Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов
– Все путём, мужик! Не пугайся.
Бормоча проклятия, суетливо пробежался по сумрачному помещению, прихрамывая, приохивая, матерясь, заглядывая в каждую щель. Пробегая мимо Виктора Сергеевича, злобно пнул труп.
– Не суетись, – сказал Валентин, морщась и растирая занемевшие руки. – Этот Виктор Сергеевич прав. Самостоятельно нам отсюда не выбраться. – Замок можно отпереть только ключом, а ключ Виктор Сергеевич, ты сам видел, выбросил под дверь. Успел выбросить, скотина! А в ту щель под дверью, сам видишь, и мышь не пролезет.
И спросил:
– Может, пульнуть в замок?
Игорек злобно ощерился:
– Тут железо в палец.
– Надо ждать… В конце концов, кто-то же здесь появится?…
– Ага, появится… Витька ты сам отослал в бессрочку, а Гусь в запое… Гусь, точно знаю, третий день в запое… Значит, появится бригада… А у них своя выучка… Не выпустят…
Он как бы взвесил на руке пистолет:
– Пусть попробуют не выпустить!
В голосе Игорька не было и тени страха. Пистолет, кажется, полностью вернул ему хладнокровие.
– А люк? – спросил Валентин, глянув вверх. – Нельзя попробовать?
– Отсюда не дотянешься… А подъемник включается только снаружи… Да если бы и дотянулись… Что толку?… Там сейчас, наверху, толпа… Очередного жмура притащили…
– Ну и что?
Игорек не ответил.
Метался по помещению, матерился, что-то бормотал про себя. Проверил зачем-то стеллажи, погремел какими-то инструментами. Споткнулся о брошенный пожарный шланг.
Мы – плененные звери,
голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
мы открыть их не смеем…
– Нет, как вам нравится? – язвительно прошипела высокая остроносая женщина в рыжем парике, болезненно бледная, по плечи укутанная в темный платок. – Пока папаша был жив, никто к нему и на минутку не заглядывал. Это понятно. Кому нужен старый больной человек? А вот теперь непонятно. Как только умер, так все набежали. Ему что, лучше от этого?
Она цепко обвела взглядом просторный двор крематория, недружную группку людей, обступивших гроб, поставленный на не крашенные табуреты, и сверкнула темными глазами:
– Пока папаша был жив, не было никого, кто пожелал бы посидеть с ним. Только я да Машенька, золотое сердце. Вся помощь для него была только от нас. А теперь…
Деланно всхлипнув, она коснулась сухих глаз темным кружевным платочком. Дородная дама из вечных брюнеток сочувственно наклонилась к ней, прошептала сочувственно:
– Старость так одинока… Ты убедилась, Клара?…
И шепнула:
– Имущество все-таки… У папаши-то… Как записали имущество?…
– Какое имущество!.. – сдерживая себя, шепотом, но уже в сердцах выдохнула дама в парике. – Какое имущество у бедного старика?… Все его имущество – его золотое сердце!..
– А дача?
– Этот старый курятник?… Это провалившаяся будочка, в которую мы ставим грабли?…
– А «Волга»?
– Эта ржавая металлическая коробка?… – дама в парике деланно всхлипнула. – Эти ржавые никому не нужные запчасти?… Эти железки, которые никто не решится назвать машиной?…
И крикнула негромко в толпу:
– Машенька? Где ты?
– Кто родственники? – хмуро спросил даму в парике краснорожий бригадир. – Пора заносить. Или обратно возьмете деда?
– Хам! – испугалась дама в парике. – Конечно, пора. Пора, пора заносить! Давайте!
Я ухо приложил к земле,
чтобы услышать конский топот,
но только ропот, только шепот
ко мне доходит по земле!..
– Мать их! – Игорек присел на корточки в углу, затравленно, как звереныш, посмотрел на Валентина.
Нет громких стуков, нет покоя,
но кто же шепчет, и о чем?
Кто под моим лежит плечом
и уху не дает покоя?…
– Мать их!
– Чокнулся? – спросил Валентин.
Ползет червяк? Растет трава?
Вода ли капает до глины?
Молчат окрестные долины,
земля суха, тиха трава…
– Мать их!
– Заткнись!
Игорек не ответил.
– Слышишь? – Валентин насторожился.
– Ну?
– Музыка.
– Тоже мне музыка! Шопена играют.
И внезапно вскочил:
– Смотри!
Металлическая плита подъемника мягко дрогнула, остановилась, и медленно пошла вверх, к раскрывшемуся в бетонном потолке люку.
– Во визгу будет!.. – злобно хрюкнул Игорек и сунул пистолет за пояс. – Мартышки, прыгай в телегу!..
Пророчит что-то тихий шепот?
Иль, может быть, зовет меня,
к покою вечному клоня,
печальный ропот, темный шепот?…
– Слышать не могу Шопена, душу переворачивает, сердце рвет… – шепнула дама в парике соседке-брюнетке.
– Ну да, тебе бы сейчас пластинку с чардашем!
– Зачем ты так?… – дама в парике опять промакнула платочком идеально сухие глаза. – Ты же видишь, как мне нелегко…
– И не говорите… – к дамам осторожно протиснулся что-то расслышавший старичок в темных очках. – У вас, вижу, в Питере, без понятия со вкусом похоронить. Вот приезжайте в Одессу, мы вас похороним с понятием, пальчики оближете. Сам дядя Штукман сыграет для вас «Семь сорок», а если захотите, уберем венками каждый трамвай. Не вы одни, вся улица рыдать будет…
Старичок ошеломленно смолк.
Кто-то охнул.
– Что такое?
Дородная дама в парике и ее подруга, вскрикнув, враз отступили, чуть не сбив с ног зазевавшегося старичка.
Над бетонным подиумом, ожидающим очередной плановой жертвы, медленно, как из-под земли, выросли две фигуры.
Сперва головы, потом плечи, потом руки, прижатые к бокам.
Плечистый хмурый человек в кожаной куртке, а рядом, затравленно щерясь, хлипкий молодой человек с лиловым синяком под глазом.
– Спа-а-акойней, граждане! Техническая проверка!
Не теряя ни секунды, Валентин и Игорек спрыгнули на пол, освобождая площадку.
Игорек, все так же затравленно щерясь, махнул рукой опешившему бригадиру:
– Действуй, Федя!
У бригадира от изумления отпала челюсть.
– Ты чё, Игорек?… – забормотал он. – Это ж не по инструкции!.. Ты чё, мать твою?… Я ж к Николаю Петровичу побегу сейчас…
– У него и встретимся, – злобно буркнул Игорек, прорываясь сквозь толпу вслед за Валентином. – У него и поговорим.
Поднявшись наверх, они без стука вошли в приемную.
Вид Игорька ошеломил Верочку. Она явно еще ничего не слышала о его судьбе.
– Ты что, Игорек, разбился? – испугалась она. – Ты что, свой «Жигуль» разбил?
– И «Жигуль», – мрачно выдохнул Игорек.
– Видишь… Предупреждали тебя…
– Да иди ты! – оборвал блонду Игорек. Видно, к его грубости тут привыкли. – Сам у себя?
– В мэрию уехал.
– Надолго?
– Ты что, Игорек? Не знаешь? – Верочка с внезапным подозрением уставилась на Валентина, застывшего у дверей. Внимательно и с подозрением уставилась. – Он сегодня уплывает.
– Куда?
– Как куда? В Германию. Телеграмма пришла. Его в Киль вызвали, там что-то с Семой случилось. Ну, с Уткиным. Помнишь, такой толстяк?
– Помню, – ощерился Игорек. – На чем он уплывает?
– Кто?
– Ну, не Сема же!
– А-а-а… Николай Петрович… Он на пароме…
– На «Анне Карениной»?
– На ней.
– Ишь ты, – облизнул Игорек тонкие губы. – На «Анне Карениной»! Высший класс!
И обернулся к Валентину:
– Провожать поедем?
Валентин кивнул.
Верочка заметно успокоилась.
– Игорек, – попросила она. – Зачем провожать? Николай Петрович даже звонить ему запретил.
– Это он тебе запретил.
– А ты с ним договаривался?
– Конечно.
– Ну, если так… Слышь, Игорек… Ты передай ему телеграмму. Ее только что принесли.
– Давайте, я передам, – протянул руку Валентин.
– А вы что?… – не поняла Верочка и взглянула на Игорька. – Вы что? Вместе поедете?
– Вместе, – ощерясь, подтвердил Игорек.
– Тогда ладно. Только ты не гоняй машину, – сочувственно подсказала Верочка. – У тебя уже отнимали права. Помнишь?
– Помню, – несколько отошел Игорек. – Ты не волнуйся, Верочка. Ты же знаешь меня. Мы все путём!
Они вышли.
Верочка мгновенно схватилась за телефон:
– Мне Николая Петровича!.. Да, да, Шадрина… Именно его, лично… Да, это я, Верочка… Уехал? Как? Уже уехал?…
Набрала другой номер:
– Мне Николая Петровича!.. Да, да, его… Это говорит его секретарша… Уже уехал?…
Она смотрела в окно и видела прихрамывающего Игорька и хмурого Валентина, неторопливо покидающих двор крематория.
– Мне Николая Петровича… Да, да, это его секретарша… Его уже не будет?… Уже уехал?…
И когда земной шар, выгорев,
станет строже и спросит: кто же я?
Мы создадим «Слово о полку Игоревом»
или же что-нибудь на него похожее…
– Такси возьмем? – спросил Валентин.
