у вас. А в приемной, у твоей двери, радио играло, певец этот оперный, Георг Отс исполнял арию Кальмана «Баядера». Ну вот это: «О, Баядера, воплощение мечты! О, Баядера, в сердце ты, только ты!»
— Ведешь себя как влюбленный, — с усмешкой заметил я.
— Напрасно иронизируешь. Уборщица твоя не только хорошо подпевала, но и прекрасно танцевала со своей шваброй. Остановилась только тогда, когда ария закончилась. Увидела меня и вовсе не смутилась, посмотрела своими блестящими черными глазами с таким вызовом, и такая усмешка была на ее лице… Ну прямо переодетая недосягаемая королева. Слушай, Григорий, узнай о ней все. И если у нее хотя бы среднее образование, возьму ее на работу к себе в отдел. Понимаешь, зараза какая, я ей не могу простить этого взгляда. Я что же, такое ничтожество? Ведь любую красавицу могу затащить в постель, ни одна еще не отказывалась. А тут техничка со мной такой вытворила. Ну не ловить же мне ее у тебя в коридоре? Дай мне ее домашний адрес.
— Ну, а что ко мне пришел? Приходи к шести вечера. Она как раз уборку помещения делает. В любовных делах посредник опасен. А вдруг она мне самому понравится?
— Григорий, мне не до твоих шуток. Ну, собери данные.
— Соберу, соберу Рыбкин. Позвони мне через пару дней. Честно говоря, я по горло занят. Ты не вовремя пришел. Мы новый дом сдаем. Вокруг него страсти кипят. Извини, сейчас у меня прием посетителей.
В эти дни я совсем закрутился на работе и забыл об обещании, данном Рыбкину, да и «блажь это с его стороны «подумалось мне. И действительно, почему я должен помогать ему в сердечных делах. Сам не мальчик.
Конец дня, закончился прием посетителей, а меня еще ждал к себе председатель исполкома. Мы говорили опять же о заселении нового элитного дома, и, конечно о моем отпуске. На завтра в жилищном отделе должны выдать ключи и ордера. Но только я вернулся с папкой по квартирным вопросам к себе в кабинет, как у меня раздался телефонный звонок. На проводе был районный военный комиссар. Он просил изыскать возможность вселения в новый дом своего племянника, всего однокомнатную квартиру. Мы с ним в дружеских отношениях и я ответил:
— Пойду, поужинаю, приму душ и вернусь на работу. Поищу что–нибудь подходящее. Если появится возможность, кого–нибудь переведу на заселение в другой дом, попроще, который строители сдадут в следующем квартале. И пообещал перезвонить, но просил не очень–то рассчитывать именно на этот дом. Все бумаги уже утверждены и только что подписаны председателем.
Начало апреля в этой местности было снежным и грязным временем. Морозы могли вернуться, и потому городские службы подавали тепло в том же объеме, что и в феврале. Сидя в кабинете, весь вспотел. И, в предвкушении душа, помчался домой. Переодевшись и поужинав, к восьми вечера вернулся на работу. В кабинете стояла та же духота. Не прикрывая двери до конца, открыл еще створку окна. Потянуло сквозняком. «Так–то лучше», — сказал я сам себе и, раскрыв папку с документами по квартирным вопросам, рассортировал их. Получилось две стопки. Слева лежали бумаги на получение квартир партийными и советскими работниками. Справа бумаги на тех людей, которые уже заручились поддержкой первых, и пять кандидатур, в том числе моя, из числа работников нашего исполкома. Я задумался и, когда у меня зазвонил телефон, связанный с приемной комнатой, не сразу поднял трубку. Его подняли в приемной. Это было странно. Секретарь–машинистка уже ушла. Кроме меня и уборщицы, в помещении никого не было. Через приоткрытую дверь до меня донесся приятный женский голосок: «Привет, Зина. Нет еще. Кабинет зама не убрала. Да, этого красавчика.»
— Кажется, речь обо мне. Кто бы это мог быть? — с удивлением подумал я.
Аккуратно подняв трубку, я услышал голос так называемой Зины и разговор меня заинтриговал. Точно говорили обо мне, и впервые я услышал имя «Эля». Незнакомая мне Зина спрашивала:
— Эля, неужели, когда получишь квартиру, так и будешь на двух работах работать?
И пастельный голос из приемной, насмешливый и лукавый:
— Ну, еще чуть–чуть поработаю, приоденусь, а потом рассчитаюсь с этой работы. Подкараулю Томилина и скажу ему: «Я вас люблю!» А чего не признаться. Ему все равно, а я себя порадую.
В трубке смех и другой голос:
— А если клюнет?
— Нет, конечно. Он смотрит только на равных ему или тех, кто выше его по должности. На уборщиц никто не обращает внимания, да ещё на молоденбких девушек.
— Что за мужчины пошли? Такую женщину не замечают. А может у этого Томилина со зрением неважно?
— Нужна я им? Мне двадцать девять лет, а живу в общежитии, где мелкая живность не знает границ. Уже год ночую здесь на диване, у председателя в кабинете, чтобы не слышать пьяные голоса, да нецензурную брань.
Но, не знакомая мне, Зина продолжала:
— Эля, ну получишь квартиру, обставишь ее, неужели к себе никого не позовешь. Если уж этот Томилин ни разу тебя не видел, так пригласи его, хотя бы на одну ночь.
— Ну да, пригласить и лежать в постели бревном. Не то на завтра в своем мужском кругу, с хохотом разберет меня по косточкам: как шевелилась, как дышала. Если только провести с ним ночь и сразу же голову отрубить? Лучше Гошу дождусь. Он не посмеется надо мной.
— Тоже мне, царица Тамара.
Кровь в моих жилах закипела. Я даже пропустил мимо ушей имя «Гоша». Еще бы. Я в огромном помещении один на один с гордой женщиной, которая любит меня молодого, свободного, хочет провести со мной ночь и утром отрубить мне голову. Да еще зовут ее Элей, как мою далекую подругу юности. Что делать? Выйти сейчас к ней и, не церемонясь, объясниться? Оставаться в засаде и послушать разговор до конца? Но какой голос! Если она также хорошо сложена? Но ведь речь идет об уборщице. Неужели о ней говорил Рыбкин? Это она хочет получить квартиру, потом объясниться в любви. Но то, что я услышал далее, буквально пригвоздило меня к креслу, из которого я было приподнялся. Голос из приемной продолжал:
